Бхагаван Раджниш - В поисках Чудесного. Чакры, Кундалини и семь тел
В конце этого века откроются новые высоты, потому что, когда возникает потребность, в мире активизируются многие силы. Перед смертью Эйнштейн стал религиозным. В течение жизни он оставался ученым, но перед приближением смерти он стал религиозным. Вот почему ученые говорили: «Не следует воспринимать последние слова Эйнштейна серьезно. Он сошел с ума».
Последние слова Эйнштейна были преисполнены смысла. Он сказал: «Я думал, что смогу познать о мире все, что только может быть познано, но чем больше я познавал, тем больше понимал тщетность своих усилий, потому что непознанного оставалось бесконечно больше. Я думал, что однажды смогу разрешить тайну мира науки, сведя ее к математическому уравнению, и тогда она перестанет быть тайной. Но проблемы математики становились все больше и больше, и вместо того, чтобы разрешить тайну мира, они сами по себе становились тайной. Теперь эту проблему разрешить невозможно».
Некоторые из величайших ученых современности блуждают на периферии религии. Такая возможность стала реальна для науки, потому что она исследовала второе тело и подбирается к третьему, где невозможно избежать отблесков религии. Она сама по себе вторгается в неизвестный мир неуверенности и возможности. Иногда кое-где ей приходится признавать непознаваемое. Науке придется признать, что существует намного больше того, что можно увидеть невооруженным глазом. Невидимое существует; неслышимое тоже существует. Сто лет назад мы утверждали, что если что-то невозможно увидеть, услышать, пощупать, значит, это не существует. Теперь наука говорит противоположное. Она говорит, что доля видимого мала, невидимое же огромно. Диапазон звука мал, но то, что неслышимо, — бесконечно.
То, что может уловить глаз, лишь малая часть существующего. Наше ухо способно принимать лишь ограниченный диапазон звуковых волн. Иногда, случайно, мы можем стать чувствительными к волнам, находящимся выше или ниже принимаемого нами диапазона.
Однажды человек упал с горы, в результате чего у него повредился слух. Теперь его уши стали улавливать радиоволны станций города. Находясь в больнице, человек оказался в труднейшем положении; вначале он никак не мог понять, что именно происходит. Он подумал: «Либо я схожу с ума, либо не могу понять, в чем дело».
Когда положение немного прояснилось, пациент пожаловался врачу, спросив: «Неужели в больнице постоянно включено радио?» На что доктор ответил, что радио вообще отключено. Но больной настаивал, что он слышит обзор новостей, пересказав содержание. Доктор побежал в свой кабинет и включил радио. К своему удивлению, он услышал ту же самую программу. Ситуация несколько прояснилась. Ухо больного стало улавливать новую длину волн; это произошло при падении.
Вполне возможно, что в недалеком будущем мы сможем воспринимать волны напрямую, прикрепляя небольшое приспособление в ухо. Бесконечное количество звуков окружают нас, но мы не можем услышать их вследствие ограниченности диапазона нашего восприятия. Мы не слышим даже многие достаточно громкие звуки. Мы не способны воспринимать звуки выше или ниже диапазона восприятия органов нашего слуха. Когда падает звезда, громкий гул наполняет пространство, но мы не слышим его. Если бы ситуация изменилась, люди бы оглохли. Точно так же и температура нашего тела находится в пределах девяноста восьми — ста десяти градусов по Фаренгейту. Если она понижается за эти пределы или повышается, мы умираем. Наша жизнь мерцает в пределах десяти — двенадцати градусов. Температура обладает огромным диапазоном. Она может быть гораздо ниже этих пределов, но мы не имеем к этому никакого отношения.
Точно так же мы ограничены во всем. Но мы можем познать запредельное, потому что и за пределами наших границ существует мир. Наука признает его существование. С появлением признания начинается поиск. Все это может быть познано, именно по этой причине я утверждаю возможность проникновения науки до пятого тела.
Кто знает не-существование и на каком основании оно может быть познано?
Сам по себе вопрос является неправильным. Такой вопрос задавать не следует, потому что, спрашивая «Кто знает не-существование?», мы подразумеваем, что кто-то остается. Тогда это уже не не-существование.
Каким образом сообщается это знание?
