Кто умирает? - Левин Стивен
Чтобы быть целостными, мы не должны ничего отвергать.
Мы думаем, что у нас есть что терять, и подтверждением этому чувству служит психологическая защита, отделяющая нас от жизни и оставляющая нам фрагментированную реальность, с помощью которой мы пытаемся проявлять естественность. Однако, когда мы отделяем себя от истины, жизнь становится запутанной. И мы удивляемся тому, что человек может целостно жить или умирать, принимая все, что приходит ему на ум. Ведь мы видим, что если мы не желаем сталкиваться с какими-то своими проявлениями, наши сердца закрываются всякий раз, когда эти проявления дают о себе знать.
Мы удивляемся тому, как человек может открыть сердце, когда переживания неприятны для него, когда он видит свою эгоистичность, страх, сомнение, вину? Если беспокойство является основным состоянием сознания, могу ли я оставаться открытым текущему мгновению? Или же я должен убегать от него? Мы проявляем так мало снисхождения к самим себе. Мы запечатываем свое сердце и чувствуем себя одинокими во враждебном мире. Мы редко отказываемся от своих суждений, чтобы найти в себе место для самих себя. Как мы можем быть столь бессердечными по отношению к тому, кто, как мы чувствуем, страдает у нас в сердце? Если без жалости к самим себе мы полностью примем свои страдания, нам трудно будет удержаться от сострадания и забот о нашем собственном благосостоянии. Сама необходимость постоянного ухода от того, что есть, необходимость быть кем-то другим, превращает нашу жизнь в ад, в постоянное сопротивление. Таким образом, большую часть своей жизни мы проводим в аду.
В нашем уме возникает гнев, и это сбивает нас с толку. «Если я – духовная личность, я не должен поддаваться гневу. Надо полагать, я на самом деле не так уж духовен. Как бы то ни было, я не должен показывать свой гнев другим». Однако гнев – истина того мгновения, и если мы отвергаем его, если мы притворяемся, что его нет, мы упускаем еще одну уникальную возможность быть свободным, мы теряем еще один аспект понимания себя, какими мы являемся. А все потому, что мы не знаем, что такое наш гнев, хотя мы и переживали его тысячи раз. Мы не знаем также, что такое страх или сомнение – ведь каждый раз, когда они возникают, вместо того чтобы использовать эти ментальные состояния для исследований, мы видим в них опасность, потому что они подрывают наш имидж. Лишь иногда при встрече с опасностью мы продолжаем следовать дальше по тропе, навстречу неизвестному. Однако чаще мы пытаемся свернуть в сторону, направо или налево. Мы стремимся убежать от опасности, перескочив в следующее мгновение, ищем себе укрытие в фальшивой реальности, в раздробленном мире, в котором чувствуем себя как дома. Мы постоянно скрываемся от истины. Нас устрашает широкое пространство исследований, незащищенность перед истиной текущего мгновения, открытость того, что есть. Мы желаем остановить мир, овладеть реальностью и согласовать ее с одним их наших представлений о ней.
Поэтому каждая попытка управлять собой прибавляет нам страданий. Мы стремимся приукрасить прошлое и защитить будущее от разочарования, которое наступает из-за наших несбывшихся ожиданий. Однако жизнь каждый раз дает нам понять, что она не подвластна нашему контролю. В одно мгновение она одна, в следующее – совсем другая. И истина порой в том, что мы сердимся, боимся или беспокоимся, тогда как в другой раз она может проявиться в желании или в заблуждении. Все это хорошо на своем месте, потому что любое переживание позволяет пойти глубже, выйти за пределы отождествления с каждым конкретным состоянием.
Но если вы не принимаете эти состояния, они отвлекают вас от настоящего, управляют вашей жизнью вместо того, чтобы открывать вам ее тайны. При этом общение с другими людьми становится молчаливым заговором против истины. Вы притворяетесь, что вы и ваш собеседник прочно стоите на ногах, упорно не признавая, что под вами ничего нет. Такова социальная игра. Ведь считается невежливым признать, что и вы, и ваш собеседник отвернулись от истины своего бытия. Подобным образом считается невежливым быть сердитым или испуганным. Подобным образом мы боимся, что нас будут презирать, когда узнают, о чем мы иногда помышляем, когда узнают, каковы мы на самом деле.
