Алексей Скалдин - Странствия и приключения Никодима Старшего

Против обыкновения с Валентином не было его собаки.

— А где же Трубадур? — спросил Никодим, заметив это.

— Ах, да, где же? — удивился сам Валентин, но, припомнив что-то, пояснил: — Его не могли отыскать сегодня.

— Валентин, скажи мне, кто такой господин Мейстерзингер? — спросил Никодим. Валентин поглядел с удивлением.

— Я не знаю господина Мейстерзингера, — ответил он.

— А я знаю, — заявил Никодим, — и господин Уокер тоже знает его. Господин Уокер, объясните нам, пожалуйста?

— Извините, вы ошибаетесь. Я не знаю господина Мейстерзингера, — сказал Уокер; в голосе его было заметно дрожание.

— Мейстерзингер — он же господин Певцов, — пояснил Никодим.

Господин Певцов рассмеялся.

— Если сделать очень вольный перевод, пожалуй, будет и так, — подтвердил он.

— Да, конечно, если сделать вольный перевод, — согласился Никодим и добавил: — Это не более чем шутка. Я люблю пошутить.

— Ты болен, Никодим? — спросил его Валентин, заметив у него пятна под глазами.

— Я здоров. Ничего! — ответил Никодим.

— Нам пора идти. Идем, господа, — вмешался Уокер."

— Сэр Арчибальд, мне нужно с вами переговорить, — заявил Никодим, очень подчеркнув слово "нужно".

— Пожалуйста, я к вашим услугам, — надменно ответил Уокер, слегка поднимая свою голову, и, обратившись к своим спутникам, сказал им: — Я догоню вас через пять минут.

Валентин и Певцов пошли в одну сторону, Никодим и Уокер — в другую. Когда они скрылись друг у друга из виду, Никодим спросил Уокера:

— Отчего так много лживых людей я встречаю за последнее время?

Уокер поглядел на Никодима сверху вниз: он не понял, что Никодиму нужно.

— Господин Уокер, — продолжал Никодим, — справедлива ли моя догадка, что Певцов и Мейстерзингер — одно и то же лицо?

Уокер молчал.

— Господин Уокер, — сказал Никодим уже гораздо тверже, — умеете ли вы писать по-русски?

— Что за вопрос? Конечно, умею.

— Нет, господин Уокер, вы не умеете писать по-русски.

— Дерзости вашей не понимаю, или вы не в своем уме? Может быть, вы желаете, чтобы я вам доказал свое умение?

— Да, хочу.

— Но я-то не вижу в этом смысла.

— Господин Уокер, — начал Никодим совсем другим голосом — мягким и волнующимся, — неужели вы откажете мне в этом даже тогда, когда от нескольких слов, написанных вами по-русски, будет зависеть почти все в моей жизни…

— Если вы так уверяете… — лениво произнес Уокер. — Что же, вам сейчас это необходимо? — спросил он.

— Да, сейчас…

— Видите ли, — ответил Уокер тихо и раздумчиво, но не глядя на Никодима, — мне кажется, что в вашей просьбе кроется тайный умысел. Я не люблю этого. Если вам что нужно, говорите прямо. Я устал от всяких ухищрений в жизни.

— Правда, я могу получить от вас, что мне нужно, и другим путем, — решил Никодим. — Видите ли, Феоктист Селиверстович Лобачев показал мне несколько писем: одни из них были подписаны именем "Ираклий", а под другими стоял только знак — так вот вторые-то, со знаком, не вами ли были написаны?

Уокер побледнел.

— Сам Лобачев показал вам письма? — сказал он упавшим голосом, даже как будто не спрашивая Никодима, а лишь сознавая с ужасом, что Лобачев решил от него отделаться и выдал его с головой. Но он в ту же минуту оправился. — Вы, пожалуй, скажете еще, что Ираклий — это не кто иной, как сам Феоктист Селиверстович? — спросил он насмешливо.

— Нет, не скажу, — ответил Никодим, — но я еще должен спросить вас: не вы ли писали и записку к моей матери, ту самую, что я показывал вам на квартире у Лобачева?

— Прекратим этот пустой разговор, — попросил Уокер. — Вы, кажется, серьезно больны, и в голове у вас полная путаница.

— Значит, вы мне не дадите ответа? Тогда я добьюсь его от господина Мейстерзингера и повертываю обратно.

Они повернули оба…

— Никогда я не встречал человека, которого мне пришлось бы ненавидеть так, как я ненавижу вас, — сказал Уокер Никодиму голосом, в котором звучали вместе отчаяние, ненависть и сожаление.

— За что? — удивился Никодим. — Вы мне сделали много дурного, но что я сделал вам?

— Вы — счастливейший из людей и уж тем передо мной виноваты. Другие теряют полжизни на то, чтобы получить хотя бы только возможность прикоснуться к предмету своих вожделений. А вы? Приходите и берете себе все, без остатка. А потом еще оправдываетесь! Вы догадываетесь, конечно, о ком я говорю?

