Александр Афанасьев - Волхвы, колдуны упыри в религии древних славян
Осуждения, высказанные статьею о ложных книгах и другими памятниками (Стоглавом, Домостроем), были для своего времени как бы официальной цензурой. Предостерегая паству от чтения запретных сочинений, духовенство называло их «болгарскими баснями»: знак, что сочинения эти явились к ним чрез посредство южнославянской письменности, которая уже прежде заимствовала их из Византии; уцелевшие доныне списки особенностями языка и правописания прямо обнаруживают свое болгарско-сербское происхождение. Большая часть отреченных книг проникла в Россию именно этим путем, и только некоторые должно считать занесенными с Запада [149 - Кроме альманахов и книги «Аристотелевы Врата», можно указать еще на «Луцидариус», напечатанный в 1-й кн. Летописей г. Тихонравова, и отчасти на «планидники».]. Несмотря на то, народ принимал их с постоянно возбужденным любопытством и доверием, потому что основы сообщаемых ими сведений были те же самые, на каких держались и национальные, наследованные от предков поверья. Книги эти были в уровень с умственным развитием общества; они не противоречили его заветным убеждениям и обращали его к тем же вопросам, какими издавна интересовалась народная мысль.
Христианские пастыри не ограничились только поучениями и запретами; они требовали преданий, обличаемых строгому суду и казням. Тотчас после крещения Русской земли дела о волшебстве уже подлежали рассмотрению духовной власти. В Церковном уставе святого Владимира к ведомству духовного суда отнесены «ветьство, зелейничество, нотворы, чародеяния, волхования». Обычною карою за эти преступления было сожжение; как сожигались музыкальные инструменты и волшебные книги, так подобную же участь испытывали и колдуны, и ведьмы.
В 1227 году, по сказанию летописца, в Новгороде «изжгоша волхвов четыре, творяхуть я потворы деюща, а Бог весть, и сожгоша на Ярославле дворе». По свидетельству Никоновской летописи, волхвы были приведены сперва на архиепископский двор, а потом уже преданы сожжению на Ярославовом дворе, несмотря на заступничество бояр [150 -ПСРЛ, III, 42; IV, 29; Никон, лет., II, 357: «.явишаяся в Новеграде волхвы, ведуны, потворницы, и многая волхования и потворы и ложная знаменья творяху, и много зла сотворяху, многих прельщающее. И собравшееся новгородцы изымаша их, и ведоша их на архиепископов двор. И се мужи княже(и) Ярославли вступившася о них; новгородцы же ведоша Волхов на Ярославль двор, и складше огнь велий на дворе Ярославли, и срезавшее Волхов всех и вринуша во огонь, и ту згореша вси».].
В начале XV столетия (в 1411 г.) псковичи сожгли двенадцать вещих женок; заметим, что около этого времени действовала на Руси страшная моровая язва, которая и могла послужить поводом к их обвинению. О князе Иване Андреевиче Можайском сохранилось известие, что он сжег за волшебство мать Григория Мамона. Повесть о волхвовании, написанная для Ивана Г розного, доказывает необходимость строгих наказаний для чародеев и в пример выставляет царя, который вместе с епископом «написати книги повеле и утверди, и проклят чародеяние, и в весех заповеда таких огнем пожечи».
Котошихин говорит, что в его время мужчин за богохульство, церковную татьбу, волховство, чернокнижничество и ереси сожигали живых, а женщинам за те же преступления отсекали головы. Из следственных же дел XVII столетия видно, что за ворожбу и чародейство большею частию наказывали ссылкою в дальние места и заключением в монастырь; следовательно, кроме сожжения употреблялись и другие, более легкие наказания. Вероятно, при назначении меры взыскания принимались в расчет как замыслы обвиняемых лиц, так и степень причиненного ими вреда.
В грамоте, данной царем Федором Алексеевичем на учреждение в Москве Славяно-греко-латинской академии, сказано: «.а от церкви возбраняемых наук, наипаче же магии естественной и иных, таким не учити и учителей таковых не имети. Аще же таковые учители где обрящутся, и оны со учениками, яко чародеи, без всякого милосердия да сожгутся». Блюстителю и учителям академии предписывалось иметь тщательное наблюдение, чтобы никто из духовных и мирских людей не держал у себя «волшебных, чародейных, гадательных и всяких от церкви возбраняемых книг и писаний, и по оным не действовал, и иных тому не учил». У кого же объявятся такие богопротивные книги, тот вместе с ними «без всякого милосердия да сожжется». Колдовство поставлялось наряду с богохульством, безбожием и ересями и подлежало тому же возмездию, как и эти последние [151 - Так были преданы сожжению жидовствующие, обвиняемые между прочим и в занятиях астрологией; так в 1689 году сожжен за ересь иноземец Кульман.]. Сожжение чародеев на кострах согласовалось с общим народным убеждением, которое, обвиняя колдунов и ведьм в засухах, неурожаях и повальных болезнях, почитало такую казнь за единственное средство против постигших бедствий.
