Георгий ГУРДЖИЕВ - Жизнь реальна только тогда, когда "Я есть"
И приходили, и звонили по телефону не только люди, которые были членами той группы, которую вел мистер Оридж, но также люди, о чьем существовании я не имел ни малейшего представления.
Среди этих последних было много знакомых, кого, как выяснилось, я встречал только однажды и только случайно в свой первый визит сюда, одиннадцать лет назад.
Даже по утрам, когда я приходил в кафе работать, какой-нибудь мистер или миссис или еще кто-нибудь уже сидели там и ждали меня.
И уходили Он или Она не раньше, чем другой или другая подходили к моему столу, и непременно с очевидно фальшивым, печальным лицом.
Каждый из этих визитеров сразу «разражался» своим «How do you do, Mr. Gurdjieff?» и продолжал одной и той же неизбежной стереотипной фразой:
«Ах, я очень сожалею о смерти мистера Ориджа!»
Что я мог ответить на это? Вопрос смерти - это тот вопрос, который отменяет все установленные и субъективные условия нашей жизни.
В данном случае, я не мог использовать свое обычное средство держания на расстоянии этих визитеров, не дававших мне работать.
Это означало бы немедленное и бессмысленное порождение новых и усердных распространителей сплетен, подрывающих доверие ко мне.
Еще перед приездом в Америку у меня было намерение, как только я начну писать эту мою последнюю книгу, вместе с этим совершать поездки, как можно чаще, в те штаты Северной Америки, в которых были организованы группы последователей моих идей.
Так, я рассчитал, что одновременно с выполнением в назначенный срок всех задач, которые я себе поставил, я бы окончил эту последнюю книгу, а также организацию всего необходимого для распространения первой серии моих писаний.
И поэтому, чтобы изменить возникшие обстоятельства, которые мешали моей работе, я как можно быстрее отправился в поездку сначала в Вашингтон, затем в Бостон, а оттуда в Чикаго.
Но ничего не помогало - та же самая вещь повторялась везде!
Вероятно, это в какой-то степени объяснимо, что люди, знавшие меня в этих городах, считали необходимым выразить мне свое соболезнование, так как почти все они лично знали мистера Ориджа и имели отношения со мной.
Но то, что американские знакомые из некоторых далеких южных штатов Северной Америки также начали делать это - было уже настоящей «чушью».
Среди людей в Южных штатах, выражавших мне свое на весь мир знаменитое «соболезнование», были такие, кто не только никогда не видел мистера Ориджа, но никогда даже не слышал о его существовании.
Они просто узнали несколько дней назад о том, что он умер, и что он был одним из моих главных помощников.
И таким образом, среди множества неожиданно возникших обстоятельств, препятствовавших мне в этот период в выполнении «Бытие-задачи», которую я сам себе поставил, вдруг неожиданно возникла и надолго установилась эта порочная слабость, получившая гражданство в общей психике современного человека, - «выражать соболезнование».
Мне только что пришло в голову, что те мысли, которые я высказал на одной встрече с маленькой группой в пригороде в связи со смертью мистера Ориджа, могли бы помочь лучшему объяснению смысла и значения всего содержания этой главы, и я поэтому решил заново припомнить эти мысли и привести их здесь.
На этой встрече, за чашкой кофе, мы говорили о различных привычках, которые овладевают нами еще в детстве и которые порабощают нас в зрелом возрасте.
В этот момент пришел один из их товарищей, с веселым, жизнерадостным лицом. Опаздывая он, вероятно, шел быстрее чем обычно, и не ожидал наткнуться здесь на меня. Но как только он меня увидел, выражение его лица изменилось, и подойдя ко мне, он сразу же «разразился» своим великолепным изречением, выученным наизусть из какого-нибудь списка «соболезнований».
В этот момент я уже не мог больше сдерживать себя и, повернувшись ко всем , сказал:
«Вы слышали эту особую интонацию, совершенно не свойственную ему, с которой ваш товарищ, только что пришедший, произнес свою напыщенную речь?
Вы слышали?.. Хорошо. В таком случае, теперь попросите его, то есть умолите его, пожалуйста, однажды в своей жизни сделать исключение и сказать честно, имеет ли его «внутреннее», то есть реальное существо, хоть какую то связь со словами, которые он произносит.