— Я?.. Нет… Я не могу догадаться…

— О госпоже NN — вот о ком.

— Постойте, постойте, вы что-то путаете, — загорячился Никодим (но втайне ему было неприятно услыхать имя госпожи NN из уст Уокера), — госпожа NN. Как мне сказал Феоктист Селиверстович, вышла замуж. Если вы хотите сводить счеты со своими соперниками, обратитесь прежде всего к ее мужу. Если же вы желаете со мною драться — я к вашим услугам всегда, а если не желаете — то знайте, что я желаю.

Уокер произнес сквозь зубы:

— Или я рехнулся, или вы? Я перестаю понимать решительно все.

И, оглядевшись кругом, вытащил из кармана рейтуз револьвер.

— Встаньте туда, к дереву, — указал он Никодиму властно, обращая револьвер дулом к нему.

— Ах, вы так! Помните, как мы столкнулись с вами у камня, что из этого вышло? — засмеялся Никодим, но очень спокойно, и, прежде чем Уокер успел нажать спуск, ударил его по руке. Выстрел раздался, но пуля полетела к лесу и, сорвав по дороге несколько сухих листьев, плавно упавших на землю, ударила в дерево.

Схватив Уокера руками за горло, Никодим одним рывком повалил его на землю и отнял у него револьвер.

Отступив на шаг-другой с торжествующим видом, но вместе дрожа от волнения всем телом, Никодим сказал поднимавшемуся Уокеру:

— Теперь я мог бы вас попросить… Вот ваш револьвер.

Подал револьвер Уокеру и пошел прочь.

Уокер повертел револьвер, обтер его полою куртки, постоял, как бы в раздумье, потом медленно поднес револьвер ко рту. На лице его мгновенно отразились и большая тоска, и утомление, и презрение к себе, сознание безвыходности и невозможности восстановить свою честь, и обида, и пристыженность за дикую выходку против Никодима. Уокер спустил курок.

На выстрел Никодим обернулся, подошел, постоял над трупом, вынул из кармана жилета штопальную иглу и. Бог знает зачем, попробовал воткнуть ее в грудь Уокеру, но игла встретила что-то твердое и остановилась. Тогда Никодим воткнул ее в торчавший рядом гнилой пень — всю, без остатка, и очень быстрыми шагами скрылся в лесу.

ГЛАВА XXIX

Тень за рубежом

Валентин и Певцов прибежали на выстрел к трупу Уокера, когда Никодим был уже в лесу, далеко от места происшествия. Вся обстановка и положение сэра Арчибальда показывали, что он сам покончил с собою, но тем не менее Валентин и Певцов в два слова сговорились не упоминать о том, что Уокер ушел от них вместе с Никодимом.

Никодим проблуждал по лесу несколько часов, как оглушенный, не разбирая дороги, и вновь очутился на той же поляне, где он оставил труп Уокера.

Тело сэра Арчибальда было уже покрыто рогожей; неподалеку от него сидел на корточках понятой из соседней деревни и разводил костер, чтобы согреть чаю — прилаживал козлы и подкладывал сухие прутья. В ту минуту, когда Никодим показался на поляне, из лесу вышел и другой понятой: он, набрав где-то в закоптелый чайник воды, нес ее; вода расплескивалась ему на штаны и на сапоги.

— Это что же, братцы? — спросил их Никодим, подходя. Он хотел спросить, зачем они здесь и что станут делать с телом Уокера, но у него вышло так, будто он не знал, что с Уокером случилось.

— А Лобачевскому управляющему жить надоело или попался в чем — т приперло?

Бывает, — ответил первый понятой, веселый и разбитной малый лет двадцати пяти.

— Бывает, — повторил сокрушенно второй понятой. Присядьте с нами, барин, а то жутко что-то, — попросил он Никодима. Этот понятой был мужик уже в почтенных летах и, должно быть, богобоязненный.

Никодим присел на обрубок дерева, валявшийся тут же.

— И что это люди, — сказал опять второй понятой, — не пойму их никак. Живут, живут — и готово!

— Вот, видишь ли, — заметил Никодим ровным голосом, — а я еще за минуту до смерти с ним говорил. Гордился человек.

— Нечистый всегда гордого подтолкнет, — пояснил первый понятой. — Навесь чайничек-то, — напомнил он второму.

Едкий синий дымок от костра щипал Никодиму глаза; Никодим, захватив несколько сухих сучьев с поблекшими, но еще плотно державшимися листьями, отрывал лист за листом и бросал их в огонь…

Уже понятые напились чаю, а Никодим сидел все неподвижно и молчал.

— Барин, а барин, — сказал первый понятой, — а правда ли, что душа человечья еще будет к телу приходить?

— Будет, — ответил Никодим убежденно, но не думая о том, что говорит.