Нет никакого сообщения. Например, ночью вы спите… Вы сознаете только происходящее в бодрствующем состоянии. Засыпая, вы забываете все окружающее. Поэтому вы можете рассказать только о часах бодрствования — о ситуации, существующей только до момента засыпания. Но, как правило, вы поступаете наоборот. Вы говорите: «Я лег спать в восемь часов». Это неверно. Следовало бы сказать: «До восьми часов я не спал». Вы не можете сообщать о сне, потому что когда вы спите, то кто же сообщает? Сообщение возможно с другой стороны: «Я не спал до восьми часов» или «Я знал, что до восьми часов я бодрствовал, но происходившее после мне неизвестно. Затем я знаю, что проснулся в шесть. Между восьмью и шестью часами имеется промежуток, во время которого я спал».
Это своего рода пример. Мы знаем о происходящем вплоть до шестого тела. Поднимаясь в седьмое тело и затем вновь опускаясь в шестое, мы можем только сказать: «Ага! Я где-то был. Я пережил не-существование». Такой отчет дается только в шестом теле, многие перестают говорить, достигнув седьмого уровня. Для этого есть причина: зачем говорить о том, о чем сказать невозможно?
Жил человек по имени Витгенштейн, сделавший редкостные заявления. Одно из них гласило: «То, о чем невозможно говорить, не должно говориться». Многие говорили о невыразимом, поставив нас тем самым в крайне затруднительное положение. Это стало негативными сообщениями. Это новости с предельной границы, где говорится: «До этой точки я был, но после меня не было». Этой границей является предел шестого тела.
Веды, Библия, Упанишады, Гита поднимаются до шестого тела. Седьмое является невыразимым, следовательно, о нем невозможно рассказать. На седьмом уровне не остается ни знающего, ни самого знания. Не остается даже того, кого мы принимаем как свидетеля. Говоря об этой пропасти, мы используем язык отрицаний. Поэтому Веды и Упанишады вынуждены сказать: «Ни то, ни это. Не спрашивайте, что там есть. Мы можем рассказать только о том, чего там нет. Мы можем лишь сказать, что того, что было, нет. Там нет ни отца, ни жены, ни материи, ни переживания, ни знания. Нет и „я“: эго там нет. Нет там ни мира, ни его Создателя. Там ничего нет». Это граница шестого тела. Что же там есть? Вы молчите, потому что это невыразимо.
Поступали сообщения о Брахмане, но находящееся за Его пределами непременно выражается в негативной форме, как то, о чем говорил Будда. Будда изо всех сил пытался рассказать о седьмом уровне. Поэтому все его утверждения отрицательны, поэтому они не нашли понимания среди его земляков. Переживание Брахмана, будучи позитивным, было понято и принято. Брахман считается сат-чит-анандой — истиной, осознанностью, блаженством — такое позитивное утверждение нашло понимание многих. Но Будда говорил о том, чего нет. Возможно, он единственный прилагал усилия, чтобы седьмой уровень стал познанным.
Будда не был принят в Индии, потому что он говорил о месте, лишенном корней и формы. Люди слушали и думали, что это бесполезно. «Что мы будем делать там, где ничего нет? — говорили они. — По крайней мере, покажи нам место, где мы будем». А Будда говорил: «Вас не будет». Поэтому люди этой страны покидали Будду, желая сохранить себя до последнего.
Будда и Махавира были современниками, но люди лучше понимали Махавиру, потому что он говорил о событиях вплоть до пятого уровня. Он даже не упоминал о шестом плане. Так происходило вследствие того, что Махавира обладал научным складом ума. Когда бы он ни пытался дать объяснения по поводу шестого тела, слова становились двусмысленными, расплывчатыми, алогичными. Вплоть до пятого уровня все стабильно, обо всем можно рассказать, потому что до этого уровня мы находим сходство со знакомым нам опытом переживаний.
Предположим, где-то в океане затерялся маленький остров, на котором произрастает только один вид цветов. Жители острова никогда нигде не бывали. Но однажды пришел корабль и отвез аборигена на материк. Там он увидел множество цветов. Для него «цветок» означает определенный вид цветов, произраставший на его острове. Теперь, впервые в жизни, значение этого слова расширилось, он понял, что оно обозначает тысячи разных видов. Абориген увидел лилии и розы, фиалки и жасмин. Человек заволновался. Как он объяснит своим соплеменникам, что цветок означает не только тот вид, который встречается на его родине? Как он объяснит, что цветы имеют названия, ведь на его острове только один вид цветов, который вследствие своей единичности не имеет другого названия, будучи просто «цветком»? Его беспокоит, как же он сможет рассказать о гиацинтах и тюльпанах?
