Константин Кедров - Поэтический космос
Поэтическая фантазия — это и есть прямой разговор души с небом. Я понимаю, что кого-то может привести в смятение мысль о том, что тексты Библии и Шекспира уже закодированы в небе, а пророки и поэты здесь переводчики и истолкователи. Разве не об атом в «Пророке» Пушкина?
Моих ушей коснулся он,И их наполнил шум и звон.И внял я неба содроганье,И горний ангелов полет,И гад морских подводный ход,И дольней лозы прозябанье.
Александр Блок видел фиолетовые волны (может быть, ультрафиолетовые), заполняющие вселенную. «Поэт — сын гармонии, создающий космос из хаоса», — писал Блок.
Но все эти свидетельства мы презрели, приняли их как некую красивость, риторику. А ведь для Блока, Белого, Хлебникова это была не метафора, а чистейшая реальность, правда об их общении с космосом. Чтобы отличить эту правду от поэтических «украшений», и понадобился мне достаточно многозначный и емкий термин, когда к слову метафора прибавляется приставка «мета». Метаметафора в отличие от метафоры есть подлинное свидетельство о вселенной. От такого подлинного свидетельства родились «Божественная комедия» Данте и многие книги древности.
«И увидел я новое небо и новую землю» — эти слова Апокалипсиса стали реальностью. Мы увидели новое, невидимое ранее небо черных дыр, пульсаров, квазаров, радиообъектов. Земля разверзлась до микромира, до сингулярности, и только человеческое сердце остается зачерствелым, окаменевшим, как сто, двести тысяч лет назад. Пока наше сердце поражено «окамененным нечувствием», мы не увидим неба, открытого взору поэта. Литература — это новое, словесное небо. Ныне выявляются незримые ранее звездные водяные знаки во многих знакомых текстах.
Вот звездный портрет отца Гамлета: «Кудри Аполлона, чело самого Юпитера, взор Марса, созданный, чтобы угрожать и приказывать. Осанка, подобная вестнику Меркурию, только что опустившемуся на вершину горы, целующей небо».
Перед нами портрет, сотканный из солнца (Аполлон) и трех планет.
Роман Гёте «Годы странствий Вильгельма Мейстера» открывает, как от ступени к ступени Мейстер все более становится космическим человеком. Вот его первая встреча с небом.
«…Астроном повел гостя на обсерваторию по витой лестнице… Вильгельм очутился один на открытой площадке высокой круглой башни. Над ним простиралось, блестя и сверкая всеми своими звездами, ясное ночное небо; ему показалось, что он впервые видит себя окруженным небесным сводом во всем его великолепии…
Пораженный и изумленный этим зрелищем, он на мгновение закрыл глаза. Безмерное уже перестает быть возвышенным, оно превосходит нашу способность и грозит нам полным уничтожением. «Что я — перед вселенной? — мысленно сказал он себе, — как могу я стоять перед нею и среди нее?» Однако после краткого размышления он добавил: «Как может человек противостоять бесконечности, если не тем, что, собрав в глубине своей души все свои духовные силы, влекомые в разные стороны, спросить их:
«Дерзнешь ли ты себя, хотя бы мысленно, представить среди этого вечно живого порядка без того, чтобы ты не ощутил в себе одновременно нечто, непрестанно движущееся, вращающееся вокруг какого-то чистого центра? И даже если тебе трудно будет отыскать в своей груди этот центр, то ты осознаешь его по одному тому, что из него исходит, свидетельствуя о нем, некое благотворное воздействие».
Найти в себе центр, вокруг которого все вращается, то есть Полярную звезду. Кол-звезду, вокруг которой вращаются все звездные стада.
С началом зимнего сезонаВ гигантский вытянувшись рост,Предстал Рубруку с небосклонаАмфитеатр восточных звезд.В садах Прованса и ЛуарыЕдва ли видели когда,Какие звездные отарыВращает в небе Кол-звезда,Она горит на всю округу,Как скотоводом вбитый кол,И водит медленно по кругуСозвездий пестрый ореол.Идут небесные Бараны,Шагают Кони и Быки,Пылают звездные Колчаны,Блестят астральные Клинки.Там тот же бой и стужа та же,Там тот же общий интерес.Земля лишь клок небес и даже,Быть может, лучший клок небес.И вот уж чудится Рубруку:Свисают с неба сотни рук,Грозят, светясь на всю округу:«Смотри, Рубрук! Смотри, Рубрук!» (Н. Заболоцкий, «Рубрук в Монголии»)
Вернемся к Вильгельму Мейстеру. Он ищет свою звезду на небе и на земле. В его душе ею оказалась наставница Макария. О ней подробно словами Гёте:
«Подобно тому, как про поэта говорят, что элементы видимого мира уже заложены в самой глубине его естества и лишь постепенно раскрываются в нем, и что все то, что ему приходится созерцать в мире, он перед тем уже переживал в предчувствии, так и сознанию Макарии, по-видимому, изначала были присущи все соотношения солнечной системы, пребывая в ней сперва в скрытом, покоящемся состоянии, постепенно развиваясь и все ярче и живее проявляясь в дальнейшем».
