Андрей Буровский - Необъяснимые явления. Это было на самом деле

Что характерно, оба деятеля пытались поговорить со Светланой отдельно, независимо друг от друга. Не менее характерна истеричная реакция Светланы.

– У меня же крест на шее! – вопила она, прикрывая рукой этот крест. Женщина искренне верила, что неверующая может носить крест и это ей поможет… в том числе не даст приблизиться к ней никакому решительно призраку.

Впрочем, утаить шила в мешке не удалось, шум по фирме прошелся немалый. Припомнилась и залихватская песня, и выяснилось, что рабочие-то сплошь китайцы, никак не смогут исполнить старинную студенческую песню.

Припомнили и кое-какие рассказы Лидочки: якобы бегает тут за ней мужик… Выходит из стенки такой, прямо из шкапа, с бородищей!!! Но коэффициент интеллектуального развития Лидочки был в фирме общеизвестен, никто ничего плохого не подумал про ее нового поклонника. Мало ли что может почудиться Лидочке… Так думали все, даже ее поклонники и даже те из них, кто не прочь был бы на Лидочке жениться.

Тут, совсем даже не к чести сотрудников, сразу же нашлись любители выяснять, не общалась ли Светлана с купцом Мирсковым уже после того, как их накрыли в кабинете шефа. Раздавались голоса, что здание фирмы необходимо освятить. Отдать должное следует как раз Протерозою Мезозоевичу, который праздные разговоры самым свирепым образом пресек и заперся со Светланой в кабинете почти что на час. По истечении беседы Светлана вылетела из него, рыдая; слезы лились по ее щекам, смывая макияж, и почти так же текли струи пота по лицу отдувавшегося, сопевшего изо всех сил Протерозоя Мезозоевича.

Здание освятили, на что Протерозой Мезозоевич безнадежно махнул рукой, но сам участия не принимал. Что поделать! Протерозой Мезозоевич относился к поколению, которое очень активно учили, что нет бога, кроме ЦК КПСС, а КГБ пророк его. Что ничего-то на свете нет; чего ни спохватишься, ничего и нет – ни Бога, ни дьявола.

Не знаю, к лучшему это или к худшему, но больше никто не поет по вечерам в старинном здании и никто не появляется из стен, не пытается схватить за попу ни ценных интеллигентных сотрудников, ни жердеобразных по моде секретарш.

С тех пор в здании, конечно же, пришлось сделать еще один евроремонт, и новые стулья уже тоже начали щипать за задние части посетителей. Наверное, грядет третий очередной евроремонт. Но никто больше не ломает стены в комнате, где со времени возведения дома и до «эпохи исторического материализма» находилась фамильная библиотека Мирсковых, потом множество разных учреждений, а последние годы находится кабинет главного менеджера, дилера, филера и киллера «Лорелеи». Может быть, именно поэтому больше ничего не происходит. Может быть, сказалось освящение.

Светлана так и живет одна; она как была, так осталась прекрасным работником, но ее характер, выражаясь мягко, не улучшился. Все чаще ее красивые губы портит нехорошая, циничная ухмылка. Ее дочка уже заканчивает школу; вряд ли она знает об удивительном приключении мамы.

Протерозой Мезозоевич смотрит пустыми глазами и говорит, что все это глупости, ничего не было. Слишком уж противоречит эта история тому, что он привык считать истиной в последней инстанции.

Лидочка, конечно, вышла замуж, но совсем не так, как ожидали… Как-то раз в фирму привез то ли товар, то ли какие-то документы парень-шофер из родной лидочкиной деревни Атаманово. Шофера этого давно никто не звал по имени, а только дурацкой кличкой Андрюха-Маклай, неизвестно откуда пришедшей. Парень с лицом злым и ничтожным, в грубой одежде, и уж конечно, слыхом не слыхавший про французские духи и ресторан «Сопка», но они с Лидочкой проговорили часа три. Лидочка в этот день ходила как в тумане, роняла и путала важные документы.

Через две недели она вышла замуж за этого шофера, и он увез ее в деревню, в которой оба родились. С тех пор Лидочка родила двух детей, она исправно топит печи, вскапывает картофельное поле примерно в полгектара, кормит корову и стадо свиней, обшивает, кормит и ублажает супруга.

Андюха-Маклай постоянно пьян, кроме времени, когда приходится куда-то ехать. Он последовательно вылетел абсолютно изо всех мест, где работал – за ненадежность, прогулы и пьянку. Последние полгода он безработный, и Лидочка поставила свечку Николе-Угоднику, чтобы муж поскорей нашел работу. Потому что пока он подставлял ей фонари под обоими глазами, Лидочка еще терпела, но теперь безработный Андрюха-Маклай, должно быть от нечего делать, повадился драться оглоблей.

