Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга - Веста Арина
Добровольческую роту «александровцев» спешно направили на охрану Никитских ворот. Рядом, в кинотеатре «Унион», был устроен опорный армейский пункт. Другие юнкерские роты держали район Волхонки и храм Христа Спасителя.
– Без артиллерийской поддержки не выстоять, – мрачно заметил Муромов. – Предлагаю ночью пойти в Лефортово на склад и взять орудия. Либо пан, либо пропал! Кто со мною? Звягинцев, пойдете?
Николай молча кивнул. Идти в тыл врага с пустыми магазинами было опасно и глупо, тем не менее в ночной рейд вызвались еще четверо. Поздно ночью маленький отряд, вооруженный саблями и ружьями с небольшим огневым припасом, пробрался через Пресню на Ходынку и скрытно приблизился к артиллерийскому полку. Четверо остались в засаде за оградой цейхгаузов. Звягинцев и Муромов пошли в разведку.
На воротах артиллерийского склада дежурили двое: молодой сутулый солдатик и бородатый громила в мохнатой папахе. Муромцев вызвался снять бородатого, Звягинцеву достался тщедушный солдатик. Прячась под Каменным мостом, юнкера подошли к караулу почти вплотную. Караульщики бродили вдоль ворот, то расходясь, то снова встречаясь. Дождавшись, пока они разойдутся в стороны, Звягинцев и Муромов выскочили из укрытия. Звягинцев прыгнул к солдатику, схватил его винтовку и потянул на себя.
– Отдай винтовку! – шепотом потребовал он.
Солдатик, испуганно округлив глаза и по-рыбьи раскрыв рот, тянул к себе приклад, постепенно ослабляя хватку. Тусклый блеск погон и твердый голос юнкера заворожили его и живо напомнили дни и месяцы жесточайшей муштры.
– Есть, вашбродь… Возьмите, вашбродь…
Винтовка перешла к Звягинцеву, и он резким рывком дослал патрон в патронник.
– Не стреляйте! У меня мамка старая, – взмолился солдатик и, упав на колени, снял шапку.
– Не пикни, будешь жить, – пообещал Звягинцев, и солдатик радостно закивал соломенным чубом и поднялся с земли.
– Мы что, вашбродь… Мы всегда за приказ! – бормотал он, комкая солдатскую фуражку.
Внезапно солдатик вздрогнул, выкатил белесые глаза и стал заваливаться навзничь, из-под шинельного сукна на его груди вылезало острие сабли. Муромов легко, без усилий стряхнул с сабли легкое тело.
– Первая кровь! – усмехнулся Муромов. – Первый юнкерский бал!
– Вы не смели, Муромов, убивать его! – яростно выдохнул Звягинцев. – Я обещал!
– Быдло не помнит обещаний, – бросил Муромов и наклонился над убитым. – И не следует данной присяге! Поэтому наш ответ только один – смерть!
Он вытер мокрое лезвие полой шинели солдатика. Глухо застонал второй постовой – рослый солдат в черной папахе. Смертельно раненный, он все еще тянулся к винтовке. Муромов наступил на его судорожно вытянутые пальцы и ловко обшарил карманы. В одном из них звякнули ключи от цейхгауза.
Условным свистом юнкера вызвали подкрепление. Вшестером они вывезли со склада два орудия и привязали к лафету ящик снарядов. Погоня догнала их на Горбатом мосту. Укрыв орудие за парапетом набережной, они дали два залпа по нападавшим и подкрепили его винтовочным огнем. К рассвету орудия были в расположении юнкерского отряда. На рассвете ожила линия обороны, и с первым лучом солнца юнкерские отряды перешли в наступление, они неумолимо выдавливали и теснили к окраинам разрозненные группы рабочих и отряды революционных солдат.
К полудню весь центр, кроме части Тверской улицы, был в руках юнкеров. Кремль был окружен тремя юнкерскими ротами и подкреплением из школы прапорщиков. На втором этаже верхних торговых рядов «александровцы» установили пулеметы и устроили пулеметные гнезда. Броневики юнкеров из других московских училищ встали на Скобелевской площади, дула пушек смотрели в окна особняка Трубецкого, где засел Революционный комитет. Под прицелом артиллерийских орудий полковник Дорофеев потребовал распустить РВК и сдать Кремль. Окраины Москвы, Стромынка и Марьина Роща, тонули в дыму пожарищ, там, по слухам, шли невиданные грабежи торговых складов и магазинов. Казаки летучими рейдами мелькали по всему городу, наводили ужас на бунтовщиков и охраняли границы восстановленного порядка. Между штабами сопротивления была налажена телеграфная связь.
