Лобсанг Рампа - Книга-1: Третий Глаз
Любимым нашим развлечением была стрельба из лука – эта игра хорошо укрепляет мышцы. Луки изготавливались из тиса, привезенного из Индии. Однако мы мастерили и арбалеты из тибетского дерева. Мы никогда не стреляли по живым мишеням – это запрещает наша буддистская вера. С помощью длинной веревки невидимые для наших глаз слуги поднимали и опускали мишени без предупреждения. Большинство моих товарищей могли точно поразить цель на полном скаку. Я же не мог даже сколько-нибудь долго удержаться в седле! Зато прыжки с шестом были моим коньком. Мы быстро разбегались с пятиметровым шестом в руках и, упираясь им в землю, прыгали. Я уже говорил, что сверстники подолгу находились в седле, ноги у них были не так натренированы и слабее моих. Вот почему в этом виде физических упражнений я всегда был первым.
Серьезное практическое значение имеют у нас прыжки с шестом – например, при переходе через ручьи. Мне было смешно смотреть на товарищей, когда они, пытаясь вслед за мной перепрыгнуть ручей, друг за дружкой шлепались в воду.
Ходьба на ходулях была еще одним развлечением. Взобравшись на них, мы играли в великанов, устраивали поединки. Кто первый падал с ходуль, тот и считался побежденным. Ходули мы делали дома сами – о том, чтобы купить их в лавке за углом, не могло быть и речи. Наш эконом был слугой рачительным, и требовалось большое искусство убеждения, чтобы выпросить у него дерево на ходули и подножки. Дерево необходимо ровное, без сучков, а подножки в форме треугольников делаются из остатков материала. Поскольку речь шла о «порче» дорогого и редкого материала, приходилось выжидать благоприятного момента, чтобы подступиться к эконому со своими замыслами.
Девушки и молодые женщины играли в волан – кусочек дерева с просверленными на одной стороне отверстиями и вставленными в них перьями. Волан можно было бить только ногами. Девушки, поддерживая юбки для удобства на некоторой высоте, наносили по волану удары, стараясь не допустить его падения на землю. Запрещалось дотрагиваться до волана рукой – это означало немедленную дисквалификацию. Опытные участницы могли продержать волан в воздухе до десяти минут, не допуская ни одного промаха.
Но самый большой интерес в Тибете, по крайней мере в административном округе Ю, где находится Лхаса, вызывал запуск змеев. Эту игру можно считать национальным видом спорта. Правда, запускали змеев только в определенное время года. По многолетним наблюдениям было установлено, что массовый запуск змеев в горах вызывает ливневые дожди; это приписывалось гневу богов дождей, поэтому запуск разрешался только осенью, в сухой сезон. В некоторые времена года люди старались даже не кричать в горах, потому что крик способствует быстрой конденсации перенасыщенных дождевых облаков из Индии, в результате чего тропический ливень может разразиться совсем не тогда и не там, где нужно.
Итак, в первый же день осени одинокий змей повисал над крышей храма Потала. Через несколько минут уже все небо над Лхасой пестрело другими змеями всевозможных форм, размеров и цветов. Они выписывали виражи, подпрыгивали и раскачивались на сильном ветру.
Я обожал эту игру и всегда торопился, чтобы мой змей взлетел в небо одним из первых. Мы сами мастерили эти летательные аппараты. Обычно змей состоял из легкого бамбукового каркаса, обтянутого красивым шелком. Нам охотно давали этот высококачественный материал, поскольку хороший змей был вопросом чести каждого приличного дома. К основной коробке мы часто приделывали голову, крылья и хвост, и змей принимал вид страшного дракона.
Мы разыгрывали целые сражения, в ходе которых каждый из нас стремился свалить на землю змея противника. Для этого мы унизывали веревку змея осколками стекла или обмазывали ее клеем, смешанным со стеклянной пылью, рассчитывая на то, что веревки соперника удастся перерезать и тогда его аппарат достанется победителю.
Иногда мы крадучись выходили на улицу поздно вечером и запускали змеев, предварительно закрепив в их головах и туловищах небольшие масляные фонарики. Глаза наших драконов загорались красным светом, разноцветные туловища тоже выделялись на фоне черного неба. Особенно увлекательной бывала эта игра в тот период, когда ожидалось прибытие в Лхасу больших караванов яков из провинции Лхо-Дзонг. По детской наивности мы полагали, что караванщики, эти «темные» люди из далекой провинции, никогда у себя дома и слыхом не слыхали о такой «новинке», как наши летающие змеи. И, конечно же, нам очень хотелось напугать их до полусмерти.
