Даниил Андреев - Железная мистерия
Идущий впереди
Сил – нести отраду множествам,
Одичавшим, буйным, бражным,
По ночным тропам порожистым -
Хор
– Господи! Подаждь нам! -
Процессия сворачивает к кострам.
Из барака доносится взрыв наглого, грубого хохота и – опять голос Девушки.
Ректор, в регалиях Главного Судьи,
показываясь на балконе почти совсем разрушенного дворца
Пусть – ни трибуны, ни аудитории,
Сгинул наш дом,
сад, -
Люди! Сама Немезида истории
Шлет нас творить
суд.
Но укрепленные твердою верою
В милость и в доброту,
Мы справедливость привносим скорую
В скорбную роль
ту.
Враг еще множит в подвалах заговоры,
Прячется в глубь
толщ,
Но мягкосерд и гуманен наш приговор:
Лишь
восемьсот
тыщ.
Вскрики
– Мало! Он робок, он трус!
– Мало!
– Зев – краснобая, а мозг -
мула…
– Смело карай, депутат!
Смело!
– Чтобы воронье выше туч
взмыло!
Возгласы из времянок
– Бросьте… довольно!… Долой кровь!
– Взялся судить, так добром правь…
– Видно, опять норовит вкривь -
Тюрьмы заполнить битком вновь?
Еще голоса
– Срам, кто рычит на Судью
псом:
Он при Тиране страдал
сам.
– В тюрьмах свой суп отдавал
всем…
– Вникните в суть! не в размер
сумм!
Главный судья, обращаясь к сопровождающим
Горек удел хитрить и лавировать
Между Харибд и Сцилл.
Радость – в одном: неусыпно веровать,
Что идеал -
цел.
Главный Судья покидает балкон.
В бараке странная тишина.
Двое прохожих
– А видели у костров – юродивого?
– Видел. Чудно!
Осмеивают в народе его
И поделом.
– Но
Везде отыщутся женщины,
Чуткие до чудес…
– Им все равно, что – жемчуг,
Что глина,
что Бог,
что бес.
– Но он заставляет слушать
Всех нас другие слои…
– Э, бросьте. Заржала лошадь,
А вы уж, друзья мои,
Готовы поверить в демона,
Ревущего где-то в аду.
– Понятно: от этого гомона
И сам я точно в бреду.
Из барака крадучись выскальзывают несколько фигур. Девушки не видно. Порыв ветра из радиоактивных пустынь медленно проносится над крышами.
Молодой архитектор, присев на груду битого кирпича
Где-то вот так же
заносят пепел и вьюга
Щебень Парижа, руины Святого Петра,
И не жаль никому их,
и нет задушевного друга,
С кем подумать о "завтра",
понять и осмыслить "вчера"…
Двое из народной милиции, входя в барак
Запляшет любой хулиган,
Раз двум миллионам – помилование…
Долгая пауза.
Те же двое, выходя на крыльцо
Двенадцать ножевых ран
И, кажется, изнасилование.
Голос Укурмии
Уицраоры Запада, Юга,
Кто помог сокрушению ига!
Властью новою, данною свыше,
Назначаю вам сроки и ноши.
Голоса чужеземных уицраоров
Один
Невольным данником миротворствующего
Сам обуздал я свою судьбу.
Другой
Язвимый жалом страстей упорствующих,
Свой зев кусаю – убить алчбу.
Третий
Влачусь, послушный приказу царствующего,
Не смея плетью вжечь знак рабу.
Укурмия
Вы – гонители Велг, вы – их стражи.
Едините ж усилия строже!
Каждый глыбу отломит от кряжа,
Обоймет ее крепче и туже.
Уицраоры
– Откалываю скалу незыблемую
Ох, тяжела.
Ох, высока!
– Поднимаю громаду вздыбленную -
Два шага,
Три шага.
– Опускаю ношу зазубренную
В щель врага,
В дом врага.
В трещину, пересекающую город, вдвигаются одна за другой циклопические плиты. На месте трещины – площадь и проспект, совершенно гладкие.
