Филип Дик - Трансмиграция Тимоти Арчера

— Ты привыкнешь к Санта-Барбаре.

— Не надо было тебе называть меня п***ой перед Тимом. Он мог догадаться о нас.

— Если я умру, ты будешь с ним спать? Я серьезно.

— Ты не умрешь.

— Доктор Жуть говорит, что умру.

— Доктор Жуть только об этом и говорит.

— Ты так думаешь? Боже, это было ужасно. — Кирстен вздрогнула. — Я чувствовала, что она читает мои мысли, выкачивает их, как сок из клена. Читает мне мои же страхи. Так ты будешь спать с Тимом? Ответь мне серьезно, я должна знать.

— Это будет инцестом.

— Почему? А, ладно. Это и так уже грех, грех для него, почему бы не добавить и инцест? Если Джефф на небесах и они готовят для меня место, очевидно, я отправлюсь на небо. Хоть какое-то утешение. Вот только не знаю, насколько серьезно принимать сказанное доктором Гаррет.

— Прими это со всей добытой солью на польских соляных рудниках за полный календарный год.[80]

— Но ведь это Джефф вернулся к нам. Теперь это подтверждено. И если я поверю в это, не должна ли я поверить и в остальное, в предсказание?

Я слушала ее, и мне вспомнились строчки из «Дидоны и Энея», вместе с музыкой:

Судьбой велим Герой троянскийОтплыть на берег итальянский;Царица с ним сейчас бьет дичь.[81]

Почему они пришли мне на ум? Колдунья… Ее цитировал Джефф или я. Музыка всегда была частью нашей жизни, а я думала о Джеффе, о вещах, которые нас связывали. Судьба, подумала я. Предопределение, учение церкви от Августина и Павла. Однажды Тим сказал мне, что христианство, как религия Таинств, возникло как средство низвержения тирании судьбы, вновь включив ее в свою доктрину лишь как предопределение — по сути, двойственное предопределение: одним предопределен ад, другим рай. Учение Кальвина.

— Судьбы больше нет, — сказала я. — Она исчезла с астрологией, с древним миром. Мне это объяснил Тим.

— Он и мне это объяснил, — ответила Кирстен, — но мертвые могут предвидеть. Они вне времени. Поэтому и вызывают духов мертвых, чтобы получить от них совет о будущем — они ведь знают будущее. Для них оно уже произошло. Они подобны Богу. Они все видят. Некромантия. Мы как доктор Ди[82] елизаветинской Англии. Мы можем пользоваться этой удивительной сверхъестественной силой, и она лучше, чем Святой Дух, который также дарует способность предвидеть будущее, пророчить. Посредством этой ссохшейся старухи мы получаем достоверное знание Джеффа, что я вот-вот отдам концы. Как ты можешь сомневаться в этом?

— Да легко.

— Но она знала о ресторане «Неудача». Понимаешь, Эйнджел, мы либо все это отрицаем, либо все принимаем. Мы не можем выбирать из целого. И если мы отрицаем, тогда Джефф не вернулся к нам, а мы просто психи. Если же принимаем, то он действительно вернулся к нам, и это прекрасно, коли на то пошло, но тогда мы должны встать перед фактом, что я умру.

Я подумала: и Тим тоже. Об этом ты забыла, так волнуясь за себя. Совершенно в твоем духе.

— В чем дело? — озаботилась Кирстен.

— Ну, она сказала, что Тим тоже умрет.

— На стороне Тима Христос. Он бессмертен. Разве ты не знала этого? Епископы живут вечно. Первый епископ — Петр, я полагаю — все еще живет где-то, получая жалованье. Епископы живут вечно, и им много платят. Я умираю и не получаю практически ничего.

— Это не сравнить с работой в магазине пластинок.

— Не совсем. По крайней мере, тебе не приходится ничего скрывать, тебе не приходится красться как вору-домушнику. Эта книга Тима… Каждому, кто прочтет ее, станет ясно как день, что Тим спит со мной. Мы вместе были в Англии, мы вместе были свидетелями явлений. Возможно, это Божье мщение нам за наши грехи, это пророчество старухи. Переспать с епископом и умереть, это как «увидеть Рим и умереть». Что ж, не могу сказать, что оно того стоило, вправду не могу. Уж лучше бы я работала продавцом пластинок в Беркли, как ты… И тогда я была бы молодой, как ты, для полного счастья.

— Мой муж мертв. Нет у меня везения.

— Но у тебя нет и вины.

— Чушь. Вины у меня хоть отбавляй.

— Почему? Джефф… Ведь это была не твоя вина.

— Мы разделяем вину. Все мы.

