Алексей Скалдин - Странствия и приключения Никодима Старшего

Никодим согласился. Они тронулись дальше и к вечеру заметили у дороги одинокое строение обыкновенного в тех местах типа, белое с плоскою кровлей.

У порога жилища находились двое: очень старый еврей, с седой бородою до пояса, одетый в черное и молодой человек тоже еврейского типа, но в клетчатом европейском костюме коричневого цвета.

Старый еврей сидел на пороге, закрыв глаза, и нараспев произносил молитву, а молодой с веселым и приветливым видом покуривал папироску и посматривал по сторонам.

За домом, запирая проход между двумя скалами, возвышались тяжелые железные ворота, утыканные поверху зазубренными железными остриями. Ни одного растения не было видно около дома — голый камень и песок повсюду.

Сириец, ехавший впереди, слез с мула и, ведя его в поводу, направился к молодому еврею.

— Даст ли господин путникам совет и ночлег? — спросил его сириец.

Еврей ответил утвердительным кивком головы и сказал:

— Прошу пожаловать к нам. — Затем, обратившись к старому еврею, добавил: — Ты бы, Янкель, прекратил на время свое пение: не всякому оно понравится. К нам приехал просвещенный господин.

Старый еврей открыл свои глаза, посмотрел на Никодима одно мгновение, снова закрыл их и продолжал петь.

— Войдите, господа! — сказал молодой еврей, отворяя дверь в жилище.

Никодим передал повод своего мула сирийцу и вошел в дом. Посередине первой комнаты стоял большой некрашеный стол, на нем находились два высоких глиняных сосуда с узкими горлами, лежал нарезанный белый хлеб, а кругом стола стояли скамейки. В углу возвышалась конторка американского типа с промокательной бумагой, густо закапанной чернилами; на ней были поставлены письменные принадлежности.

— Вы из России? — спросил еврей, пытливо глядя. на Никодима и уже по-русски.

— Да! — ответил Никодим радостно. — А вы тоже из России?

— Нет, я из Берлина. Я раньше жил в России и был русским подданным. Теперь уже нет. Но родители мои и сейчас живут в Белостоке.

— Что же вы здесь делаете?

— Я состою на службе.

— У кого же?

— Нет, это не лицо. Это акционерная компания.

— Как же называется ваша компания?

— Она не имеет названия. Это аноним в полном смысле слова. Но мы обслуживаем главным образом государственную власть почти всего мира. То есть те правительства, разумеется, которые располагают деньгами.

— Почему же вы здесь?

— Здесь находится одно из наших учреждений.

— Какое?

— Я не могу сказать. Не имею, собственно, права. Но я вижу, что вы человек порядочный и можете дать мне слово никому не рассказывать об этом в течение двух лет.

— Хорошо. Я дам вам это слово.

— Слушайте. Я бедный еврей Лейзер Шмеркович Вексельман из города Белостока, но я делаю важное дело, потому что я еврей. Только еврею компания могла доверить такое дело.

Он остановился на минуту, опять пытливо глядя на Никодима.

— В чем же дело?? — удивленно спросил Никодим.

— Есть разные женщины, — почти шепотом заговорил снова еврей, — но только еврей может знать, что такое женщина. И вот мне поручили…

Он, очевидно, с трудом находил соответствующие важности его положения слова. Глаза еврея бегали по сторонам.

— Да, — продолжал он, — здесь за воротами находятся на полном моем попечении (не думайте, что тот старый Яикель мне начальник; он должен только за определенную сумму справлять за меня все необходимые обряды; мне самому некогда тем заниматься; у меня по горло работы), — так вот несколько женщин, которых нельзя было посадить в тюрьму, но и нельзя было оставить на свободе. Они мужеубийцы…

Еврей запнулся, будто сожалея, что он рассказал Никодиму так скоро все.

Никодим на его слова ответил, желая помочь ему выйти из неудобного положения.

— Мне же это неинтересно — пусть акционерная компания. Мы ищем только отдыха и ночлега.

— Ах, нет, вовсе нет! — засуетился еврей. — Вы меня не понимаете, это очень важно: ведь здесь находится также и ваша жена.

— Действительно не могу понять, — сказал Никодим, широко раскрывая глаза, — я не женат, а, кроме того, если здесь мужеубийцы, то почему я жив?

— Ах да! — сказал еврей, почесывая подбородок. — Я забыл вам сказать: ваша жена особенная. Она тоже мужеубийца, как остальные, но по-другому.

— Все же, я решительно ничего не понимаю, — возразил Никодим, — но если моя жена особенная, как вы говорите, то нельзя ли, во внимание к этой особенности, позволить мне взглянуть на нее хотя раз? Где же она, в другой комнате, что ли?

— Нет, она вместе со всеми остальными за воротами. Там долина, и они живут.