Конечно, никакой, и как может быть иначе, если, прежде всего, умерший не был его «братом по крови», и во-вторых, он никак не может ни знать, ни чувствовать отношения к этому событию человека, которому он адресует свою цветистую речь.
Его слова были сказаны совершенно механично, без малейшего участия его сущности, и он сказал их только потому, что в его детстве его няня научила его в таких случаях «поднимать правую ногу, а не левую».
Но почему нужно быть неискренним даже в тех случаях, когда нет абсолютно никакой пользы в этом для вашей сущности, даже для удовлетворения вашего эгоизма?
Разве недостаточно того, что наша ежедневная жизнь и так переполнена неискренностью вследствие установившихся ненормальных привычек наших взаимоотношений?
Непременно выражать соболезнование при смерти любого и каждого - это одна из таких порочных привычек, воспитываемых в детстве, и из-за всей совокупности которых наши наполовину намеренные действия оканчиваются полностью автоматически.
Выражать свое соболезнование кому-нибудь в случае смерти близкого человека считалось в древние времена аморальным, даже преступным действием.
Вероятно, это считалось таковым потому, что легко может оказаться, что в сущности того человека, к которому обращаются таким образом, мучительное чувство потери близкого человека еще не улеглось, и этими пустыми словами соболезнования ему вновь напоминают об этом, и страдание его возобновляется.
От такой привычки, общепринятой в наше время в случае смерти любого человека, никто не получает никакой пользы, а человек, к кому таким образом обращаются, только великий вред.
Такие привычки, установившиеся в современной жизни, особенно оскорбляют меня, вероятно, потому, что я имел возможность познакомиться с обычаями, принятыми в таких случаях в жизни людей, живших много веков до нас.
Много тысяч лет назад, когда человек умирал, в первые три дня никого не должно было быть на месте этого печального события, кроме священников и их помощников.
Только на второй день собирались все родственники и родственники по мужу или жене, а также соседи, знакомые и даже незнакомые, которые хотели прийти.
В присутствии всех собравшихся священники сначала исполняли религиозные церемонии у дверей дома, а затем, вместе со всеми, несли умершего на кладбище, где они снова исполняли особый ритуал, а затем хоронили его.
После этого, если покойный был мужчина, все мужчины возвращались в его дом; если женщина, то все женщины. Все другие отделялись и возвращались домой.
Эти люди, которые возвращались в дом покойного, прежде всего ели и пили, но только ту еду, составляющие части для которой сам умерший заготовил еще при жизни для этой цели.
После этой трапезы они собирались в самой большой комнате дома, садились и начинали так называемый «Пир воспоминаний», вспоминая и рассказывая только плохие и злые дела умершего за всю его жизнь.
И это они делали ежедневно в течение трех дней. После этой своеобразной трехдневной процедуры, или, как теперь можно было бы это назвать, «не оставив живого волоса на его голове», или, как они сами называли это, «отмыв кости умершего до белизны слоновой кости», все принимавшие в этом участие собирались в доме покойного ежедневно в течение семи дней, но на этот раз по вечерам после завершения своих дневных дел.
В эти семь дней еду уже не подавали, но в той комнате, в которой происходило собрание, постоянно курились многие различные виды благовоний, приобретенных умершим или его наследниками.
Все присутствующие сидели или стояли на коленях и, в хорошо известной атмосфере, создаваемой благовониями, они сначала выбирали своим ведущим самого достойного по возрасту и репутации, а затем отдавались размышлениям о неизбежности своей собственной смерти.
В определенные интервалы ведущий говорил всем присутствующим следующее:
Не забывайте, как он жил, тот, чье дыхание еще не совсем исчезло из этого места, как он вел себя недостойно человека и не принимал в расчет того, что ему, как и другим, придется умирать.
После этих слов ведущего все присутствующие должны были вместе петь следующее:«О вы, святые высшие силы и бессмертные духи наших предков, помогите нам держать смерть всегда перед своими глазами и не поддаваться соблазну».
Я больше ничего не добавлю к рассказанному, но оставлю каждому из вас решать для себя, какая польза была бы в том, если бы такой «дикий» обычай установился в наше время.
Я надеюсь, что вы теперь частично понимаете, почему именно эти ваши «выражения соболезнования» действуют на мое внутреннее существо почти таким же образом, как ваши американские «продукты» питания действуют на английское пищеварение.