Один из наших трюков заключался в том, что в змея вкладывались три различные по размерам раковины, и размещались они так, что от проходящей через них струи воздуха змей начинал издавать сверхъестественные стоны. По нашим представлениям, эти стоны ничем не отличались от звуков, какие издают изрыгающие огонь драконы, и мы были уверены, что они проймут торговцев до костей. Детское воображение подсказывало, какие ужасы испытывают несчастные в своих кибитках в тот момент, когда наши драконы с воем проносятся над их головами. Мы сами холодели от этой мысли.
Я не мог себе и представить, что эти игры помогут мне в будущем, когда действительно придется летать на змеях. Но тогда это была лишь игра – зато какая увлекательная!
Были игры и опасные. Например, мы сооружали огромных змеев, размерами до двух-трех квадратных метров, с крыльями по бокам. Мы тащили их к обрыву, где бывали особенно мощные восходящие потоки воздуха. Обвязав себя одним концом веревки вокруг пояса, мы пускали лошадь вскачь. Змей резко взмывал вверх. Поднимаясь все выше и выше, он встречался с сильным воздушным потоком, всадника резко отрывало от седла, и он некоторое время несся в трех-четырех метрах над землей, повиснув на веревке. Некоторых ловкачей едва не разрывало на две части, из-за того что они забывали вовремя высвободить ноги из стремян. Мне было легче: я привык падать с лошади и спрыгивал вовремя, с большим удовольствием продолжая полет на змее. Забыв всякую осторожность и пускаясь во все новые авантюры, я установил, что если в момент подъема змея резко дернуть за веревку, то змей поднимается еще выше и полет можно таким образом продлить еще на несколько секунд.
Однажды я дернул за веревку с таким старанием и энтузиазмом – а ветер тоже мне помог, – что меня занесло на крышу крестьянского дома, где хозяин разложил топливо на зиму. (Наши крестьяне живут в домах с плоскими крышами. На них они раскладывают помет яков, который затем в сухом виде сжигается в очагах.)
Дом, на крышу которого я свалился, был сложен из брикетов высушенного ила, а не из камня, как большинство домов в Тибете. Там не было трубы, вместо нее в крыше зияла дыра, через которую выходил дым. Меня протащило по крыше, недосушенный навоз разлетелся во все стороны, часть его свалилась в дыру для дыма, а затем туда же рухнул и я, прямо на головы несчастных жильцов.
Мое появление, разумеется, не слишком обрадовало хозяев. Они встретили гостя гневными криками, и для начала разъяренный хозяин задал мне хорошую взбучку, а потом отвел к отцу. Отец, в свою очередь, прописал мне еще одну дозу исправительного лекарства. В ту ночь я спал на животе.
На следующий день моя жизнь еще больше усложнилась: мне предстояло насобирать в конюшне необходимое количество навоза и разложить его в должном порядке на крыше дома того самого крестьянина. Работа, можно сказать, адская для ребенка, которому еще не исполнилось и шести лет. Зато всем, кроме меня, было хорошо: сверстники вволю посмеялись надо мной, крестьянин получил топлива вдвое больше, чем у него было, а мой отец еще раз показал всем, какой он строгий, но справедливый. Я же и вторую ночь вынужден был спать на животе – верховая езда не послужила мне утешением.
Может показаться, что со мной обошлись слишком строго, но я должен возразить: в Тибете нет места слабым. Лхаса находится на высоте четырех тысяч метров над уровнем моря, ее климат очень суров, температура колеблется в самых широких пределах; другие населенные пункты расположены еще выше, и слабые здоровьем люди представляют тяжкую обузу для других. В этом причина сурового воспитания детей, и других причин здесь нет, как нет места жестокости ради жестокости.
В высокогорных районах тибетцы купают новорожденных в ледяных ручьях, чтобы выяснить, достаточно ли ребенок крепок и имеет ли он право на жизнь. Мне не раз приходилось видеть небольшие процессии, направлявшиеся к ледяным источникам на высоте около 6 тысяч метров над уровнем моря. Прибыв на место, процессия останавливается. Бабушка берет на руки ребенка, вокруг нее собирается вся семья – отец, мать, ближайшие родственники. Ребенка раздевают, и бабушка погружает маленькое тельце в поток по самую шею, так что на поверхности остается одна голова. Холод насквозь пронизывает ребенка, он моментально краснеет, затем синеет. Скоро плач прекращается – младенец больше не в силах протестовать. Кажется, что он уже мертв, но у бабушки немалый опыт по этой части: она вытаскивает его из ручья, насухо вытирает и одевает. Выживет ли ребенок? На это воля Божья! Если умрет, значит, меньше несчастий выпадет на его долю. В стране с таким холодным климатом подобное испытание проводится из самых добрых побуждений – нельзя оставлять слабых и больных там, где медицинская помощь почти отсутствует. Смерть нескольких младенцев считается здесь меньшим злом, чем жизнь нескольких неизлечимых инвалидов.
