Николай Норд - Практикум реального колдовства. Азбука ведьм
Сами же никогда не подбирайте мелочь на перекрестках, чтобы не навлечь на себя гнев злых духов.
Плевок
Очень сильно действует на недруга, вызвавшего вашу ярость, к примеру злословием в ваш адрес, плевок в его сторону со словами проклятия, такими как: «Пусть у тебя язык отсохнет!»
Через некоторое время этот человек становится косноязычен. А если вы плюнете в него, особенно в лицо, с теми же словами, то ваша слюна подействует не хуже яда – мало того что этот человек со временем онемеет, он еще и сильно и долго будет болеть.
Защититься от такой колдовской атаки можно, если тут же немедленно ответить: «Все свое забери себе!» – и сделать рукой фигу.
Полевой
Полевой, относительно доброго, но проказливого нрава, имеет много общего с домовым, но по характеру самих проказ он напоминает лешего: так же сбивает с дороги, заводит в болото и в особенности потешается над пьяными пахарями. Охраняет поля, урожай от грызунов и прочих мелких вредителей у рачительных сельчан.
Внешне описывается разным образом, в разной же одежде, но в целом похожей на ту, что носит местное население. Общее у всех полевых одно: все они маленькие – росточком не доходят даже до колена взрослому человеку.
У меня была редкая возможность встретиться с полевым воочию, этот эпизод описан в моей повести «Каторга полевых». Ниже привожу оттуда отрывок.
«…Однажды, по малолетству меня не пустили на вечерний сеанс для взрослых в наш кинотеатр «Металлист» – такая уж вредная билетерша попалась. Продав билет, весь в мыслях о несправедливых киношных порядках, я незаметно сам для себя забрел за кинотеатр. Нынче здесь проходит улица Ватутина, а в те времена там был пустырь, сплошь засаженный картошкой, межующейся с полями, буйно поросшими коноплей, которую нынче днем с огнем не только в городе, но и далеко за его пределами не сыщешь. В те времена это растение к наркотикам не имело никакого отношения, впрочем, как и мак, который свободно выращивался во всех огородах, поелику о наркоманах никто ничего тогда не слыхивал. К востоку этот пустырь тянулся до деревни Горской, что раскинулась на берегу Оби, где в те времена на лето наводили понтонный мост, а к югу – до деревни Бугры.
И на всем этом пространстве единственным строением была водонапорная башня, которая стоит до сих пор, правда, уже не в рабочем состоянии, и ее именем названа теперь известная нынче в левобережье остановка «Башня». А рядом – на месте площади Карла Маркса – в то время стояли кресты старого, еще дореволюционного кладбища. Вообще, Новосибирск тогда занимал почти ту же территорию, что и нынче, но был сильно разбросан и группировался кустами вокруг бывших деревень и маленьких внутренних городков, типа Соцгорода, где я жил, – кварталов из нескольких десятков трех-пятиэтажных домов предвоенной и послевоенной постройки.
Оказавшись на пустыре, я огляделся: стоял сентябрь, и местами картошка была уже выкопана хозяевами участков. Везде валялась подсыхающая ботва, а кое-где и небольшие картофелины, не подобранные людьми из-за своей незначительности. Там и сям были видны серо-черные следы от костров – местные пацаны по вечерам частенько тут баловались печеной картошкой. Не ворованной с невыкопанных кустов – дергать чужую картошку считалось западло, – а именно не увезенной хозяевами. И пекли картошку не от голода – после войны прошло около пятнадцати лет, и продуктов было достаточно, – а из-за особого костерного вкуса: рассыпающаяся и тающая во рту, с хрустящей, подгоревшей корочкой и ароматным запахом дыма.
Я машинально сунул руки в карманы шаровар и удовлетворенно брякнул коробком лежавших там спичек. Невдалеке, словно кем-то уже приготовленная заранее, высилась кучка сухой ботвы – заготовка для костра. Осталось только набрать несколько картофелин и запалить эту кучку, чтобы через недолгое время поживиться вкусным лакомством. Насобирав полную фуражку картошки, я направился к вороху ботвы, но внезапно, в метре от нее, остановился как вкопанный. Картошка посыпалась из фуражки на землю.
Я увидел, как в ботве зашевелился маленький краснокожий человечек. Он был сантиметров двадцати пяти – тридцати росточком, точно я определить не мог, потому что в тот момент, когда я его обнаружил, он стоял на четвереньках, пытаясь подняться, что ему не удалось, и он сел на кучку ко мне лицом. Мои глаза отчетливо видели маленького, как кукла, загорелого до красноты живого человечка. Но разум отказывался это воспринимать, и я бессознательно ассоциировал его с каким-то животным, не то с крысой, не то с хорьком, пока до меня, наконец, окончательно не дошло – это все же человечек, но не ребенок, ибо даже новорожденные больше его раза в два и пропорции у них совершенно другие. Мне было с чем сравнивать – у нас соседка по квартире недавно родила, и я не раз лицезрел ее Петечку голеньким у нее на руках и в кроватке.
