Масоны. Том 2 [Большая энциклопедия] - Мария Григорян

Своего, отпущение грехов и вечное блаженство». Когда весь хлеб был роздан, префект поднимал над головой чашу с вином и говорил: «Мы все, яко одушевленные единою. Любовью к Спасителю мира, и взаимною друг к другу искренностью, пьем от единой чаши, вкушая в виде вина кровь Спасителя, во отпущение прегрешений наших». Когда допита была последняя капля братской чаши, префект восклицал: «Господь, днесь соединивший нас, к торжественному подтверждению нашего обета братолюбия, да будет посреди нас и да сохранит нас в том расположении души нашей, каковому подобает быть при Вечере Его. Аминь». В знак свершения «не устами, а сердцами тайной вечери» братья возобновляют обет братолюбия и верности Ордену. В том же порядке, как входили в придел, братья возвращаются, и префект громко возвещает, что братья, «яко первенствующие члены братской цепи, исполнили священнодействие с подобающим сердечным сокрушением и укрепились внутренним чувством». «Мы уверяем вас, — тожественно подняв «три перста правой руки», говорит префект, — что мы будем всеми нашими силами споспешествовать изящно-доброму упражнению истинных Свободных Каменщиков и стараться о возвышении оного».

Речь префекта иногда бывала и пространнее, а иногда ограничивалась этим кратким обетом. Но последняя молитва была всегда одна и та же: «Всемогущий Господи, к Коему наш дух на крыльях веры воспаряет, даруй нам по милосердию Твоему крепость исполнить наши намерения. Просвети ум наш и исполни сердца наши теплотою, да связь любви, завещанная Тобою, оживляет и наш союз навсегда нерушимо. Аминь». Братское целование завершает обряд. Префект лобызает стоящих возле него с обеих сторон, говоря: «Примите залог, утверждающий союз любви, в коем мы ныне возобновлены. Да будет он навсегда узлом, соединяющим нас между собою».

В своем кратком очерке по обрядности я не задавалась целью проследить возникновение обрядов, зарождение символов и их постепенное развитие; это настолько сложная задача, что решить ее может лишь многотомное исследование.

Я остановила внимание на тех обрядах и символах, которые наиболее характерны для различных направлений работ Вольных Каменщиков.

Т. Соколовская

Масонская грамота

Правительственные гонения на масонов

За русским масонством еще с конца XVIII в. установилась традиция считать себя постоянно подвергавшимися гонениям со стороны правительства. Сами руководители старого масонства в большой степени способствовали созданию этой традиции. Известному масону Лопухину весьма нравится венец мученичества, и этим взглядом проникнуты его записки. Так смотрит на дело и знаменитый Иван Перфильевич Елагин. «Воздвигалась, — рассказывает он, — мрачная негодования туча, и на всю братию, особливо на собор Московский, гром запрещения тайных собраний испустила». Многие современники из немасонской среды, такие, как известный канцлер князь Безбородко, Н.М. Карамзин и другие, осуждали екатерининское правительство за воздвигнутые им гонения на масонов.

Но надо строго различать дело Новикова и дело масонства. Новиков пострадал очень сильно, конечно, не за масонство, а за свои политические и общественные идеалы. Гонения на масонов за их собственно масонскую деятельность были весьма незначительны, но даже и та немилость, в которую впали масоны у екатерининского правительства, была сильным для них наказанием, незаслуженным, потому что чистое масонство, без той окраски, которую придавал ему Новиков, было, разумеется, безвредным в политическом и религиозном отношениях. Мы, прежде всего, остановимся на той позиции, которую по отношению к масонам постепенно заняла Екатерина II. Сначала не отделяла дело Новикова от дела всего масонства, но, познакомившись с тем и другим, она отчетливо разделила оба явления.

Надо помнить, что Екатерина II по самому складу своего ума, холодного и склонного к рационализму, не могла не относиться к масонству враждебно: она не понимала и не любила ничего мистического, туманного. Всякого рода проявления мистицизма, особенно если он складывался в секту с примесью чего-либо чудесного, необычного, — все это, по ее мнению, было обманом. С другой стороны, всякого рода просвещение, в том числе и масонство, пробуждало умы, требовало для них простора, что уже затрагивало абсолютизм власти императрицы (Пыпин. Времена Екатерины. В.Е., 1895, № 7, стр. 272–273). Как известно, такое отношение к масонству она высказала в своих литературных произведениях, и уже в «Шамане сибирском» императрица-публицист высказывает угрозы в адрес «обольстителей» (Семека. Русские розенкрейцеры)[51]. С другой стороны, хотя либерализм Екатерины II в начале ее царствования бесспорен, но ее взгляды постепенно изменялись. Еще до пугачевского бунта ее увлечение западноевропейскими философами несколько охлаждается. Правда, переписка с ними продолжается, но она уже не имеет прежнего серьезного значения. Пугачевский бунт, с принесенными им потрясениями, внес в душу Екатерины II еще большее разочарование. Отсюда — недоверие и вражда ко всякому свободному движению личности. Как раз такое настроение Екатерины II совпадает с первыми сведениями о французской революции. Правда, она не сразу разобралась в ходе французских событий. В первых признаках революционного во Франции она не видела ничего особенного. Она переписывается с Неккером о французских делах, порицает расточительность Версальского двора, имеет не очень высокое мнение о французском короле и временами даже признает «великолепной» мысль о собрании нотаблей. Но взятие Бастилии и последующие события «отрезвили» русскую императрицу. Она уже сравнивает членов Учредительного Собрания с Пугачевым и решает вопрос довольно просто: «До сих пор считали заслуживающим виселицы того, кто будет замышлять разрушение страны, а тут занимается этим целая нация. Или, лучше сказать, тысяча двести депутатов этой нации. Если бы повесили из них несколько человек, то, я думаю, что остальные бы образумились» (Пы-пин. Времена Еатерины. В.Е., 1895, июнь, стр. 753–763).

Аллегорическое изображение. Allegorie (Музей П.И. Щукина)

Такое отношение императрицы к французскому движению, корни которого она не могла не видеть в предшествующем общественном и просветительном движении во Франции, заставляли императрицу быть особенно внимательной к аналогичным движениям внутри ее монархии. К этому надо добавить, что в 80-х гг. в Германии началось усиленное преследование тайных обществ, имевших отношение к масонству или иллюминатству. Иллюминатам вменялись в вину самые ужасные преступления, стремление низвергать троны и алтари, отравления и убийства. В борьбе с представителями тайных обществ немецкие правительства не применяли никаких выработанных юридических норм, преследуя их законными и незаконными способами (Пыпин. Русское масонство. В.Е., 1867, № 12, стр. 42–43). Вполне естественно, что Екатерина, зная все обвинения, которые на Западе раздавались в адрес иллюминатов и вообще масонства, сделалась подозрительной и по отношению к московским движениям, не вдаваясь в различия, которые отделяют масонство от крайностей иллюминатства. «Забывая все различия между двумя разрядами понятий, — говорит по этому поводу Пыпин, — которые она смешивала, между шарлатанским или простодушным мистицизмом