— За смерть того, кто был запрограммирован умереть? Самоубийство совершают лишь те, кому это велит «полоса смерти» ДНК. Это заложено в ДНК… Ты не знала об этом? Или же это то, что называется «сценарием» в учении Эрика Берна.[83] Он умер, как ты знаешь, его нагнал его «сценарий смерти», или «полоса», или что там еще, доказав его правоту. Его отец и он сам умерли в одном и том же возрасте. Как и Шарден, который хотел умереть в Страстную пятницу, и он получил то, чего хотел.

— Это ужасно.

— Правильно, — кивнула Кирстен. — Я как раз совсем недавно услышала, что обречена на смерть. Я чувствую себя ужасно, и ты так же себя чувствовала бы, но тебя по некоторым причинам это не коснулось. Может, потому что у тебя нет пятна в легких и у тебя не было рака. Почему не умирает эта старуха? Почему я и Тим? Думаю, Джефф сказал это со злым умыслом. Это одно из тех самореализующихся предсказаний, о которых ты слышала. Он говорит доктору Ужасу, что я умру — и в результате я умираю, а Джефф радуется этому, потому что он ненавидел меня за то, что я сплю с его отцом. Чума на них обоих. Это согласуется с булавками, которые он втыкал мне под ногти. Это ненависть, ненависть ко мне. Я различаю ненависть, если вижу ее. Надеюсь, Тим укажет на это в своей книге… А укажет потому что большую ее часть пишу я. У него нет времени, да и, если хочешь знать правду, таланта тоже. Все его предложения сливаются. У него логорея — недержание речи, если хочешь знать грубую правду, все из-за его поспешности.

— Я не хочу знать.

— Ты спала с Тимом?

— Нет! — вскричала я в изумлении.

— Враки.

— Боже, ты сошла с ума.

— Скажи мне, что это из-за депрессантов, которые я жру.

Я уставилась на нее, она на меня — не моргая, с напряженным лицом.

— Ты сошла с ума.

— Ты настроила Тима против меня.

— Что я?

— Он считает, что Джефф был бы жив, если бы не я. Но это была его идея заниматься сексом.

— Ты… — я даже не знала, что сказать. — Твои перепады настроения становятся все чаще, — выдавила наконец я.

— Я вижу все яснее и яснее, — свирепо проскрежетала Кирстен. — Пошли. — Она допила свой коктейль и, пошатнувшись, соскользнула со стула, ухмыляясь мне. — Пойдем в магазин. Давай понакупаем кучу индейских серебряных украшений из Мексики, они здесь продаются. Ты ведь считаешь меня старой, больной, да еще наркоманкой? Тим и я обсуждали твое отношение ко мне. Он считает его бесчестным и позорным. Он собирается как-забудь поговорить с тобой об этом. Готовься, он пустит в ход каноническое право. Давать ложные показания — против канонического права. Он не считает тебя хорошей христианкой, да и вообще не считает христианкой. На самом деле ты ему не нравишься. Ты знаешь об этом?

Я ничего не ответила.

— Христиане поверхностны, а епископы даже еще больше. Мне приходится жить с тем, что Тим еженедельно признается на исповеди в грехе соития со мной. Знаешь, каково это? Весьма мучительно. А теперь он заставляет и меня ходить. Я причащаюсь и каюсь. Тошно. Меня тошнит от христианства. Я хочу, чтобы он оставил епископство. Я хочу, чтобы он перешел в частный сектор.

— Ах, — только и сказала я. Тогда-то я и поняла. Тиму не надо будет ничего скрывать, и он сможет объявить о ней, о своих отношениях с ней. Странно, подумала я, что это не приходило мне в голову.

— Когда он будет работать в этом исследовательском центре, бесчестье и утаивание исчезнут, им до этого нет дела. Они всего лишь миряне, они не христиане, они не порицают других. Они не спасенные. Я скажу тебе кое-что, Эйнджел. Это из-за меня Тим отказался от Бога. Это ужасно и для него, и для меня. Ему приходится подниматься каждое воскресенье и проповедовать, зная, что из-за меня он и Бог разлучены, как в грехопадении Адама. Это из-за меня епископ Тимоти Арчер повторяет изначальное падение в самом себе, и он пал добровольно. Он выбрал это. Никто не заставлял его падать, никто ему этого не велел. Это моя вина. Мне надо было сказать ему «нет», когда он первый раз предложил мне переспать с ним. Так было бы намного лучше, но я ни хрена не знала о христианстве. Я не понимала, что это значит для него и что со временем это будет значить для меня, пока эта чертова дрянь не излилась на меня, этот догмат Павла о грехе, первородном грехе. Что за безумный догмат, что человек рождается порочным. Это так жестоко. Его нет в иудаизме, Павел выдумал его, чтобы объяснить распятие Христа. Чтобы придать смысл смерти Христа, которая в действительности бессмысленна. Смерть ни за что, если не веришь в первородный грех.

— А теперь ты веришь, в него? — спросила я.

— Я верю, что, я грешна. Я не знаю, родилась ли я такой. Но теперь это так.