Крики в народе
– Песку бы! цемента! гравия!…
– Заклепана пасть Везувия…
– Но, Боже… какою кровию!
– Ценой какого бесславия!
Главный судья, теперь – Председатель учредительной
комиссии, открывая заседание в развалинах дворца
Достопочтенные господа
Члены!
С разных концов страны
Съехались мы в эти древние стены
Доблестной старины.
Чтобы народ
в дни глада и мора
Глубже не смог
пасть,
С помощью освободителей мира
Нам вручена
власть.
Мы – представители разных партий,
Мнений, платформ,
каст,
И небывалый узор на карте
Общий наш труд
даст.
Фырканье в бараках
– Брехун без роду, без племени.
– Фантом переходного времени.
– Марионетка без знамени
В период всемирной темени!
Сотрудник Экклезиаста, теперь – Воспитатель,
в крошечном училище, среди группы ребят
Наш мир – это код. Все факты
Нельзя перечислить в речи ведь,
Но если делать вот так-то -
Материя станет просвечивать.
Один из ребят
Просвечивать? Точно стекла?
Воспитатель
Отчасти. Сначала блекло,
А дальше, с теченьем дней -
Торжественней и ясней.
Когда с души нашей сорвано
Безверье, слепое как мания, -
Раскроются новые органы
Духовного воспринимания.
Уже и теперь для некоторых
Мерцают в узкие щели
Иные просторы и недра,
И духи в светлейшем теле.
Среди природы – успешнее
Можно решить задачу,
И в первое ж утро вешнее
Мы переедем на дачу.
Ребята
– А тот учитель, которого
Вы сами зовете главным?
‹Воспитатель›
– Наведаться очень скоро
Он обещал.
Один из мальчиков, с несколько странным лицом
Вот славно…
А то раз меж разговора
Произнес он имя: Навна.
Мне оно знакомо, дядя.
Надо в руки, точно в нишу,
Спрятать все лицо, не глядя;
Пять минут пройдет – и слышу
Ах, такой нездешний голос,
Вижу синеву такую,
Что потом без них мне – голой
Наша жизнь… и вот тоскую.
Ребята
– Он нам рассказывал часто
Про то, что будто бы видит…
– Вы – шляпы! Тут дело нечисто:
Он просто вас за нос водит.
– Какой там "за нос": вся грудка
Теперь у него пунцовая *.
– А мне его слушать жутко,
Но не запоминаю ни слова я.
– Коль память у вас плохая,
Возьмите по карандашу.
– А кто его будет хаять,
Тому я нос откушу.
* Покраснение груди – физиологическое следствие, признак самадхи одного из видов религиозного экстаза.
Одна из девочек
Знаешь, дядя, иногда я
Вижу с ним одно и то же.
Странный мальчик
Да, бывает. Подтверждаю.
Вот сначала вроде дрожи
Над глазами или в мозге,
Точно входишь в зал театра…
Воспитатель, мысленно
В старину б за это – розги,
А вчера бы – психиатра.
Истребляли драгоценный
Дар – росток Святого Духа.
Мальчик, закрывая руками лицо
Вот опять… Зазвенела блаженная
Синева, но печально, глухо.
Будто горькие струи багряные
Собирает в чашу Она…
Ах, какая угрюмая, странная,
Вся коричневая страна!
Пауза.
Сам не знаю… С наклонными штольнями
Схоже то, что вижу теперь;
Только сделалось трудно, больно мне, -
Не обманываю, дядя, верь!
Голос светится вроде инея;
В злых пещерах – ряды колонн,
И сияние,
синее-синее,
Тихо льющееся под уклон -
По уступам, где плачут, кружатся,
Где томятся… А там, внизу,
Что-то ухает, что-то рушится,
И дрожит, как небо в грозу.
Мальчик замолкает.
Становится видно, как едва колыхающийся среди голубого сияния женский образ сходит с кроваво-рдеющей чашей в руках вниз и вниз.
Мальчик
Вьются жадные, темные, мутные,
