Джон Данн - Эксперимент со временем
Примечательно, однако, что если в некий конкретный момент Абсолютного Времени вы не испытываете в поле 1 боль или острое телесное ощущение, к возникающим в сновидении образам никогда не примешается боль или телесное ощущение — и это вопреки тому, что ваше внимание движется по прошлым и будущим состояниям мозга, которые были или будут связаны с отчетливым ощущением вами реального физического дискомфорта.
За объяснением этого факта далеко ходить не надо. Хорошо известно, что интенсивность телесных ощущений в значительной мере зависит от степени концентрации внимания. Например, солдат в бою часто не ведает, что ранен; состязаясь в беге, вы не замечаете, что у вас разболелся зуб; слабая боль исчезает, если направить внимание на резкую боль. Между тем стоит вам сосредоточиться хотя бы на малейшем ощущении дискомфорта, как оно начнет усиливаться и в конце концов покажется вам просто непереносимым. Итак, мы предполагаем, что при отсутствии движущегося и выступающего в роли ориентира трехмерного фокуса поля 1 все прочие фокусы сосредоточенного внимания становятся менее сконцентрированными. Вот почему в сновидениях — в настоящих сновидениях, возникающих во время ничем не нарушаемого сна — вас никогда не ослепляют яркие солнца, не оглушают громкие звуки, не раздражают неудобные одежды; вы никогда не обжигаетесь, не замерзаете и не устаете. Хотя сновидения и кажутся достаточно реальными, они, однако, лишены всех тех неприятных свойств реальной жизни, которые порождены интенсивностью; в сновидениях мы едва осознаем, что у нас есть тело.
Согласно современным воззрениям, боль есть ощущение, отличное от других ощущений, например, света или звука, и ее появление обусловлено наличием особого нервного механизма. Теперь мы не вправе путать боль с ощущением дискомфорта, сопровождающим чрезмерное раздражение органов чувств. Так, глазная боль есть нечто иное, чем ощущение, вызванное чрезвычайно ярким светом. Современный взгляд на данную проблему можно сформулировать следующим образом: боль — это скорее самое неприятное из всех ощущений, нежели чувство неприятности. И для боли, как и для других ощущений, имеется свой предел воспринимаемости. Мы можем видеть цвета лишь определенной степени яркости или тусклости. Точно так же мы ощущаем боль лишь определенной степени интенсивности. Это ясно любому экспериментатору. Кстати, заметим, что проблема, связанная с потерей сознания в момент, когда интенсивность боли достигает некоторого предела, была камнем преткновения для средневековых истязателей. Однако чрезвычайная неприятность боли и ее способность частично отвлекать внимание от других ощущений вовсе не означает, что спектр ее доступной наблюдению интенсивности — от едва осязаемой до абсолютно нестерпимой — велик. Очевидно, что этот спектр — в отличие от цветового спектра — не содержит огромного множества отчетливо различимых градаций. И тот факт, что наблюдателю, использующему расслабленный фокус поля 2, «страны грез», боль вообще не явлена, может просто означать, что спектр доступной наблюдению интенсивности этого неприятного и подавляющего нас феномена значительно уже спектра доступной наблюдению интенсивности ощущения света.
Далее отметим, что в сновидении вы думаете о нем точно так же, как вы думаете о своих чувственных переживаниях, находясь в бодрствующем состоянии. Вы оцениваете важность приснившегося, строите наивные планы разрешения возникающих в сновидении ситуаций, вспоминаете предыдущие эпизоды сновидения. Именно это добавочное, не относящееся к полю 1 мышление и припоминание мы и пытаемся исследовать.
Опрометчиво утверждать, что такого рода мышление есть во всех смыслах мышление ребенка, ибо оно предполагает оперирование понятиями, взятыми из жизни взрослых, например, политическими идеями. Но нельзя не признать, что это чрезвычайно тонкий тип мышления по сравнению с тем, которое сопутствует обозрению последовательно сменяющих друг друга состояний мозга в поле 1. И все же оно явно сродни нашим размышлениям наяву. В его основе, как мы видели, лежит идея о том, что восприятие последовательности трехмерных видов есть единственно возможный метод наблюдения; оно игнорирует «то, что было незадолго до» и «то, что будет сразу после «искомого момента Времени 1, объясняя все это неустойчивостью наблюдаемых явлений; оно запоминает прошлые эпизоды сновидения так, будто они трехмерны, и принуждает внимание — если оно сконцентрировано — перемещаться в привычном направлении Времени 1, хотя для нашего мыслителя время располагается перпендикулярно этому измерению.
