Эдуард Шюре - Пророки Возрождения

Об этой фреске справедливо говорили, что по стилю она относится в большей степени к сфере скульптуры, чем живописи. Это наблюдение затрагивает и психологическую основу труда, его мысли, его вдохновение. Ему недостает потустороннего мира . Он не затрагивает ничего глубже того, что позволяет видеть. Его подавляющий эффект главным образом физический. Это dies irae человечества, это Дантов ад, но без тонкой и глубокой психологии последнего. Это картина Апокалипсиса, понятая буквально, лишенная его эзотерического смысла, его удивительного символизма и отдаленных перспектив человеческого будущего. Какая пропасть между плафоном Сикстинской капеллы и ее огромной стеной! Там, наверху, – прорыв в Невидимое, видение Вечности, снизу – прыжок в Ад реальности, в самые жестокие часы истории.

V. Виттория Колонна. Последние годы. Великое отречение

Никто не был в такой степени жертвой своего гения, как Буонарроти. Контраст между художником и человеком вызывал удивление и жалость. С резцом или кистью в руке Микеланджело казался гигантом меж гигантов, предводителем в группе великих творцов. Но божественный Титан, воплотивший Сотворение мира и Страшный суд, был в своем повседневном существовании самым смиренным, колеблющимся и беспокойным из людей. Замученный братьями, которые беззастенчиво эксплуатировали его щедрость, задерганный заботами своих больших предприятий, истерзанный угрызениями своей чрезмерно щепетильной совести, он не имел ни мгновения искренней радости или живого душевного порыва. Для довершения несчастья, и это было источником тайных и жгучих мучений, он был в трудных отношениях с грозной силой Вечно-женственного. Женщина привлекала его и смущала. «Сила прекрасного лица – как она пришпоривает меня! Ничто в мире не дает мне такой радости», – говорит он в одном из сонетов. С одной стороны, женщина распаляла его горячее желание красоты; с другой стороны, она будоражила его чувства, разжигая похоть, – и, странная вещь для итальянца, всякая уступка плоти казалась ему смертным грехом; его сонеты и мадригалы – лишь нескончаемая жалоба на бессилие достичь морального совершенства, в противовес безумным желаниям и ребяческим угрызениям совести. Можно сказать, что это стихи человека, который ничего не знал об истинной любви и никогда не был любим. Вместе с тем, женщина оставалась для него источником бесконечного энтузиазма и вечного опустошения. В сущности, этот уникальный и суровый посвященный в Вечно-мужественное ничего не понял в женской душе. Он не знал ни силы ее, ни слабости, ни ее добродетелей, ни грехов. Но нежное тело и таинственная душа женщины не прекращали волновать его. Становясь старше, он все больше замыкался в своем одиночестве и восклицал, подобно Сципиону: «Я менее всего одинок, когда я один». Но он лишь еще больше страдал от этого. Послушайте эту плачевную элегию о самом себе: «Увы! Увы! Когда я обращаю взор в прошлое, то не нахожу ни одного дня, принадлежавшего мне! Ложные надежды и тщетные желания, сейчас я это понимаю, держали меня, плачущим, любящим, горящим и вздыхающим (ибо смертельный недуг ведом мне) далеко от истины… Увы! Увы! Я иду и не знаю, куда, и страшусь… И если я не ошибаюсь (о, угодно Богу, чтобы я ошибался!), я вижу, вижу, Господи, вечные мучения за зло, которое я творил, зная Добро. И я могу только надеяться».

Но на подступах к старости, в шестидесятилетнем возрасте, он встретил необыкновенную женщину, чья задумчивая нежность дала ему как бы бледный отсвет того счастья, которое он тщетно искал.

Дочь Фабрицио Колонна и Агнес де Монтефельтро, Виттория Колонна (род. в 1492 г.) принадлежала к высшей итальянской аристократии и была одной из величайших женщин Ренессанса. В семнадцать лет она вышла замуж за Ферранте Франческо д’Авалоса, маркиза Пескара. Их медовый месяц прошел в замке маркиза, у прелестного Неаполитанского залива. По вечному закону притяжения крайностей серьезная Муза безумно любила красивого рыцаря, который должен был стать победителем при Павии, но был также и неисправимым Дон Жуаном. Виттория, обладавшая красотой скорее мужественной и величественной серьезностью, была прежде всего женщиной образованной. Она сама так характеризует себя в сонете: «Грубые чувства, неспособные образовать гармонию, порождающую чистую любовь благородных душ, никогда не пробуждали во мне ни удовольствия, ни страдания. Чистое пламя подняло мое сердце столь же высоко, сколь низкие мысли его опускают». Столь серьезная натура не была создана, чтобы удовлетворить маркиза де Пескара. Он обманывал ее всячески даже и в собственном доме. Ничто не изменилось. В отсутствии или дома, верного или неверного – она продолжала его любить с той же страстью. После его смерти она стала поэтом, чтобы увековечить его славу, и ее сонеты вызывали восхищение ее знаменитых друзей Садоле, Бембо, Кастильоне, Ариосто и т. д. Эти стихи сделали ее знаменитой по всей Италии. Так она продолжала жить, со своим дорогим идолом, в одиночестве, окруженном дружбой, как в одном из тех маленьких круглых храмов, построенных для утонченных встреч, в тени римских вилл, – убежища скромные и скрытые, но из них можно охватить взглядом беспокойный город и обширную округу Рима.