Естественно было усомниться в таких способностях, но вскоре ученый убедился: «Макария находится в таком отношении к солнечной системе, какое мы едва осмеливаемся выразить словами, она не только лелеет и созерцает ее в своем уме, в своей душе и в своем воображении, но как бы составляет часть ее; она ощущает себя вовлеченною В небесные сферы, но каким-то особым образом; с детства она движется вокруг солнца, и притом, как теперь удалось установить, по спирали, все более и более удаляясь от центра и постепенно в своем круговороте направляясь к внешним сферам».
Я понимаю, что современное скептическое сознание, конечно же, поставит под сомнение это свидетельство Гёте, как и тысячи других свидетельств, из которых лишь немногие проникли в эту книгу. Но давайте, наконец, опомнимся от рационалистического дурмана, поверим Гёте, Льву Толстому, Достоевскому, Андрею Белому, В. Хлебникову, поверим тысячелетним преданиям всех народов. Да, человек — существо космическое в самом полном смысле этого слова. Он вмещает в себя, как Макария, нашу планетную систему, а может быть, и вселенную.
Человек рождается. Сначала в нем формируется чувство своего тела, потом — мать, отец, семья, родина, земля и, наконец, появляется чувство космоса, сначала видимого, потом незримого. В космосе он, говоря словами Тютчева, узнает «свое наследье родовое».
Каждый писатель по-своему переживает вселенское рождение. Иногда космическое чувство приходит лишь в старости, как итог и финал земной жизни. Так увенчал Валентина Катаева «алмазный венец» из звезд: «Мне вдруг показалось, будто звездный мороз вечности сначала слегка, совсем неощутимо и нестрашно коснулся поредевших серо-седых волос вокруг тонзуры моей непокрытой головы, сделав их мерцающими, как алмазный венец.
Потом звездный холод стал постепенно распространяться по всему моему помертвевшему телу, с настойчивой медлительностью останавливая кровообращение и не позволяя мне сделать ни шагу, для того чтобы выйти из-за черных копий с золотыми остриями заколдованного парка, постепенно превращавшегося в… лес, и… делая меня изваянием, созданным из космического вещества безумной фантазии Ваятеля».
Александр Блок ощущал космическое рождение в пробуждении духа музыки. В этот миг «мир омывается, сбрасывая старые одежды; человек становится ближе к стихии; потому человек становится музыкальнее… дух, душа и тело захвачены вихревым движением; в вихре революций духовных, политических, социальных, имеющих космические соответствия… формируется новый человек… Я думаю, что все остальные признаки, включая национальные, или второстепенны» или вовсе несущественны».
Двести лет наука самоуверенно отрицала, что вокруг человека есть аура излучений. Аргумент простой: это видели мистики и поэты, а не доценты и доктора наук. Теперь, благодаря приборам, видят доктора и доценты. Они толкуют о своем: длина волны, природа изучений и т. д. А для множества людей свечение, исходившее от лица, было «нимбом». Святой от слова «свет». Святой — тот, кто светится. «Освятить» значило в древности передать другому свой свет. То же самое значило «посвящение» — передать светом тайное знание о космосе, недоступное тем, у кого нет нимба.
Я верю свету, исходящему от икон Рублева, Дионисия, Феофана Грека, Эль Греко, Джотто и Боттичелли. Что значит излучение золота и камней по сравнению со «славой Божией» — так в старину называли свет, исходящий от великого человека. «Троица» Рублева, одетая в драгоценный оклад, усыпанный каменьями, была обычной дорогой иконой. А когда оклад сняли, от нее хлынул свет, который не иссякает и по сию пору.
Вот звездное небо — оно очевидно. Поднимите очи к небу — и увидите. Теперь мы вернемся к Левиафану с Ионой. Это очень древнее сообщение, которое есть также в шумеро-вавилонском эпосе. Левиафан — чудовище Тиамат (тьма) побеждено там Мардуком. А в Древнем Египте Левиафан — водное чудовище в образе крокодила, поглотившего свет, — бог Сет. Его поражает, освобождая солнце, бог Гор. Гор изображен с головой сокола, на коне, его копье пронзает поверженного крокодила. Георгий (Гор) на белом коне (Пегасе), поражающий чудище змея, чтобы освободить царевну (Андромеду), снова напоминает нам о Пересе. Персей, Пегас, Андромеда на небе рядом. Именно так на полотне Н. Пуссена запечатлено «Освобождение Андромеды». Персей в сияющих звездных латах, белый конь — Пегас и освобожденная, снятая со скалы Андромеда. Рядом в воде поверженный Левиафан.