Впрочем, Лидочка явно очень счастлива с Андрюхой-Маклаем и откровенно в него влюблена. Из чего можно сделать только один вывод: пусть себе каждый живет, как ему удобнее всего и к какой жизни он больше всего приспособлен. Или, как говаривал один народ, тоже имеющий к Сибири самое прямое отношение: «Edem das Seine» – каждому свое. Ну не видела никакого смысла Лидочка в судьбе «новорусской» жены! И не стоит, кстати говоря, делать торопливых выводов: непонятно, кстати, какой вариант женской судьбы глупее и нелепее другого: судьба ли рабыни, увешанной золотом, или деревенской бабы.

Но вот о чем я думаю нередко… Ну неужели старый купец Мирсков, появившись в своей бывшей библиотеке, так и сидел в своей усадьбе сиднем?! Да нет, конечно, никак он там не мог сидеть безвылазно, с такой-то энергией. Между прочим, Светлана ведь вплоть до предъявления портрета понятия не имела, что имеет дело не с человеком, а с существом не из мира живых. Тем более Светлана совсем не та женщина, с которой возможен гусарский налет – вылез человек из стены и сразу стал делать свое черное дело. Значит, были какие-то разговоры, очень вероятно, что и уговоры; приходил Мирсков ухажером, сначала в роли посетителя…

Так что наверняка было и это – массивный человек в золоченых роговых очках, в распахнутом свободном пиджаке проходит по улице Мира. Прищурившись, смотрит он на закат, полыхающий над сопкой; в золотых лучах вечернего солнца проходит между домом, в котором жила семья его приятеля, Гадалова. Очень может быть, пробует «Спрайт» или «Тархун» у уличных торговцев, фыркает из-за ударившего в нос газа… Что успел он понять в том месте, в которое попал по причине, мне очень мало понятной? Как он отнесся ко всему, что тут увидел?!

Наверняка Василия Мирскова видело множество самых различных людей обоих полов и самых разных состояний, но ведь никому и в голову не пришло, что этот пожилой и грузный пришел к нам из совсем других времен. Прохожие видели в нем только пожилого и несколько чудаковатого, не больше. «Научная» фантастика все рассказывает о том, как то ли мы сами, то ли наши потомки отправятся в путешествие во времени, смогут пообщаться с далекими и близкими предками. К тому, что эти предки могут посмотреть на нас и сделать каике-то свои выводы (может быть, и совсем не такие уж благоприятные для нас), мы не готовы.

Мне же все чаще вспоминается старое британское поверье. Согласно ему, все солдаты всех времен, когда-либо павшие за Британию, раз в году, под Рождество, могут видеть и слышать все, что происходит в стране. Рыцари короля Артура и пираты Френсиса Дрейка, моряки Второй мировой войны и солдаты массового призыва Первой мировой, штурмовавшие бетонные укрепления на Марне, – все они видят и слышат потомков. Мораль достаточно проста: жить надо так, чтобы большинству англичан, когда-либо живших на Земле, уже мертвым, не было стыдно за меньшинство – еще живых.

В России, к сожалению, такого поверья нет; только вот как знать, единственный ли это случай, когда человек из XIX века проходил по нашим городам? Откуда мы знаем, кто ходит летними вечерами по улице Мира, по набережной Енисея?!

Если и ходят, наверняка их цель вовсе не «явиться» и не «привидеться» нам. Ведь в новом диковатом городе, что вырос на месте их Красноярска, почти что некому понять, что это именно они… Наверное, они просто смотрят. А что думают при этом – неизвестно.

Краеведческий музей

Должно же быть хоть где-нибудь очень странное место!

Еще совсем недавно Краеведческий музей играл в жизни города совсем особенную роль… Надо, конечно, разделять период, когда в городе вообще не было других научных учреждений и все исследователи волей-неволей скапливались в стенах музея. В 1889 году родился музей… «Век подвижничества» – так называли книгу о Краеведческом музее, вышедшую в 1989 году. Потому что с самого начала Музей стал местом работы, которое создала сама для себя красноярская интеллигенция и в которое она принесла свой энтузиазм и свою жертвенность. Кто они, его основатели и первые сотрудники: П. С. Проскуряков, И. Т. Савенков, А. Я. Тугаринов, А. С. Елинев, М. Е. Киборт, В. Г. Карцов, А. Л. Яворский, Клеменц, И. В. Тушняков, Б. О. Долгих, А. Н. Соболев, С. М. Сергеев, А. П. Ермолаев… да нет, все равно ведь не перечислить?

Легко установить: это и есть интеллектуальная элита Красноярска и Красноярского края. Потому что еще в 1920-е годы других научных учреждений в Красноярске попросту не было. О «качестве» собравшихся говорит хотя бы такое обстоятельство: большинство из названных здесь состоялись как ученые международного класса. Даже сегодня наследие И. Т. Савенкова и А. С. Елинева представляет вовсе не только историческую ценность. Имена Б. О. Долгих, А. Я. Тугаринова, В. Г. Карцова известны всякому археологу и этнографу… и не только в России. Коллекции птичьих яиц М. Е. Киборта выставлялись и в Европе, и в США. А. Я. Тугаринов с 1926 года по 1948, до своей физической смерти, трудился в Зоологическом институте АН СССР в Петербурге, написал 87 работ, в том числе 3 монографии.