Александр Литвин - Выше Бога не буду
7
Я часто оставался один дома. Старшая сестра уходила в школу, родители – на работу, и я был предоставлен самому себе. Да, в пять лет меня оставляли дома одного! Ненадолго, часа на три, не более, но оставляли.
Я очень любил свой дом. Дом, который построил мой отец. Он построил его своими руками, а мама сделала его уютным. Я знаю в этом доме каждый закуток, каждый гвоздь и каждый сучок в половицах. Папе тогда было 27. Он все сделал сам – от фундамента до крыши. Мои родители и сейчас живут в этом доме: когда родители стали старыми, я не предлагал им переехать в квартиру, я просто капитально отремонтировал свой дом, свое отечество. Мне был ровно год, когда мы отметили в нем новоселье. Я, конечно, не помню этот момент, я помню только ощущение безопасности. Мой дом – моя крепость! Так было с самого детства.
Мне не было скучно в моем доме. Мама оставляла мне альбомы с фотографиями, и я с удовольствием рассматривал фотографии родственников и совершенно незнакомых мне людей, некоторые меня очень сильно интересовали, и позже я устраивал допрос: а кто это, откуда, кем нам приходится, как и где живет, почему такая одежда, почему уже не живет, отчего умер и много-много прочих вопросов. Я пересматривал альбомы с фотографиями, играл с какими-то игрушками, оживлял их и устраивал целые спектакли, и порой мне казалось, что я всего лишь зритель, а игрушки играют сами по себе. Я взбирался на подоконник и смотрел на водонапорную башню. Башня в то время была самым высоким зданием в городе, ну, по крайней мере, в тех районах, где я бывал. Сейчас это символ города – красивая, строгая и монументальная, а тогда башня была для меня символом возвращающейся с работы мамы. Именно со стороны башни она приходила домой, и я очень радовался, когда мне удавалось ее заранее заметить. Ведь тогда я успевал спрятаться и разыграть ее. В руках у нее всегда был ридикюль и какая-нибудь авоська – в ней мама часто приносила что-то вкусное.
Я не очень любил ездить к бабушке и дедушке, потому что там был тотальный контроль. Бабушка строго следила за тем, чтобы мы куда-нибудь не вляпались – она была очень заботливой, а дед был человеком деловым, носил круглые очки, которые периодически терял, читал газеты и занимался домашними делами. У него всегда была работа. Летом он пропадал на картофельном поле – и его двадцать пять соток всегда выглядели образцово. Осенью продавал картошку на базаре. На большую телегу, похожую на арбу с большими колесами, он грузил по два-три мешка и вез их на базар. Однажды я увязался с ним. Была теплая осень, я то бежал рядом, то запрыгивал на телегу, и так мы потихоньку добрались до места. День был удачный, дед все быстро продал, и мы пошли с ним по рынку от прилавка к прилавку. Дед очень любил радовать нас всякими сладостями. Он накупил каких-то фиников, дыню, арбуз и виноград, и мы отправились домой. На выходе с базарной площади стоял небольшой вагончик, внутри которого был стрелковый тир. Стрелять я обожал, поэтому спрыгнул с телеги и помчался в этот самый вагончик, чтобы быстренько посмотреть на винтовки, а если повезет, подержать в руках. Я увлекся, я сильно увлекся и не заметил, что прошло десять или пятнадцать минут. Вышел из тира – ни деда, ни телеги…
Сначала я не испугался, я стал просто внимательно смотреть по сторонам, надеясь увидеть хоть какие-то ориентиры. Но сквозь огромную толпу было решительно невозможно что-либо разглядеть. И тогда я пошел к тем воротам, через которые мы пришли на рынок. Вышел на улицу Гагарина и попытался сообразить, в какой стороне мой дом. Но не увидел ничего, что давало бы хоть какую-то подсказку. Тогда я закрыл глаза, постоял немного, открыл их и просто пошел наугад. И тут мне стало по-настоящему страшно. Не знаю, что именно вселяло страх, может быть то, что я впервые остался один в большом городе. Скорее всего именно это. Каким-то образом я успокоился и… побежал. Лет до двенадцати я никогда не ходил, я всегда бегал. Я бежал и смотрел вдаль – и наконец увидел ее, свой ориентир, свою башню! Я рванул к ней. Подбежал и тогда сообразил, в какой стороне мой дом.
Я бежал все дальше и дальше в сторону дома, и настроение было замечательным. Мне оставалось совсем немного, примерно с километр, когда меня догнал мой папа. Он ехал со службы домой и, увидев меня, был очень удивлен: «Что ты здесь делаешь? Где дед?» Я опустил глаза: «Папа, дед потерялся! Надо его искать». Мы сели на мотоцикл и поехали в сторону дедовского дома. Догнали деда на мосту через реку. Он шел очень энергично, и по его походке я понял, что мне сейчас очень сильно достанется! Мы поравнялись, он обернулся, и я услышал его вздох. Мне было стыдно. Дед написал заявление о моей пропаже и шел домой из милиции уже предвкушая встречу с моей бабушкой, ведь эта встреча ему явно ничего хорошего не сулила. Потерять внука в огромном городе – это же верх безответственности! Но я нашелся и все были счастливы. Да, мы были счастливы.
