Дэннион Бринкли - Спасенный светом. Что вас ждет после смерти
Джеймс рассказал мне об отношениях с отцом. Он был суровым человеком, и Джеймсу всегда было нелегко с ним общаться. Что бы он ни делал в детстве, отцу это не нравилось. Джеймс хорошо учился в школе и даже отличился как футболист, но отец все равно оставался недовольным. Наконец он понял, что отцу не нравятся не его поступки, а его личность.
— Я был другим, и мой отец это знал, — сказал Джеймс.
Понимание причины ссор только ухудшало отношения между ними. У них начались скандалы и даже драки. Повод всегда был незначительным. Они никогда не касались гомосексуальных наклонностей Джеймса, хотя все дело было именно в этом.
После окончания школы Джеймс редко контактировал с отцом. Если бы не мать, он бы с ним вовсе не виделся.
Теперь же, подходя к концу жизни, Джеймс хотел откровенно поговорить с отцом о себе. Хотя он знал, что они не могли стать друзьями, ему хотелось попытаться избавиться от многолетней вражды.
Джеймс не верил, что это возможно. Его родители даже не знали, что он в больнице, а тем более что он умирает от СПИДа. Как мог он сообщить им об этом и предстать перед ними в таком виде?
— Если родители увидят меня таким, то умрут раньше меня, — с горькой усмешкой проговорил он. — Такого удара им не вынести.
Мы поговорили об отношениях с родителями и о его жизни вообще. Было ясно, что Джеймс обозревает свою жизнь так, как делал бы это во время присмертного опыта. Он не стыдился своих наклонностей.
— Таким я родился — этот путь был для меня предопределен, — заявил он.
Джеймс сожалел о гневе и злобе, которую они с отцом питали друг к другу. Приняв твердое решение не контактировать с родителями, он примирился с мыслью, что умрет, не объяснившись с отцом.
— Жизнь одинакова для всех, — как-то заметил Джеймс. — Кто бы мы ни были, мы все выписали чек и теперь ждем, чтобы его оплатили.
Я понимаю, насколько вредна эта мысль. Когда умирающие рассказывают о своей жизни, это напоминает мне бухгалтера с гроссбухом, подсчитывающего прибыли и убытки. Они сопоставляют все плохое и все хорошее.
В конце концов они почти всегда выписывают своего рода эмоциональный чек, иногда на весьма солидную сумму.
Один такой чек был выписан больным СПИДом по имени Джон. Ему было всего двадцать четыре года, года он узнал, что его анализ на ВИЧ-инфекцию положительный. Когда я познакомился с ним в хосписе Чарлстона в Южной Каролине, у Джона началась пневмония, и он быстро терял в весе. К тому же его состояние ухудшалось от лекарств, которые ему давали, чтобы продлить жизнь еще на несколько дней.
Несмотря на тяжелое состояние, Джон не смирился со смертью. Когда я впервые вошел в его палату, у него был вид человека, панически боявшегося умереть.
— Почему я? — спросил Джон, когда я сел. — Что я такого сделал?
Прежде чем я смог ответить, он начал строить догадки насчет того, почему на него обрушилась эта беда. Джон был воспитан в духе фундаменталистской религии, которая обещала адский огонь и проклятие тем, кто отходит от учения церкви. Но образ его жизни изменился, когда он покинул маленький южный городок, где родился. «Грехи», которые Джон совершил, будучи гомосексуалистом, причиняли ему невыносимые страдания.
— Я заслужил это, — сказал он и начал плакать. Многие работающие в хосписе не в силах были справиться с подобными сценами и покидали в такой момент палату пациента иногда без единого слова. Они не могут выносить его страданий и не знают, что сказать. Надеюсь, эта книга поможет им.
Я был в ином положении. Испытывая сострадание к таким пациентам, я не мог разделять их чувств. Я дважды прошел через присмертный опыт, и если чему-нибудь научился, так это тому, что мы должны сами выносить суждения о себе на основе обозрения жизни. Несомненно, мы являемся наиболее суровыми критиками самих себя. Каждый из моих знакомых, переживших присмертный опыт, выносили себе не менее тяжкий приговор, чем это могли бы сделать другие.
— Я стыжусь того, как обращался с людьми, — говорил мне человек, видевший обозрение своей жизни после сердечного приступа. — Если бы я мог, то приговорил бы себя к аду.
Я не мог с ним не согласиться. Если бы ад существовал, то я бы отправил себя туда после первого обозрения жизни. Мое поведение заслуживало пребывания в подобном месте. Но в духовном мире я оказался окруженным такой любовью, что почувствовал себя прощенным, хотя сам не мог себя простить. С тех пор я пытался быть достойным этой любви.
