А. Андреев - Очерки русской этнопсихологии
[48].
Зоренька вечерняя, отметьте! Песня тоже начинается на западе. И куда она рвется оттуда? Поиграть. В страну детства. Но с Запада можно бежать только на Восток. Если вдуматься, то для Запада не существуют даже Юг и Север. Они существуют для того, кто знает о Западе, но только потому, что сам он находится в Середке, в Центре мира, для которого и существуют стороны Света. Когда нет Середки, а рассматриваются лишь Восток и Запад, они перестают быть географическими понятиями и превращаются в полюса, между которыми свершается человеческая жизнь, как начало и конец дня, начало и завершение века. Значит, на восход – это и в страну детства. И она бежит от свекра в иной мир, в иную жизнь. Просто в жизнь, и тогда Свекр (или свекровь?) становится символом Смерти. Все символично в народной культуре. Все проникает одно в другое, если ты хочешь всмотреться.
Есть игра веселая, есть страна восходная. Игра тоже символ из повести о Путешествии Души. Она-то и есть Страна Востока. Почувствуйте: она не играет, она туда путешествует, в игру веселую, в то состояние изначального блаженства, которое называется золотым веком или Раем – Выреем, Иреем по-русски. Как все дороги человеческие ведут в Киев, так все дороги Души – в Вырей. Только вот:
"Есть ко Киеву да две дороженьки,Две пути две дороженьки:Первая дорожка прямоезжая,Другая дорожка окольная.Окольная дороженька семьсот-то верст,А прямоезжая дорога ровно триста верст;Сорок лет дорожка заколодела,Сидит Соловей Рахманович,Сидит у реченки у ЧерныйУ того дуба Леванидина,У тоя береза покляпыи…
[49]
Такие привычные каждому русскому строки. Из-за этой привычности мы в них и не вглядываемся. А ведь это мистическая география Руси. Дядька и мой дед считали это описанием пути на Небесную Русь, очевидно, существующего еще с изначальных времен, когда "небо и земля были близко". Мы можем посчитать его и описанием пути к истокам русского национального мышления. Все мои старики в голос твердили мне, что есть прямой путь к себе, но за тридцать-сорок лет жизни ты слишком "заколодел", чтобы решиться на него. Сознание стало мутным и негибким, а мышление чрезмерно перегруженным и тяжелым. На окольные же пути человеческой жизни не хватает… Забывались от века к веку пути и тропы, стиралось из памяти как идти, где поворачивать, стирались и стесывались зарубки и метки… И, словно чувствуя эту утерю, народ превращал древнее знание о Пути в изустное предание, в повести, песни и прибаутки и раздавал, раздавал на хранение всем, чья душа отзывается на это воспоминание, чтобы дошло, не утерялось хоть что-то, хоть намек… И заметьте, нравятся эти песни именно тем, чья душа на них отзывается. Мы ведь никогда не задумываемся над тем, что значит, "нравится". Это же одна из очевидностей нашего мира, это все знают: нравится и нравится! Просто нравится! Но если вы заглянете в свою душу, то почувствуете – это не просто, это как раз сложно. Это слишком сложно, чтобы вспомнить или объяснить. Но слишком больно, чтобы забыть!
Мистическая география Руси не исчерпывается этим коротким куском старины из собрания Гильфердинга. Сюда же относится и все связанное с так называемой Дунайской прародиной.
Пошли девки, пошли девки,Пошли девки в лес по ягоды,Пошли девки в лес по ягоды.А все девки, а все девки,А все девушки нарвалися,А все девушки нарвалися.Одна девка, одна девка,Одна девка не нарвалася,Одна девка не нарвалася.В Дунай реке, в Дунай реке,В Дунай речке прокупалася,В Дунай речке прокупалася.Под кустиком, под кустиком,Под кусточком провалялася,Под кусточком провалялася.Платком белым, платком белым,Платком белым промахаласяПлатком белым промахалася.К себе дружка, к себе дружка,К себе дружка дожидалася,К себе дружка дожидалася.Пошли девки, пошли девки,Пошли девки в лес по ягоды1.
1 Эту песню принес на Тропу Новокузнецкий фольклорный ансамбль "Русская сказка", руководитель Староверова Т. Л.