— Какая же долина?

— Хорошая долина. Все, что осталось от Содомской. Растения, фрукты, плодородная земля Ее нельзя и сравнить с тем, что у нас. Я думаю, женщины там хорошо устроились — вы знаете, как умеют устраиваться женщины.

— Да, я знаю, — ответил Никодим, — но, голубчик, нельзя ли мне попасть туда к ним? Еврей заколебался.

— Ну, прошу вас, — повторил Никодим.

— Господин Ипатьев, — сказал еврей, называя Никодима по фамилии, хотя до того в его присутствии Никодим еще не называл себя, — вы поняли меня, вероятно? Мне очень хотелось передать вам все, что я знаю, ведь так трудно знать и не иметь права кому-либо рассказать об этом. Я рассказал, но не сочтите, что я болтлив. Янкель не должен знать ничего; слугу вашего я вижу первый раз, но кто он? Как же я могу?

— Вы боитесь, что я расскажу. Но ведь вы же просили меня никому не говорить? И я дал слово. Пожалуйста, успокойтесь.

— Я уже успокоился. Но душа моя будет больна, если я вас пущу туда. Еще третьего дня один из нас, местный житель, из любопытства, а может, и по другому чему, прошел к ним (я не заметил как) и больше не возвращался. Ай-ай, что с ним?

— Что же с ним могло случиться?

— Ах, вы не знаете этих женщин. Они так ненавидят мужчин. Только дурного и жди от них. Они его замучили до смерти, наверное, а потом съедят.

— Полно вам! Разве эти женщины — людоедки?

— О, вы не знаете их!

— Но все же пустите меня к ним, — просительно повторил Никодим. — Не беспокойтесь, я вернусь к утру. Скажите, есть у вас бритва? Я оставил свою в Иерусалиме.

— Я вас понял! — воскликнул еврей, радуясь, что он действительно постиг намерение Никодима, — но, ведь если вы пробудете дольше, чем до утра, борода отрастет. Но не подумали вы и о другом — где же мы достанем платье?

— Да, не подумал, — сказал Никодим, разочаровываясь в своем плане.

— Не горюйте, — с самодовольной улыбкой ответил еврей, — у меня есть платья, я кое-что припас: этим женщинам присылают их много, а я припрятал, будто знал, что вы приедете сюда. О, недаром бедного Лейзера всегда считали проницательным человеком. Еще папаша, когда я жил в Белостоке, говорил мне каждый день: "Ты, Лейзер, будешь у меня самый умный и полезный ребенок". Садитесь, господин Ипатьев, я вас побрею. Я люблю помянуть старое — когда-то в Белостоке, там папаша имеет две собственных парикмахерских, мне часто приходилось бривать.

Через короткое время Никодим преобразился совершенно. Вексельман его начисто выбрил, подзавил ему пряди волос, перерядил в женскую одежду, выбрал очень шедшую к Никодиму шляпу — повертел его, повертел и, удовлетворенный результатами своей работы, сказал: "Готово!"

— Теперь пойдемте, — попросил он, вывел Никодима другою дверью через вторую комнату наружу, провел узким каменным коридорчиком к калитке, проделанной в скале рядом с воротами, и остановился около нее.

— Я… я боюсь за вас, — сказал он, глядя Никодиму в лицо, причем нижняя губа у него задрожала, — вы не вернетесь.

— Вернусь, — уверенно ответил Никодим.

— Всю ночь я не буду спать и буду стеречь у калитки. Когда вам придется вернуться, вы стукните два раза — я открою сейчас же. Но пусть женщины этого не видят. Если встретите там нашего слугу — молчите, чтобы он не выдал вас. Берегите себя. Я открываю.

Он щелкнул, замком калитки с таким видом, будто показывал замысловатый фокус. Калитка отошла небольшою щелью. Никодим ухватил калитку за край, потянул к себе и прошел туда, в сумрак; дальше нужно было идти ходом, прорубленным в сплошном камне, ход заворачивал влево.

Калитка за Никодимом защелкнулась. Первые шаги Никодим шагнул неуверенно, весьма колеблясь, но потом оправился и смело пошел вперед.

Коридор кончился. У самого выхода росли большими кустами розы. Они были в полном цвету. Над ними колыхались пальмы, и тут же легкою струйкою падала из утеса холодная вода, убегая по каменному желобку вдоль дорожки. Никодим набрал воды в горсти и напился ею, она весьма освежила его.

Солнца Никодим за скалами не видел — оно, вероятно, было уже недалеко от горизонта. Но в воздухе не чувствовалось приближения холода. А за кустами, у дорожки, невдалеке, склоняясь над куртинами и срывая цветы, стояла женщина в белом и пела песенку. Еще дальше Никодим увидел другую, в голубом. Долина же, расширяясь, постепенно уходила к смутно различимым граням.