Когда Микеланджело встретил Витторию Колонна (в 1535 г.), ей было сорок три года, а ему – шестьдесят один. Он был поражен видом женщины, чьи строгие и грустные черты напомнили ему его титаниду, трагическую мраморную «Ночь» из капеллы Медичи. Знаменитая маркиза Пескара показалась ему свергнутой королевой, с ее орлиным профилем, слегка суровым ртом и властными глазами, имевшими силу повелевать. Это была мужественная женщина, которая, казалось, была одарена способностью любить осознанно и силой воли, – вещью редчайшей у женщин, которую Микеланджело не считал возможной. Она покорила сердце великого художника с первого взгляда, заговорив с ним об искусстве так, как никто никогда с ним не говорил, и объясняя ему его собственные труды так, как и сам он не смог бы сделать. Тогда сердце одинокого старца было охвачено огнем, как сухое сено. Он послал Виттории несколько сонетов, наполненных пламенем слишком горячим, чтобы быть лишь духовным. Виттория сумела быстро утешить этого старого ребенка, всегда готового пробудиться навстречу каждому художнику. Она уехала в один из многочисленных монастырей, в котором обыкновенно уединялась, и послала Микеланджело спокойное письмо, полное дружбы и разума, призывая его к высокому искусству, к его труду и к Богу. Начиная с этой минуты между ними установились самые прекрасные отношения, которые только могли быть между величайшим гением и женщиной высочайшей культуры ума и духа. Что касается его, то огонь продолжал подспудно тлеть, являя изредка робкие искры в форме платонических сонетов. Что касается ее, это была нежная дружба, материнское сочувствие, умная помощь, которая распространялась на всю жизнь художника. Душа Виттории оставалась верна неблагодарному усопшему, неверному Франческо д’Авалосу. Но Микеланджело осмеливался думать, что она отдавала ему предпочтение перед другими своими друзьями.

Джорждо Вазари.

Фреска с портретом Микеланджело. Сер. XVI　в.

Виттория Колонна жила в Риме в монастыре Сан Сильвестро. Каждое воскресенье несколько ее друзей собирались в саду, на каменной скамье, возле стены, увитой плющом. Некий испанец, художник Франциско де Олланде, который был допущен в этот тесный круг, оставил нам живые воспоминания об этих эстетических, философских и религиозных встречах в «Четырех диалогах о живописи». Виттория являлась ему в своей высшей роли, с совершенной грацией и тонким умом светской дамы, без тени педантизма, скромная, умевшая с необыкновенным искусством и очень тонко развеселить сурового великого человека (Микеланджело) и заставить его говорить с иностранцем. Своей верующей душой Виттория возродила веру в художнике, поколебленную разочарованиями и несчастьями его жизни. Наконец, примером своих «Духовных сонетов» она разбудила в нем поэта, спавшего с юности. Эти она преподнесла ему ценнейший из даров. Ибо его сонеты, абстрактные, но полные скульптурной мысли и пламенного платонизма, были утешением его старости. В них можно найти некие духовные упражнения, в центре которых он изваял собственную душу.

Безоблачная дружба между Микеланджело и Витторией Колонна продолжалась двенадцать лет (с 1535 по 1547) до самой смерти маркизы. Но до этого сердцу Виттории был нанесен новый удар, возможно, более тяжелый, чем тот, который был вызван ее вдовством, удар, который должен был отозваться трещиной и в сердце ее друга. С 1534 года Виттория возымела страстный интерес к движению религиозной реформы, которая проявилась в итальянской церкви и чьим лидером был Хуан Вальдес. Проповеди Бернардино Оккино в Неаполе наполнили ее энтузиазмом. Знаменитые прелаты Гиберти, Садоле и Гаспаре Контарини высказались за проведение реформ и создали общество, выступавшее за очищение церкви, которое назвали Collegium de emendata Ecclesia. Речь шла не только о реформе церковных нравов, но также и о некоторой свободе толкования Писания верующими и о пробуждении веры индивидуальным чувством. Воспламененная этими идеями, Виттория Колонна разделяла их со своими корреспондентами Рене Феррарским и Маргаритой Наваррской. Эта редкостная элита была грубо повержена и развеяна категоричным вмешательством римской курии. Ее возглавлял тогда Караффа, фанатический епископ Киети, ставший папой под именем Павла IV и учредивший в Италии инквизиционный трибунал. Он решил убить в зародыше зарождающуюся секту путем безжалостного истребления ее учредителей. Вальдес бежал в Швейцарию; Оккино был заключен в тюрьму и предстал перед Римской курией. Потрясенная Виттория пыталась сопротивляться. Но кардинал Пол заставлял ее отказаться от мнимой ереси, убеждая ее, что нужно посвятить свою свободу Богу и единству церкви. Виттория была слишком доброй католичкой, чтобы не подчиниться приказу, исходящему от папского трона. Она согласилась не только отречься от Оккино, но еще и выдать его рукописи инквизиции. От этой вынужденной жертвы, от этого духовного насилия, которому она со слезами должна была подчиниться, ее сердце осталось разбитым и бессильным. Нельзя было разбить безнаказанно силу ее души. Отречение от воли вопреки сознанию – это самоубийство души. С этого времени Виттория больше не была самой собой. Вместе со свободой веры она утратила и силу освещать все. Свободные встречи в Сан Сильвестро прекратились, и маркиза удалилась в монастырь Витербе. Через несколько лет она вернулась умирать в Рим в монастырь св. Анны (1547). Микеланджело навещал ее на смертном одре. Бесконечная тонкость его чувства, робость и глубина его большой любви выразились в таких словах, сказанных им Кондиви: «Ничто не печалит меня больше, чем мысль, что я видел ее мертвой и что я не поцеловал ее лоб и лицо, как я поцеловал ее руку». И биограф добавляет: «Эта смерть надолго выбила его из колеи; он словно потерял рассудок».