Бхагаван Раджниш (Ошо) - Искусство жить и умирать
Смерть – это великий друг; она освобождает тебя от бремени. Она освобождает тебя от всего, что ты накопил. Если однажды это освобождение от бремени позволено добровольно, смерть превращается в самадхи. Если ты не позволяешь этого добровольно, тогда смерть – не самадхи, это боль. Теперь пойми суть. Одна и та же вещь может быть сущей болью и сущей радостью. Все зависит от твоего толкования – как ты смотришь на вещи, как ты проникаешь в определенный опыт, насколько глубоко ты в него идешь.
Если ты склонен цепляться и очень собственнически относишься к жизни, тогда смерть будет очень болезненной, и будет огромная боль. Ты будешь страдать. Ты будешь страдать не из-за смерти; ты будешь страдать из-за своего цепляния, из-за своего собственнического отношения, из-за своих привязанностей, из-за своей жадности и всего остального. Но если ты не склонен цепляться, если относишься к жизни не очень собственнически, если ты не жаден, не эгоистичен, не агрессивен, внезапно качество смерти меняется. Она приходит как свежий порыв ветра существования. Она приходит и очищает тебя. Она дает тебе огромный, такой нужный отдых. Она очищает тебя. Она приводит тебя к вечному источнику, из которого возникнешь снова. Если ты идешь в нее добровольно, то возникнешь вновь в лучшей форме, потому что чему-то научился из прошлой формы. Если ты не идешь в нее добровольно, то и тогда смерть бросит тебя в топку и сожжет насильно, и ты вернешься в прежней форме, потому что ничему не научился.
Смерть несет великий урок, больший, чем жизнь, – и очень интенсивную возможность понимания, потому что жизнь очень растянута во времени; смерть происходит с огромной интенсивности потенциалом, и в очень короткое время. В один миг она встряхивает тебя. Если ты не бдителен, то упустишь этот миг. Этот миг ничтожно мал. Если ты бдителен, тогда сам этот миг становится дверью в вечное.
Я пытаюсь подружиться с этим страхом, который всегда со мной: правильный ли это подход?
С темнотой, смертью или страхом нужно не подружиться; нужно просто от них избавиться. Нужно просто проститься с ними навсегда.
Этот страх – твоя привязанность; дружба с ним сделает ее еще глубже. Не думай, что, подружившись со страхом, ты будешь готов идти вовнутрь. Даже дружественный страх тебе помешает; фактически, он помешает больше. Он помешает по-дружески, даст дружеский совет: «Не делай таких вещей. Внутри ничего нет. Ты упадешь в ничто, а вернуться из ничто невозможно. Остерегайся падать вовнутрь себя. Цепляйся за вещи».
Страх нужно понять – не подружиться с ним, и он исчезнет.
Чего ты боишься? Когда ты родился, ты родился обнаженным. Ты не принес с собой никакого банковского счета – но ты ничего не боялся. Ты входишь в мир совершенно обнаженным, но входишь как император. Даже император не может войти в мир так, как входит ребенок. То же самое верно в отношении того, чтобы войти вовнутрь. Это второе рождение; ты снова становишься ребенком – такая же невинность, такая же нагота, такое же отсутствие чувства собственности. Чего тебе бояться?
В жизни ты не можешь бояться рождения. Оно случилось; теперь с ним ничего сделать нельзя. Ты не можешь бояться жизни; она уже происходит. Ты не можешь бояться смерти; что бы ты ни сделал, она случится. Так чего бояться?
Меня всегда спрашивали очень знающие люди:
– Тебя никогда не беспокоит, что случится после смерти?
Я всегда недоумевал, действительно ли эти люди знающие. Я им говорил:
– Однажды я родился, и не было никакого беспокойства. Я никогда, ни на мгновение не думал, когда родился, с какими трудностями, тревогами и болью мне придется столкнуться. Меня просто не было! То же самое случится; когда вы умрете, вы умрете!
Конфуция спросил один из его самых значительных учеников, Менций:
– Что случится после смерти?
Конфуций сказал:
– Не трать время впустую. Оказавшись в могиле, ты сможешь лежать и об этом думать; но зачем беспокоиться сейчас?
Столько людей лежит в могилах и думает! Можно подумать, что никакой проблемы, кажется, нет. На каждом кладбище, – а кладбищ миллионы, – люди просто спокойно лежат. Они не встают, чтобы навести справки: «Что происходит? Какие сегодня новости?» Они даже не переворачиваются с бока на бок. Они так расслаблены.
Когда люди умирают, им закрывают глаза из страха, что «эти бедняги будут продолжать смотреть в могиле».