8
Моя сестра была старшей внучкой, а я был старшим внуком – к тому времени уже появились наши двоюродные братья и сестры. Нас было пятеро, и мы часто все вместе собирались у бабушки. Она пекла невероятные лепешки и всякие прочие вкусности! И много рассказывала, очень много. Как оказалось, рассказывала она в основном для меня. Никто из моих братьев и сестер сейчас не помнит ее рассказы, только я. Это были не просто рассказы – это были лекции, и во многом благодаря этим лекциям я сейчас пишу эти строки. Она не читала их в классическом виде, она учила, сама того не замечая, а я, как губка, впитывал ее рассказы, ее знания, и запоминал все, что она говорила. Она умела разгадывать сны. Откуда пришло это умение, она и сама не знала, просто всегда правильно их истолковывала.
Бабушка рано осталась сиротой, ее жизнь не была легкой, как, впрочем, и у огромного числа живших в ту пору людей. В голодные двадцатые годы она была доведена до отчаяния длительным отсутствием еды. Она заболела тифом, она не ела уже три недели, и помощи ждать не приходилось. Она пила воду и старалась не двигаться, но силы уходили, и в какой-то момент она решила: все, хватит мучиться! Взяла веревку, сделала петлю и накинула ее на шею. Кровь запульсировала, застучала в голове, еще мгновение – и все бы закончилось, но ей стало очень страшно, она верила в Бога, поэтому взяла себя в руки и скинула петлю. А на следующий день кто-то принес муки. Немного, всего лишь горсточку, но ей хватило, чтобы поесть и окончательно прийти в себя. Безысходность, отсутствие надежды, одиночество – все это сильно обострило ее интуицию, она стала прислушиваться к себе и стала себе доверять. Много позже я понял причину этого доверия. Конечно, мне не хватало именно этого – состояния крайнего стресса, но пример моей любимой бабушки позволил мне научиться доверять себе без такого страшного опыта.
По утрам бабушка поила нас чаем. К подъему детей у нее всегда все было готово. Из кухни вкусно пахло чем-нибудь печеным. Она знала тысячи рецептов и из, казалось бы, простых вещей умудрялась испечь невероятно вкусные пироги, булочки и прочие вкусности. На столе был колотый сахар, сейчас такого не встретишь, а тогда в каждом доме были специальные щипчики для колки сахара. Сахар был твердый, как камень, но невероятно вкусный и сладкий! Дед клал на ладонь большой кусок и бил по нему обушком ножа. Бабушка периодически напоминала ему, что есть специальные щипцы, но деду нравилось колоть сахар ножом. Я грыз эти сладкие ледышки с особым удовольствием, а бабушка говорила: «Ешьте сахар – будете умными!» А я и рад стараться! Я очень хотел быть умным. Но Лобачевского из меня, как видите, не вышло. Видать, бабушка что-то другое имела в виду…
Утреннее чаепитие не было молчаливым. Бабушка часто задавала нам один и тот же вопрос: «Ну, рассказывайте, что кому снилось?» Мы рассказывали сны, а она их растолковывала. Как же было обидно тому, кто ночью ничего не видел! Иногда она рассказывала свои сны и говорила, к чему это приснилось. А иногда она заказывала сны. Я знал такие моменты. В такой день она шла в баню. Надевала все чистое, стелила новое постельное белье и вечером она ни с кем не говорила – ни слова! Только перед самым сном я слышал ее негромкую молитву. Утром она рассказывала нам о событиях, которые произойдут чуть позже. Она, например, говорила, что у моего дяди, ее младшего сына, тяжелый период, он много пишет, но все будет хорошо. Она говорила, что больше не будет голода, а война будет на востоке, но нас не коснется. Она говорила, что приедут гости с запада, и многое, многое другое. И мы ей верили, потому что она не ошибалась.
Во время Великой Отечественной войны к моей бабушке приходили солдатки и спрашивали, придет ли муж, сын или брат с фронта – и она никогда не ошибалась. Я не знаю этот ее метод, но результат она узнавала по паутине, которую плел посаженный в банку паучок. Однажды она сказала: «Миром будут править желтолицые». Мороз по коже после ее слов просто ошпарил меня! Я тогда ничего не понимал в политике и практически ни в чем еще ничего не понимал, но ее слова так сильно меня зацепили, что я никогда не забуду это ощущение. Сейчас я знаю: это ощущение истины! Если мороз по коже, значит, я точно попадаю в цель. Тогда этот озноб был первым. Сейчас, написав эти строки, я тоже чувствую холод. Значит, это истина!