Выше были указаны любопытные примеры народного самоуправства с этими мнимыми виновниками неурожаев и моровой язвы; очень может быть, что и засвидетельствованное летописцами сожжение волхвов и вещих женок в Новгороде и Пскове было совершено вольницею этих городов. По словам песни, девица-чародейка напекла змей, сварила зелье и приготовила снадобье на гибель родного брата, но брат сметил ее злой умысел.
Снимал он с сестры буйку голову.
И он брал со костра дрова,
Он клал дрова середи двора;
Как сжег ее тело белое,
Он развеял прах по чисту полю,
Заказал всем тужить, плаката.
Тому же наказанию подвергаются колдуны и ведьмы и по свидетельству народных сказок. Христианские пастыри не только скрепили своим авторитетом старинное мнение о связи чародейства с нечистою силою, но и придали этому мнению более решительный характер.
Как на сообщников злых демонов, народ восставал на колдунов и ведьм только в чрезвычайных случаях общественных бедствий; в обыкновенное же время он доверчиво и с уважением относился к их вещим дарованиям и охотно пользовался их помощью. Напротив, христианство на все проявления колдовства смотрело безразлично; на его строгий взгляд, равно были греховны и похитители дождей, напускатели града, вихрей, болезней, и составители целебных снадобий, наузники, ворожеи, гадатели. Отсюда возникли многие столкновения, которые живо рисуют перед нами прошлую жизнь с ее внутренней стороны.
Вера в колдовство, составляющая теперь исключительную принадлежность простонародья, в допетровское время была общим достоянием всех классов общества. По незначительной степени доступного тогда образования высшие сословные разряды в умственном и нравственном отношении почти не рознились от низших- черта, существенно отличающая древнюю нашу историю от новейшей. Старинные обычаи равно соблюдались и во дворце, и в боярских палатах, и в избе крестьянина, на что указывает весь строй домашнего быта и в особенности свадебный обряд; дух суеверия одинаково властвовал над всеми, начиная от поселян и до царя.
В 1467 году скончалась супруга Ивана III Мария [152 - Дочь великого князя Тверского.], тело усопшей «разошлося» (распухло, отекло), и смерть ее приписана была действию отравного зелья. Подозрение пало на жену Алексея Полуектова Наталью, которую обвиняли в том, будто она посылала пояс великой княгини к какой-то бабе (ворожее); тогда, замечает летописец, «восполеся князь на Алексея и его жену и шесть лет не допускал его на свои пресветлые очи». От брака с Марией князь имел сына, который умер еще при жизни отца и оставил ему внука Димитрия - от Елены, дочери молдавского господаря.
Во время спора, возникшего за наследство престола между внуком Ивана III и сыном его от нового брака с греческою царевною Софией, сторонники Елены оговорили великую княгиню в злых умыслах и в сношениях с бабами-чародейками, «и в то время (1497 г.) опалу положил князь великий на жену свою на великую княгиню Софию о том, что к ней приходиша бабы с зелием; обыскав тех баб лихих, князь великий велел их казнити -потопити в Москве-реке нощию, а с нею с тех мест нача жити в брежении» [153 - Дочь великого князя Тверского.].
Димитрий был венчан на царство; но торжество его партии было непродолжительно и-как известно- окончилось заключением в темницу этого несчастного царевича. София победила, но за нею осталось название «чародейки греческой»: так обзывает ее Курбский в истории Ивана Грозного.
Великая княгиня Соломония, супруга Василия Ивановича, верная воззрениям своего века, прибегала к чарам и ворожбе, чтобы излечиться от неплодия. Из розыскного дела узнаем, что она разведывала о колдуньях и приказывала приводить их к себе Ивану Юрьевичу Сабурову. «Есть, - говорила ему великая княгиня, - на Москве женка, Стефанидою зовут, рязанка, и ты ее добудь и ко мне пришли».
Сабуров исполнил просьбу и с помощию своей жены привел Стефаниду к великой княгине; ворожея смотрела ей брюхо и сказывала, что детей у нее не будет; потом наговаривала в рукомойнике воду и советовала великой княгине тою водою умываться, чтобы любил ее муж, а когда понесут к великому князю сорочку, чехол или порты, и в то время она бы, омочив свои пальцы в рукомойнике, охватывала ими белье. Соломония последовала наставлению и действительно смачивала наговорной водою мужнино белье и платье.