Разумеется, все это выясняется благодаря наблюдению за воспоминаниями о сновидении сразу после пробуждения, а не за самим сновидением. И обозревает воспоминания вовсе не наблюдатель 1. В его поле их нет. После пробуждения вы припоминаете то, что вам приснилось, и то, что вы думали во сне по поводу приснившегося, без помощи наблюдателя 1.
Рассмотрим некоего воображаемого, абсолютно автоматического наблюдателя 2, чье мышление и припоминание полностью аналогичны мышлению и припоминанию, характерным для нашего исходного наблюдателя (первого члена серии). В памяти этого гипотетического сверхсущества должны были бы быть запечатлены следы, протянувшиеся по ассоциативной сети перпендикулярно Времени 2. Его мышление заключалось бы в блуждании внимания по этому ассоциативному сплетению — блуждании туда-сюда в пространстве и взад-вперед во Времени 1. Это было бы прославленное четырехмерное мышление, в рамках которого Время 2 — единственно явное временное измерение, а четырехмерный взгляд на субстрат — естествен и очевиден. Такого рода наблюдатель, должно быть, осознавал бы, что все четырехмерные объекты состоят из бесчисленного множества трехмерных сечений; но он никогда не воспринимал бы или не пытался бы воспринимать, как мы то делаем в сновидениях, какое-нибудь одно из сечений как единственно существующее, а все другие — как неустойчивые и сбивающие с толку дополнения.
Свидетельства о блуждании в сновидениях внимания подлинного наблюдателя 2 — свидетельства, позволяющие вам припомнить эти сновидения — должны быть следами, протянувшимися в четырех измерениях (Времени 1 и трех обычных пространственных измерениях). И где бы ни находились эти следы — в субстрате ли мозга, в движущемся ли во Времени наблюдателе 2 (четырехмерном существе, отличном от субстрата, по которому оно движется) или в каком-то другом месте, — они неизбежно образуют нечто вроде ассоциативной сети.
Итак, мы столкнулись с наблюдателем, который действительно обладает ментальным структурным снаряжением, приспособленным для восприятия представлений, в их четырехмерной целостности, но который при этом все же пытается рассматривать подобного рода представления в качестве трехмерных явлений.
Следовательно, в отсутствие наблюдателя 1 ваше мышление предполагает нечто большее, чем просто обозрение четырехмерной ассоциативной структуры. Оно предполагает интерпретацию этой структуры.
Теперь начинает казаться, что профессор Макдугалл был прав в одном частном, но важном вопросе. Вся его аргументация в пользу существования души сводится к утверждению: Макдугалловские «значения» суть интерпретации душой того, что мозг представляет посредством образов. Однако принять точку зрения Макдугалла во всей ее простоте для нас было бы затруднительно. Ведь выдвинута и прямо противоположная теория — слишком сильная и рациональная, чтобы ее игнорировать. Лучше всего, по моему мнению, она выражена профессором Дж. С. Муром. Он заявляет, что «Значение есть контекст» и что значение какой-либо специфической идеи есть просто-напросто периферия, состоящая из ассоциативно связанных идей, которые и образуют этот контекст.
С позиций сериализма, Мур, пожалуй, прав, но и Макдугалл не совсем ошибается.
Если значение задается контекстом — сопутствующими ассоциациями, — то оно должно задаваться периферией частично расслабленного внимания. Это подтверждается таким фактом: когда наше внимание сильно сконцентрировано на каком-либо объекте, мы замечаем качество и форму этого объекта, но игнорируем его значение. Далее, согласно нашей теории, когда внимание наблюдателя 2 окружает и следует за вниманием бодрствующего наблюдателя 1, оно удерживается сконцентрированным во временном измерении 1, и изменение степени концентрации происходит главным образом в трех пространственных измерениях. Поэтому для бодрствующего наблюдателя контексты суть преимущественно отношения между пространственным положением и пространственным движением. То же самое, разумеется, можно сказать и о значениях, которыми он наделяет то, что воспринимает. Контексты, поставляемые слегка перекрывающей фокус 1 периферией внимания в четвертом измерении, выявляют движение наблюдателя 1 во времени и намекают на наличие в субстрате паттерна Времени 1.