Становится страшно, если подумать, что тысячи людей в могилах лежат и смотрят, – «нужно закрыть им глаза».
У меня была дальняя родственница, которая была уникальна тем, что когда она спала, у нее один глаз оставался открытым. Она не могла по-другому, потому что этот глаз был вставной. Но каждый раз, когда она приезжала к нам в семью, я пугал людей. Каждый раз, когда она засыпала, я приводил их и говорил:
– Вот, смотрите: даже когда она спит, один глаз открыт.
В смерти люди пытаются закрывать мертвым глаза, но не верьте, что это получится. Они откроют глаза и начнут оглядываться по сторонам:
– Что происходит?
Страх того, что случится, когда ты умрешь, излишен. Что бы ни случилось, это случится – и в любом случае ты ничего не можешь сделать заранее. Ты ничего не знаешь, поэтому нет речи о том, чтобы выполнить какую-то домашнюю работу, подготовиться к вопросам, которые тебе зададут, или к людям, которых ты встретишь, научиться их манерам и языку. Мы ничего не знаем. Не стоит об этом беспокоиться; не трать время впустую.
Но это страх, страх того, что после смерти что-то случится – а ты будешь так одинок. Даже если ты позовешь из могилы, никто не будет слушать. Люди в страхе закрывают могилы наглухо. Если оставить открытым какое-то окошко, все испугаются – вдруг мертвые начнут в него выглядывать?
Нет никакого вопроса страха, нужно только немного разума – не дружбы со страхом, но разума: сердце искателя приключений, храбрость тех, кто идет в неизвестное. Они блаженны, потому что они находят смысл и значение жизни. Лишь они живут; другие только ведут овощное существование.
Француза, еврея и поляка приговорили к тридцати годам тюрьмы. Каждому из них была предоставлена одна просьба, которую должен был выполнить тюремщик.
– Женщина, – сказал француз.
– Телефон, – сказал еврей.
– Сигарета, – сказал поляк.
Через тридцать лет француз выходит из тюрьмы с женщиной и с десятью детьми.
Еврей выходит из тюрьмы с десятью тысячами долларов комиссионных, которые он заработал за это время.
Поляк выходит и говорит:
– У кого-нибудь есть спички?
Не будь поляком! Тридцать лет держать сигарету и ждать: «Когда откроются двери, я у кого-нибудь попрошу спичку».
Прежде всего: немного разума, немного чувства юмора, немного любящего сердца – тебе не нужно много, чтобы войти в свое существо. Серьезные люди продолжают стоять снаружи с унылыми английскими лицами.
Отцу Мерфи нужно было собрать денег для своей церкви, и он услышал, что деньги можно выиграть на бегах. Как бы то ни было, на лошадь денег у него не хватило, и он вместо нее купил осла и выставил его на скачках. К его удивлению, осел пришел третьим. В спортивных газетах появились заголовки: «Осел священника вышел на третью позицию»[2].
Отец Мерфи поставил его на следующий заезд, и на этот раз осел победил. Появились заголовки: «Осел священника вырвался вперед»[3].
Епископ так расстроился от этих публикаций в газетах, что приказал Отцу Мерфи не выставлять больше осла на скачки. В заголовках появилось: «Епископ вычеркивает осла священника»[4].
Для епископа это было уже слишком, и он приказал Отцу Мерфи избавиться от осла. Он отдал его Сестре Терезе, и в газетах написали: «Монахиня получила лучшего осла в городе»[5].
Епископ упал в обморок. Он известил Сестру Терезу, что она должна немедленно избавиться от осла. Она продала его Пэдди за десять долларов. На следующий день епископа нашли мертвым за обеденным столом, в руках он сжимал газету с заголовком: «Монахиня продала осла за десять долларов»[6].
Лишь немного чувства юмора, немного смеха, подобной ребенку невинности – и что тебе терять? Чего бояться? У нас ничего нет. Мы приходим без ничего, уходим без ничего. Прежде чем это произойдет – просто небольшое приключение вовнутрь, чтобы увидеть, кто же этот парень, скрывающийся под одеждой, внутри скелета? Кто на самом деле этот парень, который рождается, становится юношей, влюбляется и однажды умирает, и никто больше не знает, куда он делся?
Лишь немного любопытства, чтобы исследовать собственное существо. Это очень естественно; ни о каком страхе не может быть и речи.
Когда наступает мгновение, лист распускает свою нежную хватку и приветствует смерть с внутренне свойственным изяществом. Не тогда ли жизни открывается возможность обнять самое себя, прежде чем лист коснется земли?