Опять пошли, опять в путь, и опять через лес. Даже если подойти к этому примитивно-исторически, то с Дунайской прародины наш путь лежал на Восток через леса. Но это работает только в том случае, если мы посчитаем, что у Руси было некое мистическое влечение на Восток. Впрочем, влечение, безусловно, было, это подтверждают и Мангазея, и Беловодье, и вся Сибирь, где русский крестьянин все хотел найти страну справедливости, рай на земле. Но вот само действительное движение народа на восток на протяжении тысячелетий, очевидно, объясняется все-таки меньшей плотностью населения этих мест, по сравнению с опасным и кровожадным западом. С другой стороны, некая мистическая идея привела германцев с востока на запад, и никакая плотность автохтонного населения, никакое сопротивление им не помешали его занять. Как, впрочем, и татарам, и туркам, и арабам, которые предпочитали завоевывать плотно заселенную и воинственную Европу, а не свободные пространства Востока. Идея, мистическое влечение, мечта может все-таки быть сильней объективно-исторических условий.
Итак, дорога в Страну Востока лежит через леса? Тогда символ леса не случаен. Он явно связан с силами, и силами темными, встающими помехой, потому что лес – это символ иного мира. Не случайно инициации, посвящения молодежи во взрослых во всех традиционных обществах проводились в лесу. Инициация же всегда есть условная смерть и воскрешение в другом качестве, как и свадьба. Но в таком случае лес – символ мира смерти. Зачем же туда лезть? Почему мы как бабочки, мчащиеся в огонь? Может быть потому, что это желанная смерть? То есть любовь, каким-то образом, и есть смерть? Смерть чего-то, по крайней мере, чего-то, что убивает душу, держит ее в неволе, скажем, личности, общественного существа? И в этом смысле лес есть иной символ для обозначения того же Буяна, то есть ворот в тот мир?
Жаль расстаться мне с тобой,Распроститься, дорогой.Сиз голубчик, душа мой,Милый, навеки от тебяПобегу в темны леса,Где ракитовы кусты,Где вся травка зелена,Где мил ласков до меня,Где приятно целован,Крепко к сердцу прижимал,Он разлапушкою звал:"Ты, разлапушка моя!Лебедь белая моя!"Я гуляла во саду,Со травы цветы рвала,Венок милому плела;Я надела тот венок,В путь-дороженьку пошла.На дорожку выхожу,На широкой становлюсь,Я сама себе дивлюсь;Никого я не боюсь:Ни курьера-ямщика,Ни донского казака;Одного только боюсь –Своего мила дружка,Вани, ясна сокола
[45, с.193].
Как бы там ни было, но символы леса, острова, смерти, любви и дороги явно и определенно сопрягаются между собой в русской народной песне на протяжении многих столетий. Пока я вижу только один узел, соединяющий их в нечто цельное – это путешествие Души.
Однажды Дядька и тетя Нюра спели "Степь да степь кругом". Я знаю, с точки зрения "настоящих" фольклористов, это песня недопустимая, не народная. Мне приходилось выслушивать такие мнения. Но мои старички не были фольклористами, они были народом. Поэтому они пели то, что пелось. Более того, они прозревали и сквозь такие песни большой Мир. Когда они закончили петь, Дядька спросил меня:
– Что ты видишь?
Я понял, что он спрашивал о том, что я вижу в пространстве песни, но не нашел ничего достойного, чтобы сказать, и лишь помычал нечленораздельно. Дядька пел не так хорошо, как Поханя, но он и ставил перед собой как бы совсем не певческую задачу. Если он начинал какую-нибудь песню, то я сразу знал, что он готовит какой-то разговор, связанный с ее содержанием, или она что-то пояснит для меня. Поэтому я и не высовывался зря с собственными мыслями. Это, правда, тоже могло повести к наказанию за тупость, но уж слишком трудно было ему соответствовать. Он напел еще раз:
Степь да степь кругом,Путь далек лежит,В той степи глухойЗамерзал ямщик.И набравшись сил,Чуя смертный час,Он товарищуОтдает наказ:Ты, товарищ мой,Не попомни зла,В той степи глухойСхорони меня.
И тут Дядька вдруг приблизил ко мне свое лицо и пропел как бы прямо для меня:
А жене скажи,Что в степи замерз,А любовь ееЯ с собой унес.И еще скажи,Пусть не печалится,С тем, кто сердцу мил,Обвенчается.
Да, конечно, это авторская песня конца прошлого века, так называемый, жестокий романс. Но какое это имеет значение, если мы подойдем к этому как психологи, а не фольклористы. Пусть она трижды авторская, но ее пели и поют до сих пор. Почему? Что заставляет русскую душу отзываться на ухваченные в ней образы? Почему вообще имело место такое явление песенной культуры, как "жестокий романс"? Ясно, что это явление не случайно и соответствует механике нашего мышления, его архетипам, или, как говорится в просторечии, задевает струны Души.
