Филип Дик - Валис

В Меце – Жирному понравился этот театрального вида городок – Лошадник познакомился с девушкой и прекрасно проводил время, пока она не сократила его финансы наполовину. Он прислал нам ее фото; девушка была очень хорошенькая и немного напомнила мне Линду Ронштадт – такой же овал лица и стрижка. Больше фотографий Жирный не присылал, поскольку девушка стянула его камеру. Она работала в книжном магазине. Жирный так и не сказал нам, удалось ли затащить ее в постель.

Из Меца он отправился в Западную Германию, где американский доллар ничего не стоит. Он немного умел читать и говорить по-немецки, так что в Германии Жирному было относительно легко. Однако он стал писать все реже и в конце концов совсем замолк.

– Если бы у него что-то вышло с французской девушкой, – заметил Кевин, – он бы об этом упомянул.

– Судя по всему, что-то было, – сказал Дэвид.

Кевин возразил:

– Если бы было, Жирный бы уже выздоровел и вернулся. А раз не вернулся, то ничего и не было.

Прошел год, и от Жирного пришла телеграмма – он возвращался в Штаты, в Нью-Йорк, где жили его знакомые. Он написал, что вернется в Калифорнию, когда вылечится от мононуклеоза,[20] который умудрился подцепить в Европе.

– Так он нашел Спасителя? – спросил Кевин. В телеграмме об этом ничего не говорилось. – Впрочем, он бы сказал. Это как с француженкой: мы бы знали.

– Ладно хоть жив, – обронил Дэвид.

– Смотря что понимать под словом «жив», – хмыкнул Кевин.

Пока суд да дело, у меня все шло неплохо – книги продавались, и я получал больше денег, чем мог потратить. Собственно, у всех нас дела шли неплохо. Дэвид держал табачный магазин на городской торговой аллее – одной из самых красивых в графстве Оранж. Новая девушка Кевина относилась к нему, да и к нам, мягко и тактично; она отлично понимала его специфическое чувство юмора.

Мы рассказали ей о Жирном и его исканиях, а также о француженке, стащившей «Пентакс». Девушке захотелось познакомиться с Жирным, да и все мы уже ждали его возвращения. С рассказами, фотографиями и подарками.

А потом пришла еще одна телеграмма. На сей раз из Портленда, из Орегона. Телеграмма из двух слов.

И больше ничего. Только два удивительных слова.

Ну, подумал я. Нашел? После долгого перерыва «Рипидонову обществу» предстоит вновь собраться на пленарное заседание?

Все вместе и каждый по отдельности мы едва ли помнили те события. Предпочли забыть их. Слишком много боли, слишком много надежд вылетело в трубу.

Когда Жирный прилетел в Эл-Эй-Экс – так называется лос-анджелесский аэропорт, – мы встречали его вчетвером: я, Кевин, Дэвид и похожая на лисичку подружка Кевина – Джинджер, яркая высокая блондинка с вплетенными в косички красными ленточками. Эта колоритная барышня могла проехать ночью чертову уйму миль, чтобы только выпить ирландского кофе в каком-то захолустном ирландском баре.

Вместе с толпами других людей мы слонялись взад-вперед, болтали, и тут внезапно и совершенно неожиданно для нас в толпе прибывших пассажиров показался Жирный Лошадник. Улыбающийся, с чемоданчиком в руке, наш друг возвратился домой. При галстуке и в прекрасном костюме, сшитом на Восточном побережье, – последний писк моды. Для нас было потрясением увидеть его – полагаю, подсознательно мы ожидали изнуренного доходягу с пустыми глазами, едва способного брести по коридору.

После дружеских объятий мы представили Жирному Джинджер и поинтересовались у него, как дела.

– Недурно, – сообщил Жирный.

Мы пообедали в ресторане дорогого отеля неподалеку. За едой говорили мало. Жирный казался замкнутым, но не подавленным. Я решил, что он устал. Его лицо хранило следы долгого путешествия. Такие вещи всегда оставляют след.

– А что в чемоданчике? – поинтересовался я, когда принесли кофе.

Отодвинув тарелки, Жирный водрузил чемоданчик на стол и открыл его ключом. В чемоданчике лежали папки, из которых Лошадник выбрал одну – они были пронумерованы. Внимательно посмотрел на папку, чтобы убедиться, что вытащил ту самую, и передал ее мне.

– Загляни внутрь, – предложил он мне с легкой улыбкой.

Так улыбаются, когда дарят кому-то подарок, зная, что он понравится, и просят сразу развернуть его.

Я открыл папку. Там оказались четыре глянцевые фотографии восемь на десять, совершенно очевидно, сделанные профессионалом, – они напоминали снимки, какие бывают в рекламных агентствах и на киностудиях.

