Уппалури Кришнамурти - Биология просветления

Я не смогу рассказать, как я оказался в этом состоянии. Я могу проследить это до конкретного момента, а что произошло за пределами этого, я не знаю. Нет никакой истории; моя автобиография закончилась 13 августа 1967 года. Она закончилась. Это просто жизнь.

Я получил это не от Дж. Кришнамурти и не от упанишад. Это мое открытие, которое стало для меня чем-то ошеломляющим, так как я всего лишь обнаружил, что вижу вещи иначе, – и я был в шоке. Одно время я много думал обо всех этих религиозных переживаниях, «высоких» мистических состояниях и абстракциях. Но когда получаешь этот покой, всему этому приходит конец. Если вам повезет, то по милости Бога (или как там вы это называете) вы окажетесь в этом состоянии случайно, просто благодаря удаче! Я так говорю, так как это не вопрос выбора – войти в него или выйти из него, – это становится естественным, единственным способом жить.

В этом состоянии нет никаких мыслей, все очень безмятежно, это, как говорится в Библии, «покой, превосходящий всякое понимание». Это за пределами понимания. Ты ешь как животное, и появляется потрясающая гармония с тем, что ты съел; это не удовлетворение, не ум это переживает. Ты видишь, что кровь циркулирует, и больше в мозгу ничего не происходит, это безмятежность. Внутри тебя ничего нет, и нет наслаждающегося всем этим. Ты начинаешь осознавать все происходящее внутри тебя. Это может быть невероятно интересным способом жить… это не то возбуждение, которое мы ощущаем; это нечто совершенно иное.

Вот ты никого не видишь и не слышишь, и садишься на диван – он твердый, ты ощущаешь твердость в том месте, где тело с ним соприкасается, – и закрываешь глаза. А внутри – полнейшая, абсолютная пустота; эта пустота также является полнотой[1].

Раньше все эти фразы из упанишад для меня ничего не значили, это было лишь концептуальным. Теперь все наполнено; присутствует невероятная полнота; однако она же является и пустотой. Это пустота по сравнению с тем, что было: идеи, воображение. А теперь стало невозможным вообще что-либо себе вообразить[2].

Видите ли, я знаю Дж. Кришнамурти уже почти 40 лет. Он присутствовал у меня в сознании практически все эти годы. Эта связь образовалась, когда я был еще ребенком. Наш дом был теософским, и – я не хочу высказываться неуважительно – эта обезьяна потом продолжала сидеть у меня на спине, несмотря на все мои попытки от нее избавиться. Но сейчас я сам себя освободил. Как обезьяна сама спрыгнула, я на самом деле не знаю. Не то чтобы я почувствовал большое облегчение, однако всего этого для меня теперь больше не существует, кроме как в качестве имени или человека, который сюда приходил, – человека, с которым я так давно был знаком. И это факт.

Я на самом деле не могу вам передать, чем является этот процесс мышления; как ко мне приходят эти слова. Мне нужно подождать и самому обнаружить, как приходят слова и что есть это говорящее. Но если вы хотите, чтобы я прочитал лекцию на какую-то тему, то сейчас я не смог бы этого сделать, хотя в одно время искусно читал лекции очень интеллектуальной и весьма осведомленной публике. Сейчас это было бы для меня невозможным, так как я действительно не знаю, имеет ли жизнь какой-то смысл и какую-то цель. «Что такое медитация?» Мы часто обсуждали этот вопрос; ответа на него нет, но, с другой стороны, она для меня существует; оно (естественное состояние) уже находится в состоянии медитации. Если вы меня спросите, то я могу забросать вас абстрактными терминами, и это будут всего лишь слова. Вот так все это, видимо, работает. Со мной происходили забавные вещи (смеется).

Просветление, недвижимость, безмятежность, энергия, вера, покой – все это просто слова, они не то, что обозначают. Я бы не описал состояние, в котором нахожусь, как состояние умиротворенности, безмятежности или даже покоя. Оно не является ни одним из вышеперечисленных, однако все они присутствуют в нем. Но чем это точно является, сказать очень трудно, и эти вопросы неуместны; это не моя забота. Я сам у себя ничего не спрашиваю; я и правда не знаю.

Я просто смотрю на все, как младенец. Какая великолепная штука! Ты теряешься в ее движении, но если у меня спрашивают, что это такое – так как я видел ее раньше и все это существует в качестве воспоминания, – я рассказываю. Предположим, я дошел отсюда до Гштаада… Я вижу дерево… оно находилось там много лет, но когда я смотрю на него, оно вызывает во мне определенное чувство, и это чувство превращается в какое-то движение. И если вы у меня спросите, что это – радость, красота или что-то еще, – я бы не стал употреблять эти слова, так как оно не является ни одним из них.

Вы можете сказать: вы отождествляетесь с деревом, вы становитесь с ним единым. Все эти философские концепции, которые я слышал от самых ученых философов, мудрецов и святых и которые я сам использовал когда-то в своих лекциях, теперь для меня лишены смысла. Конечно, если мне надо распознать дерево, то это слово у меня есть; но если я не хочу узнать, что это, мне неинтересно распознавать «дерево» – или что-либо еще. Я изучал ботанику на протяжении десяти лет – какая разница, является ли оно тем, этим или чем-либо еще.