Тем не менее трудно убедить человека, умирающего физически и испытывающего душевные муки, что лучшее время наступит после смерти. Иногда еще труднее убедить кого-нибудь, что он должен научиться прощать себя, если хочет, чтобы любовь вошла в его жизнь. Джону я мог лишь сообщить все известное мне о том, что его ожидает.
— Все мы испытываем страх перед смертью, — сказал я ему. — И все мы должны умереть. Тебе тяжелее, чем многим, потому что ты молод и умираешь от неизлечимой болезни. Но все люди, умирая, задают один и тот же вопрос: «Почему это случилось со мной?»
Подождав, пока Джон успокоится, я начал рассказывать ему то, что знал о смерти. Хотя я не мог гарантировать, что эти события произойдут, я сообщил Джону, что все люди, пережившие так называемый «присмертный» опыт, описывают его примерно одинаково.
Мои слова дали Джону надежду — ту соломинку, за которую мы все можем ухватиться.
— Теперь давай попрактикуемся в обозрении жизни, — предложил я. — Поговорим обо всем хорошем, чем ты можешь гордиться. А потом побеседуем о плохом. Таким образом мы создадим панораму всей твоей жизни, всех твоих надежд и мечтаний.
Я видел, как обозрения изменяют охваченных чувством вины пациентов. Когда они обращались к своей духовной сущности, ужас покидал их мысли.
Тим был одним из таких пациентов. Он также умирал от СПИДа и проклинал себя за свой образ жизни.
— Если бы я не был «голубым», то не заболел бы, — сказал он.
— Но ты же не знал об этой болезни, — возразил я. — Люди ничего не знали о СПИДе, и даже заболевая им, не понимали, что это такое.
— Значит, это Божья кара? Чума на гомосексуалистов?
— Тим, — я старался говорить убедительно, — если бы это было так, то СПИДом болели бы только гомосексуалисты. Но ведь им болеют невинные дети и старики. Это просто болезнь, передающаяся через кровь, а никакая не кара.
Не думаю, что Тим мне поверил. На свою жизнь он смотрел односторонне. День за днем он вспоминал только плохое, никогда не говорил о хорошем, которое, несомненно, тоже имело место. По его словам, ему было нечего надеяться на прощение.
Болезнь Тима протекала с таким количеством осложнений, что любое медицинское вмешательство походило на заделывание дыр в насквозь прогнившем организме. Опухоли, пневмония и прочие несчастья. Тиму становилось все хуже и хуже.
Однажды у него остановилось сердце. Врач стал делать ему массаж, и, к его удивлению, сердце заработало вновь.
Вечером я узнал об этом и на следующий день пришел повидать Тима. Он по-прежнему был недалек от смерти, но его настроение полностью изменилось. Тим сказал, что в результате остановки сердца он увидел о себе много хорошего и больше не испытывал страха перед смертью.
— Я едва мог дышать и нажал кнопку вызова сестры. Потом я почувствовал сжатие в груди и провалился в темноту. Думаю, в этот момент я был мертв.
Потом я увидел спину врача, массировавшего мою грудь, и подумал, что он напрасно тратит время. Я был уверен, что умер. Я слышал музыку, прошел сквозь туннель и никак не мог вернуться назад.
Затем я оказался среди Света и увидел свою жизнь — все плохое, о чем рассказывал тебе, но теперь это не выглядело таким плохим. К тому же я видел и много хорошего, что делал другим людям — например, моей сестре; у нее было трудное детство, и я помогал ей во время эмоциональных кризисов. Глядя на это, я мог ощущать не только свои, но и ее чувства.
Слушая Тима, я понимал, что обозрение помогло изменить ему остаток своей жизни. Он перестал испытывать страх и вину, примирившись с собой и осознав духовную сущность всех своих поступков. На смену страху перед вечным проклятием пришло понимание того, что он совершил немало хороших поступков, на которые не обращал внимания, и что эти поступки имеют еще большее значение в духовном мире, чем в реальном.
Тим стал открыто говорить о себе и своих проблемах. После присмертного опыта у него была краткая ремиссия, и он использовал оставшиеся силы, чтобы написать родным и друзьям.
Тим дал мне прочитать некоторые из этих писем. Они были полны сожаления о том, что он должен так рано умереть. Но в них присутствовал и юмор. «Я всегда думал, что буду жить вечно, — писал Тим сестре. — Но, очевидно, мне суждено прожить всего на несколько лет больше нашей собаки».