Фотографии изображали греческую вазу, а на ней рисунок мужчины, в котором мы узнали Гермеса. Обвивала вазу двойная спираль, красная на черном фоне. Молекула ДНК, в этом не могло быть ни малейшего сомнения.

– Две тысячи триста или четыреста лет, – сообщил Жирный. – Не рисунку, а самой вазе, гончарному изделию.

– Горшок, – проговорил я.

– Я увидел ее в афинском музее. Она подлинная. Мнение не мое – я не специалист. Подлинность установлена экспертами музея. Я говорил с одним из них. Он не понимал, что означает орнамент, и очень заинтересовался, когда я объяснил что к чему. Вазы такой формы – krater – позже использовались как купели для крещения. Одним из греческих слов, которые всплыли у меня в голове в марте семьдесят четвертого, было греческое слово krater. Я услышал его в связи с другим греческим словом – poros. Словосочетание poros krater обозначает «известняковая купель».

Несомненно, дохристианский рисунок был не чем иным, как двойной спиралью Крика и Уотсона. Формой, к которой они пришли после многих лет проб и ошибок. И вот она на древней вазе, нарисованная абсолютно правильно.

– Ну и? – спросил я.

– Так называемые переплетенные змеи кадуцея.[21] Изначально кадуцей, который по-прежнему является символом медицины, был жезлом не Гермеса, а… – Жирный помедлил, глаза его горели, – …а Асклепия. Он обладал особенным значением, кроме мудрости, олицетворяемой змеей. Жезл указывал, что его обладатель – священная персона, которой нельзя докучать. Вот почему его носил Гермес, посланник богов.

Все мы некоторое время молчали.

Кевин начал было бормотать что-то саркастическое, что-то в своей сухой разумной манере… но вскоре тоже замолчал.

Рассматривая глянцевые снимки восемь на десять, Джинджер проговорила:

– Как чудесно.

– Величайший врач во всей человеческой истории, – сказал ей Жирный. – Асклепий, основатель греческой медицины. Римский император Юлиан, известный как Юлиан Отступник, поскольку он не признал христианство, считал Асклепия Богом богов. Юлиан поклонялся ему. Продлись это поклонение подольше, вся история западного мира изменилась бы коренным образом.

– Ты не сдаешься, – сказал я Жирному.

– Верно, – согласился он. – Я никогда не сдамся. Я вернулся, потому что закончились деньги. Когда подкоплю немного, продолжу поиски. Я знаю, где искать. На греческих островах. Лемнос, Лесбос, Крит. Особенно Крит. Мне снилось, что я спускаюсь в лифте – снилось дважды, – а оператор декламирует стихи. И там было большое блюдо спагетти, а в него воткнута трехзубая вилка – трезубец. Должно быть, это нить Ариадны, которая помогла Тесею выбраться из лабиринта под Миносом после того, как он убил Минотавра. Минотавр, наполовину человек, наполовину чудовище, представляет собой безумное божество Самаэля, который, по моему мнению, – фальшивый демиург гностической системы.

– Телеграмма из двух слов, – сказал я. – ЦАРЬ ФЕЛИКС.

– Я не нашел его, – проговорил Жирный.

– Я вижу.

– Но он где-то существует, – продолжал Жирный. – Я знаю. Я никогда не отступлюсь.

Он положил фотографии обратно в папку, папку в чемоданчик, и щелкнул замком.

Сейчас Жирный в Турции. Он прислал нам фотографию, изображающую мечеть, которая некогда была великим христианским храмом под названием Святая София, или Айя София – одно из чудес света, хотя крыша храма и обвалилась в Средние века и нуждается в восстановлении. Чертежи его уникальной конструкции можно найти в большинстве учебников по архитектуре. Кажется, что центральная часть храма парит в воздухе, она словно поднимается к небесам. Такова задумка римского императора Юстиниана. Он лично контролировал строительство и сам дал храму имя – зашифрованное имя Христа.

Мы еще услышим о Жирном Лошаднике. Так говорит Кевин, а я ему верю. Кевин должен знать. Из нас четверых в нем меньше всего иррационального и, что важнее, больше веры. Чтобы понять это, мне понадобилось немало времени.

Вера – странная штука. По определению, вера имеет дело с понятиями, которые невозможно доказать. К примеру, в прошлую субботу я включил телевизор. Я не смотрел его, так как по утрам в субботу там сплошь детские передачи. Да я и в другое время его не смотрю – просто он несколько скрашивает мое одиночество, создает фон. Так или иначе, в субботу по телевизору гнали обычную коммерческую рекламу, когда что-то вдруг привлекло мое внимание. Я бросил свои занятия и переключил внимание на экран.