У. Г.: Вот что я должен вам сказать. Я всю жизнь был вегетарианцем; не то чтобы все брахманы ими были (смеется). И вот мы с друзьями были в ресторане и никто из нас не знал, что суп-то из свинины. Но когда они это узнали, все вегетарианцы отодвинули миску с супом. Однако к тому моменту я уже съел шесть или семь ложек супа и так как не знал, каков вкус свинины, то наслаждался этим блюдом так же, как и любым другим, хоть и ощущал некую пульсацию, сам не зная почему. И даже после того, как нам сказали, что в супе свинина, это не вызвало во мне никакой реакции. Свинина так свинина. Двадцать дней или месяц назад меня бы стошнило; вся моя психика взбунтовалась бы. И я бы обвинял всех присутствующих, говоря «смотрите, что вы со мной сделали, и не только со мной, а также с тремя сотнями поколений брахманов» (смеется). Но теперь

я могу пойти в ресторан и съесть все, что мне ни принесут, без всякого сожаления, так как я не знаю вкуса; у меня также нет идеи того, что «я – вегетарианец» и что «я не должен есть мяса». Это очень просто.

Недалеко отсюда птицеферма. И я вижу цыплят и то, как они танцуют и как они великолепны. Как кто-то может убивать их, чтобы съесть? Не то чтобы меня волновал вопрос «убивать или нет». Ты видишь красоту всех этих существ, которые движутся перед тобой. И эти живые существа вызывают здесь определенное движение… вот и все. Я не собираюсь говорить, что они не должны убивать этих птиц. Это их проблема. Но если вы положите мне на тарелку курицу и попросите меня ее съесть, то, возможно, я и съем, если не буду этого знать. Однако нет смысла пытаться доказывать себе или другим, что я могу есть курицу без всякой реакции; в этом нет смысла. Но я не могу разрушить ничто живое, ибо это для меня невозможно. Посмотрите на цветок. Как можно его сорвать? Я не могу этого сделать, но вы можете, чтобы украсить вашу комнату. Я так не смогу. Для меня это просто цветок, но во мне нет осуждения того человека, который сотворил бы с цветком столь ужасное, так как нет идеи, что нельзя рвать цветы или что нужно украшать ими комнату. Все эти идеи и мысли во мне не существуют.

Вы знаете, это очень интересный способ жить. Все эти тревоги, заботы, удовольствия, комплексы боли/ удовольствия – двойственность – для меня не существуют. Где боль, зачем говорить о таких вещах? Двойственности здесь нет, комплексов боли/удовольствия больше не существует.

Но пока ум функционирует, нельзя всего этого избежать. Вы находитесь в этой двойственности, в парах противоположностей; это ум! Пока он присутствует, что бы вы ни делали и ни обсуждали на протяжении многих лет – а в Индии люди на протяжении тысяч лет вели потрясающие, ошеломляющие беседы о наблюдателе и наблюдаемом, – вы вряд ли вообще что-либо поймете. Что говорили эти учителя и как они жили сотни лет назад, мы не знаем. Возможно, они жили так же, как Дж. Кришнамурти. Мы видим его и слушаем его, и то, что он говорит, – это то, что он знает. Я не знаю – я не могу знать, является ли Дж. Кришнамурти (согласно некой идее некоего сравнительного состояния ума), реализованным или просветленным. Или я сравниваю его и его поведение и то, что он говорит, с некой фиксированной идеей просветленного человека или с кем-то другим, иначе я не буду знать, чем он обладает. Но также нет смысла сравнивать с ним себя. Я не знаю, что у него есть, и он меня больше не интересует, и мне неинтересно узнать, есть ли в этом состоянии бытия кто-то еще.

Люди следовали за Дж. Кришнамурти, слушали его на протяжении более пятидесяти лет, но поняли ли они его? Мне было интересно только одно: что он говорит и есть ли способ мне самому это постичь. То, что у него есть, он не может мне дать и нет способа это получить. Что это такое – я не знаю; зачем об этом волноваться? Ты не можешь с этим ничего поделать, так как захвачен этой идеей и надеждой: у него есть нечто, что я хочу. Что же конкретно происходит? Это ревность? Но ревность – это насилие. Я день за днем обсуждаю насилие, но понимаю ли я? Я сижу здесь и слушаю Дж. Кришнамурти. Зачем? У него есть что-то, что мне нужно, вот и все. Каковы отношения между ним и мной? Это ревность; это эффект насилия. Дело не в том, слушать Дж. Кришнамурти или не слушать, все это неуместно. Но поняв одно это, ты, возможно, попадешь в это состояние, чем бы оно ни было. Однако его состояние не может стать твоим, твое состояние будет другим. Все его беседы, стенограммы его бесед – веды иупанишады – все это будет уже не нужно.