Бхагаван Раджниш - Заратустра. Танцующий Бог
Я вижу, устал ты от ядовитых мух и в кровь исцарапан во многих местах, а гордость твоя не хочет даже возмущаться.
Крови желают эти жалкие создания, крови жаждут их бескровные души — вот и жалят они в невинности и простоте душевной.
Но ты глубок, и глубоко страдаешь даже от ничтожных ран; и вот, не успеешь ты излечиться — снова ползет ядовитый червь по руке твоей.
Но ты слишком горд, чтобы взять и прихлопнуть этих лакомок; берегись же, как бы не стало уделом твоим переносить их ядовитую наглость!
И с похвалами жужжат они вокруг тебя: назойливость — вот что такое похвалы их! Быть поближе к коже и крови твоей — этого жаждут они...
Бывают они любезны и предупредительны с тобой. Но таково всегда было благоразумие трусов. Да, трусливые умны!..
Ты снисходителен и справедлив, потому и говоришь: «Не виновны они в своем ничтожном существовании». Но их мелкая душа думает: «Вина лежит на всяком великом существовании».
Когда ты снисходителен, они все равно чувствуют твое презрение и возвращают тебе благодеяние твое, уязвляя тайком.
Молчание гордости твоей всегда им не по вкусу: но они ликуют, когда бываешь ты настолько скромным, чтобы стать тщеславным...
Разве не замечал ты, как часто они делались безмолвными, когда ты подходил к ним, и как силы покидали их, словно дым от угасающего костра?
Да, друг мой, укором совести являешься ты для ближних своих: ибо недостойны они тебя.
...Так говорил Заратустра.
Несмотря на свою многочисленность, толпа гораздо слабее одной подлинной индивидуальности. Толпа убедила саму себя, что они бараны, а не люди.
Индивидуум провозглашает свое достоинство и гордость и не желает быть просто механической частью человечества. Он хочет привнести в мир некую красоту, радость, экстаз. Он не нищий; а единственный способ не быть нищим — это делиться своей любовью, избытком сострадания, пониманием, мудростью, просветлением.
Но толпа, как это всегда бывает, пытается хитростью осилить такого индивидуума. Слабый человек всегда хитер: хитрость — его защита. И величайшая хитрость, рожденная толпой — это создание государства. Тогда государство защищает толпу, отжившее, мертвое, слабое, бесполезное.
Всякий, кто хоть немного понимает в человеческих делах, будет против государства, ибо государство — символ человеческого рабства.
Хотя государство и говорит все время: «Я слуга народа», в действительности все как раз наоборот. Эти слуги стали хозяевами, потому что в их руках власть, им принадлежит вся бюрократия, у них есть оружие. И они пользуются всей этой мощью против немногих непокорных индивидуальностей — непокорных неправде, бунтующих против мертвых традиций, восстающих против всевозможных суеверий.
Когда я приехал в Америку, первый вопрос, который мне задали:
— Вы анархист? Если вы анархист, вы не можете вступить на территорию Америки. Я сказал:
— Я еще хуже.
Офицер иммиграционной службы выглядел озадаченным, поскольку в правительственной инструкции не предусматривалось способа задержать человека, который хуже анархиста.
Я сказал:
— Анархизм устарел.
Но с этого самого дня начался мой конфликт с американским правительством. Такая громадная сила боится одного анархиста. И сколько лицемерия в том, что они постоянно говорят о свободе мысли, свободе слова...
Анархизм — тоже идеология. Анархизм просто говорит, что государство не нужно, что это одно из величайших бедствий, созданное слабыми против сильных индивидуальностей; но прогресс происходит только за счет этих сильных индивидуальностей.
Конечно, некая функциональная организация необходима, но она должна быть не более чем функциональной; она не должна давать положение и силу людям, оказавшимся в правительстве.
Как раз на днях я видел фотографию большого ученого, которого считают одним из лучших специалистов по индийским Ведам и Упанишадам, пандита Рави Шанкара. Он кланялся президенту Заилу Сингху и получал награду. Для Заила Сингха санскрит все равно, что греческий или латынь. Он не знает даже хинди. По-английски он слышит, но не понимает. Он знает только панджаби, и у него нет никакого мужества.