Гнев дает хороший пример того, как мы скрываем свои переживания от самих себя. Для многих людей гнев – совершенно неприемлемая эмоция, с одной стороны, и очень навязчивый образ действия, с другой. Однако когда гнев подвергают исследованию, он становится медитацией на жизни, а не уходом от нее – в этом случае феномены побега от жизни и сопротивления ей становятся осознанными, и мы понемногу начинаем выходить из укрытия на дневной свет.
Ум сравнивает себя с Буддой и Иисусом, со святыми и освобожденными существами, о которых мы читали. При этом уму явно недостает равновесия. Он проклинает себя за то, что является таким, хотя и боится войти в пространственную свободу, которая спасет его от рабства. Подобно избитому ребенку, которого уносят от матери, его мучительницы, ум в страдании устремляется к тому, что он оставляет, боясь неизвестного впереди. Для ума даже ад кажется лучше и предпочтительнее неизвестного.
Мы ругаем себя за то, что у нас на уме, за гнев и сомнение, за страх и отвращение. Именно это осуждение умом самого себя порождает в нас чувство отделенности от себя и от других. Ум постоянно оценивает наше поведение и участие и редко уступает настолько, что мы сливаемся со своими переживаниями, становимся с жизнью одним целым.
Я встречал нескольких очень светлых людей, но, кажется, я не видел человека, который был бы полностью свободен от гнева. Быть без гнева означает не иметь желаний и стереотипов по поводу того, какой должна быть жизнь. Нет желаний – нет и разочарования. Нет разочарования – нет гнева. Однако это тоже модель, которая, если мы к ней привяжемся, может привести к разочарованию и заблуждению. Если ум не привязывается к жизни, какой бы она ни была, у нас нет страха. Наш гнев представляет собой спонтанный взрыв, который случается, когда действительность начинает противоречить нашим представлениям о ней.
Наши модели, наши идеи о том, кто мы и каким, как предполагается, является мир, становятся нашей клеткой. Каждое представление превращается в препятствие на пути принятия истины. Каждая идея о вещах ограничивает нашу способность переживать все в реальном виде. Мы не можем выйти за пределы своей идеи о мире и реально прикоснуться к миру. Когда мы уходим от наших моделей и представлений, мы чувствуем угрозу и начинаем защищаться. Столкновение с реальностью, которая не согласуется с нашим имиджем, с нашими ожиданиями, смущает и расстраивает нас. Мы не знаем, кем в действительности являемся, потому что думаем о себе в терминах своих идей и старых моделей. Мир постоянно являет нам истину. Мы же постоянно отворачиваемся от нее. Наши переживания всегда причиняют нам боль.
Когда мы сталкиваемся с реальностью, которая не удовлетворяет нашему представлению о состоянии вещей, у нас начинается паника. Мы ищем место, чтобы укрыться. Часто я вижу, как люди, умирая, все еще пытаются прятаться. Я подозреваю, что многие умерли, так и не раскрывшись. Такие люди относились к жизни и смерти так, будто это что-то внешнее по отношению к ним. Подобно этому, они связывают гнев, страх и другие эмоции с окружающим миром, предполагая, что все неприятности приходят к ним извне, а сами они становятся жертвами своих чувств и мыслей, а не пространством, в котором имеют место эти проявления ума. Ценой потери реальности мы покупаем безопасность пребывания в клетке. И неважно, насколько она тесная. И неважно, сколько страданий нам причиняет отрыв от жизни.
Наш страх смерти прямо пропорционален страху жизни. Думая об умирании, мы представляем себе потерю того, что называется «мной». Мы желаем всеми силами защитить свою личность, хотя, за вычетом постоянно меняющейся идеи, у нас почти нет доказательств реальности «я». Мы боимся, что в смерти потеряем свое «я», способность быть «собой». И мы замечаем, что чем сильнее наше представление о «я», тем глубже наше отмежевание от жизни и тем сильнее страх смерти. Чем больше мы пытаемся защищать это представление, тем меньше мы переживаем то, что лежит за его пределами. Чем больше сил мы вкладываем в защиту своего «я», тем больше у нас того, что мы боимся потерять, и тем меньше мы открыты для глубинного восприятия того, что умирает, и того, что реально существует. Чем больше мы скрываемся, выжидаем, откладываем жизнь, тем больше мы боимся смерти.