– Принято донесение: трамвайная, электрическая и телефонные станции контролируются правительственными войсками! – докладывал бледный от волнения молоденький офицерик, затянутый, как оса, новой портупеей.
В ту же ночь Кремль подвергся бомбовым ударам, были разбиты ворота Кутафьей башни и повреждены святыни внутри Кремля.
Ранним утром 25 октября на Красной площади было неожиданно тихо. Революционные кремлевские роты затаились в ожидании. Поздно ночью поступил приказ командующего округом открыть по Кремлю ружейный и пулеметный огонь. Это был предупредительный знак восставшим, в ночной тьме началось стремительное движение юнкеров по Воздвиженке к Кремлю и Манежу.
Осажденные кремлевские роты все еще надеялись на подкрепление, но грузовики с вооруженными рабочими были задержаны на Мясницкой и остановлены возле Манежа. Занимать Кремль было решено через Кутафью башню. Тяжелая артиллерия пробила брешь в воротах, но приближаться к воротам было опасно: повсюду на галереях по краям башни сидели стрелки.
– Господа юнкера, слушай мою команду! Кому дорога честь и родина, в атаку! За мной! – скомандовал Одарченко.
Осажденные ответили яростной ружейной пальбой. Пешая атака захлебнулась, юнкера падали замертво, раненые пробовали ползти, уцелевшие выносили товарищей из-под огня. Звягинцев и Муромов несли на руках раненого Одарченко. Недалеко, на Воздвиженке, жил училищный доктор Голощапов. Юнкера дотащили Одарченко до дверей с именной табличкой Голощапова. В глазах заплясал белый квадрат бумаги на дверях доктора: «Ушел в революцию!» На площади им удалось остановить крестьянские дроги, невесть как оказавшиеся в центре военного города. Испуганному мужичку отсыпали шапку керенок, и он побожился, что отвезет «упокойника» на Сивцев Вражек, где жила престарелая мать Одарченко.
На рассвете 27 октября от штаба округа к Кремлю подошли броневики. Новый штурм начался с артиллерийской подготовки, переросшей в атаку и ближний штыковой бой. В два часа ночи над позициями разнеслись громкие крики. Кремлевские переговорщики объявили о сдаче!
Занимать Кремль было доверено двум ротам «александровцев». Впереди медленно ползли броневики, за ними двумя густыми колоннами шли юнкера, впереди – пулеметчики и офицеры. Из церкви навстречу робкой толпой выбежали человек сорок попов и монахов.
– Ратуйте, братцы! – плакал пожилой монах в длинных, до пояса, сединах.
Внезапно первые ряды смешались, посыпались, побежали…
– Измена, измена!
– Где Рябцев? Отходим!
Из окон казармы гремели выстрелы. На колокольнях огрызнулись огнем пулеметные гнезда. Под огнем юнкера развернули артиллерийские орудия и дали залп по стрелявшим. Пулеметчики замолчали.
Подоспевшие броневики открыли предупредительный огонь с плаца. В три часа ночи на плац стали выходить революционные солдаты. Они клали оружие у ног и поднимали руки. Никакого озлобления эти смятые, растерянные люди не вызывали, они радостно и послушно выполняли команды старших офицеров, как нашкодившие псы при вернувшемся хозяине.
В три часа ночи пленных погнали в казармы. Там шел допрос, к утру допросили всех. Невинных отпустили, остальных взяли под караул, поговаривали о расстреле.
– Вы с ума сошли! Как это можно безоружного человека лишать жизни? – возмущался корнет Дорошевич.
– Зачем расстреливать? – говорили училищные офицеры. – Надо только показать твердую руку, и русский солдат опять становится хорошим солдатом!
Вечером того же дня Николай Звягинцев впервые заступил на кремлевский пост. Пулеметное гнездо было устроено на верхнем ярусе Спасской башни. Над дымной Пресней в полнеба расплеснулся воспаленный закат, с набережной задувал свинцовый ветер, сыпал в лицо ледяной шрапнелью.
Из округа шли тревожные вести: юнкера, державшие оборону в городе, были выдавлены с баррикад подоспевшими с фронта революционными частями. Самые мужественные укрылись в домах и продолжили бой, но кольцо сопротивления уже разбилось на отдельные островки-крепости. Конторы, доходные дома и тесные меблирашки укрывали последних не сдавшихся храбрецов.