Когда он был президентом, были убиты тысячи сикхов, разрушено святилище их храма, но он даже не пикнул. На самом деле, его сделали президентом единственно потому, что он человек без мужества и разума.
Мне жаль пандита Рави Шанкара. Он не должен был принимать этой награды. К тому же, кланяясь человеку, который ничего не знает, он выдал себя — то, что его знания существуют только на словах. Возможно, он смыслит в том, что касается языка и грамматики, но ему ничего не известно о смысле Вед и Упанишад.
Упанишады были созданы очень гордыми людьми. Они никогда не ходили к императорам, императорам приходилось самим ходить в их лесные хижины, если они хотели увидеть их, встретиться с ними. Императорам приходилось записываться на прием.
Но государство стало силой, и вы можете посадить любого идиота на любой высокий пост, и он становится уважаемым, он становится могущественным. Сам по себе он никто. В тот момент, когда он лишается своего места, люди полностью забывают о нем. Вы слышали что-нибудь о Никсоне? Были дни, когда он был самым могущественным человеком в мире, а сегодня этот же человек стал безымянным. Человек нечестен, но государство дает ему власть. Вместо того чтобы сделать его слугой народа, оно делает этих людей хозяевами земли.
Заратустра полностью против государства. Это не значит, что не должно быть никакой функциональной организации. Под функциональной организацией я имею в виду нечто вроде железной дороги; там есть свой президент, но его никто не знает — нет необходимости знать. Или почта: там есть главный почтмейстер, но никто не знает, кто этот парень; в этом нет необходимости.
Премьер-министры и президенты должны быть в таком же положении. Им должны платить, потому что они служат стране, но они не должны превращаться в неких завоевателей, как если бы страна принадлежала им, и они были бы ее хозяевами.
Заратустра говорит: Кое-где существуют еще племена и народы, но не у нас, братья мои: у нас есть государства...
Государством зовется самое холодное из всех чудовищ, потому что это огромный бюрократический механизм. Пойдите в любое государственное учреждение, и на каждом столе вы увидите огромные груды дел. Они покрыты пылью. И самый обычный клерк будет вести себя с вами так, как будто вы — никто, просто дело, которое с вами связано... возможно, остановлена ваша деятельность, или занят ваш дом, или кто-то отнял у вас землю. Но дело будет двигаться так медленно...
Я читал, что Альберт Эйнштейн открыл: быстрее всего движется свет. Я поинтересовался у своих университетских коллег-ученых:
— Вы не подскажете, открыл ли кто-нибудь, что движется медленнее всего? Они сказали:
— Мы никогда об этом не думали. Я сказал:
— Я открыл это. Это дела в правительственных учреждениях. Свет движется быстрее всего, а дела, должно быть, самое темное на земле, они продвигаются медленнее всего. Пока они попадут с одного стола на другой, проходят годы. А если они добираются из Пуны в Нью-Дели прежде, чем вы умрете — это фантастическая скорость.
Один мой друг — он был стар, но среди моих друзей было много старых людей — ему было девяносто лет, а его судебное разбирательство тянулось семьдесят лет. Оно началось, когда ему было двадцать. Все судьи, которые им занимались, умерли. Все адвокаты, которые боролись за него или против него, умерли. Британского правительства, которое начало это дело, больше нет! Но дело продолжается.
Самое странное то, что дело было начато британским правительством из-за того, что он написал историю Индии, которая не согласовывалась с английской историей, поскольку английская история была лживой и скрывала истину. Там напыщенно расписывалось, как англичане заботились об индийцах и нет ни одного слова о том, что это была за забота — сколько людей они убили. Фактически, они были захватчиками, и если некоторые индийцы сопротивлялись, это было вполне по-человечески. Они были преступниками.
Он написал историю, в которой указывались эти факты, и британское правительство разгневалось. Они начали дело против него, против издателя, директора типографии и редактора — против четверых. Трое из них умерли. Дело было начато в Верховном суде, когда он еще был в Калькутте. Он переехал в Нью-Дели, столица изменилась, множество судей Верховного суда состарились, ушли на пенсию. Он рассказывал мне:
— Один я еще жив. Я спросил:
— Когда кончится это дело? Теперь Индия свободна, вас должны уважать, почитать — ведь когда страна была в рабстве, вы осмелились обнародовать эти факты и обличить государство и суд.