Волосы у человечка были длинные, до плеч, и густые, как у куклы. Такие же густые и черные у него были реснички и черные же глаза. Он был наг и имел все признаки и пропорции взрослого мужчины, только очень маленького. Левая часть головы у виска была в запекшейся крови, волосы в этом месте были свиты в черные окровавленные висюльки.
Он страдальчески посмотрел на меня и сделал рукой жест, как будто просил пить, во всяком случае, я так это понял, причем не просто понял, а это было так, будто бы он мне сам об этом сказал, хотя человечек не проронил ни слова.
Бежать за водой до дома было слишком далеко, он был в полукилометре отсюда, еще можно было бы сбегать в киоск «Соки-воды» в сквере Металлист, но это было немногим ближе. Также можно было налить воды из-под крана в самом кинотеатре «Металлист», но для этого надо сначала пройти мимо контролера и к тому же иметь с собой хоть какую-то посудину. Последний вариант был таков: там же в кинотеатре купить в буфете бутылку минеральной воды, если буфетчица никуда не делась в перерыве между сеансами, но для этого надо было опять-таки пройти через строгую контролершу.
Мысли эти прокрутились у меня в голове в течение нескольких секунд, пока я сломя голову несся к своей цели. Я остановился на последнем варианте. Правда, убедить седую контролершу в строгих очках, что мне нужно только в буфет, стоило мне нескольких дорогих минут. Не помню уже, что я ей там такое жалостливое наплел, но, оставив у нее в залог свою фуражку, я все же прорвался к буфету и купил минералку.
Когда я примчался назад, то обнаружил вокруг горки ботвы скучившихся пацанов. Некоторых я знал. Когда я протиснулся между ними, то увидел человечка лежащего на спине, с закрытыми кукольными ресничками глазами, совершенно неподвижного. Витька Залозный, мой сосед этажом ниже, из пятого «В», отпетый второгодник, самый большой и старший из нас, с нажимом ковырял маленькое тельце прутиком, явно стараясь проткнуть его. Однако красно-коричневого оттенка кожа, с виду тонюсенькая и нежная, была прочной, как толстый пергамент. Она глубоко прогибалась в тело, но не прорывалась острым прутом.
– Ты чё делаешь?! – преодолевая страх перед старшим по возрасту и более сильным, нежели я, недорослем и снизу вверх глядя на него, стал наступать я на Витьку. – Это же человечек!
– Да забей, херня все! Это выкидыш, или аборт какая-нибудь тетка сделала тут! – авторитетно изрек прыщавый, незнакомый мне паренек, в шелковой дорогой зеленой безрукавке, лет тринадцати.
Тогда мне было лет девять, и в то время той информации, которую сейчас любой школьник может почерпнуть из Интернета, не было. Обо всех запретных вещах мы узнавали друг от друга – младшие мальчишки от старших. Взрослые тогда уклонялись от бесед с нами на «неудобные» темы. Поэтому я мало что понял из этой реплики.
Витек же снисходительно улыбнулся, отодвинул меня рукой в сторону и назидательно сказал:
– Да не, не выкидыш. Полевой это. У нас в Битках, откуда мы с мамкой приехали, бегал точно такой же в поле.
– Да ври больше, у вас в деревне и лягушки с телят ростом были! – захихикал один из пацанов, худой и длинный, как жердь, в сером, в клеточку жакете и украинской соломенной дырявой шляпе на голове.
– А чё ты лыбишься, – парировал его Витек, – то не лягушки, а жабы были, и не с теляти ростом, а с кота. А полевого мы всем гуртом ловили, да не выходило все никак. Вроде вот только тут стоял, подбежишь, а там уже пусто, прямо-таки на глазах терялся, как будто сквозь землю проваливался. И он такой хитрый, что собаки след не брали. А щас тут увидел его, косматого, ну и стал гонять палкой, иначе никак не поймаешь. Изловчился разок, да и тюкнул его по башке. Тут он как заверещит, будто щенок волком придавленный, и пропал снова с глаз. Вот тут был – и пропал. Я его в ботве обыскался весь. Только пропал, и все тут. Вот тогда, пацаны, я за вами и пошел, чтобы вместе искать. – Он обвел глазами мальчишек. – Вот, пришли, а он тут лежит готовенький!
