Конкордия Антарова - Две жизни
Голос человека, громкий и властный, был резкого, неприятного горлового тембра тенор. Он казался слишком высоким и тонким для плотной фигуры человека и так же не гармонировал с его общим обликом, как его борода с белой одеждой.
– Прости, дорогой брат, – сказал смущенный Мулга. – Я никак не предполагал, что тебя может обеспокоить в твоей святой молитве мой голос. Я был довольно далеко от твоей комнаты, и пес мой был рядом со мною.
– Нечего тебе Лазаря петь и оправдываться, нечего взывать к моему милосердию, – прервал его снова молитвенничек, – разве есть тебе прощение за то, что ты разбил мое видение? Небеса готовы были мне открыться, и на тебе преступление, что я их не увидел. Тебя надо убрать отсюда, я сейчас же иду в Общину, там расскажу старшему всю правду. Да и он-то хорош. Ваш старший! Ничего не знает и не понимает, что у него тут делается: ему докладывают, что пришел ясновидец, он шлет приказ мне задержаться здесь. Ну где видано подобное непонимание?
Ясновидец хотел еще что-то прибавить, но Франциск вышел из тени и, поклонившись незнакомцу, спросил его:
-Не ты ли брат Иероним, приславший в Общину крест со святыми мощами?
– Да, я послал крест с мощами и плат, которым обтер гроб Господень.
– Зачем же ты, если ты ясновидец, обманываешь людей? Ты ведь знал, что в кресте сухой хлеб вместо мощей, и ты сам лучше всех знаешь, что ты никогда у гроба Господня не был, не только его не обтирал. И платок твой, и крест я тебе возвращаю, возьми их. Я прислан тебе сказать, что и на кресте, и на платке положен зарок. До тех пор пока ты не выучишься говорить только одну правду, ты не сможешь снять с себя креста, который я на тебя надеваю, и не потеряешь платка, который я кладу тебе в карман. Где бы ты ни оставлял свой платок, кому бы ты его ни дарил, он все будет возвращаться к тебе, будет находить тебя повсюду. И только тогда, когда твои уста и сердце научатся славить Бога в тишине, в правде и в смирении, только тогда ты придешь сюда вновь и найдешь вход в Общину. Теперь же не только там, но и здесь тебе нет места. Иди отсюда, бедный человек, и чтобы речь твоя не смущала людей, иди молча, потеряй дар речи и обрети его тогда, когда на самом деле доберешься до гроба Господня. Постигни истину: чем ты лживо соблазнял, то ты должен сам же и искупить. Ты страшил людей, что призовешь на их головы наказание Божие. Сходи пешком в Иерусалим, выполни там весь обряд покаяния, через который ты заставил многих пройти, найди бесстрашие в своем трусливом сердце. Когда из него уйдет весь страх, тогда в нем проснутся любовь и правда. Вот тогда придешь сюда вновь. Я лишаю тебя дара речи не для того, чтобы причинить тебе унижение и боль, но чтобы спасти тебя от всех безумных слов, что в тебе клокочут. Иди же, друг. Здесь тебе сейчас не место. Ты достиг Общины только для того, чтобы понять ужас заблуждения, в каком идешь, и найти путь к спасению. Вот этот благородный пес доведет тебя в целости и сохранности до ближайшего места, откуда тебя увезут на верблюде и перебросят в заселенные места. Там дадут тебе немного хлеба и денег, а дальше иди уже сам. Чем скорее сойдет с тебя гордыня, тем легче будет твой путь. Иди, Бог с тобой.
Ясновидец переживал невероятную борьбу с самим собою. Он краснел и бледнел, а луна, как назло, светила ему прямо в лицо, и под ее светом все ужасные гримасы, которые он делал в усилиях раскрыть челюсти, представляли печальное зрелище.
Наконец, видя что все его усилия напрасны, монах принялся теребить крест, рвать платок, ничего не мог с ними поделать и решился уйти. Вероятно, у него была мысль все же добраться до Общины. Он попытался сделать несколько шагов вперед и свернуть в сторону, но собака зарычала и преградила ему путь.
– Иди, друг, все время за собакой, она приведет тебя кратчайшим путем, куда я тебе сказал. Если ты попытаешься ее не послушаться, лично она вреда тебе не сделает, но и не сможет защитить тебя от диких зверей, которых ты не избегнешь, если не послушаешься своего вожака.
Человек, пока говорил Франциск, повернулся к нему и пристально смотрел ему в глаза, как бы желая удостовериться в истинности и серьезности его слов. При последней фразе Франциска трусливая волна пробежала по всему его телу, он вздрогнул, как-то согнулся и пошел за собакой.
– Что же я наделал, что я наделал, – прошептал вконец расстроенный Мулга.
– Ты ничего ему не сделал, Мулга, как и тому профессору. Пойди и собери узелок с едой, одеждой и книгами. Ты уйдешь отсюда с нами, и я покажу тебе, где ты будешь жить и что делать. Жди нас на этом же месте, через час мы будем снова здесь.
Мулга поклонился и пошел к одному из домиков, а Франциск приказал мне:
– Возьми Эта на руки, Левушка. Я тебе еще раз напоминаю, чтобы ты держал сердце широко открытым. Следи, чтобы ни один его лепесток не закрылся. Молча лей Любовь и не приходи в отчаяние, если человек не подбирает твоей любви, остается беспокойным и не просветленным. Не думай о последствиях, но всегда действуй сейчас. Действовать далеко не значит всегда и молниеносно побеждать. Это значит только всегда вносить пробуждение в дух человека, хотя бы вовне это имело вид, что ты не принес человеку мгновенного успокоения.
Франциск пошел к дому бранившегося недавно профессора, вошел в сени и постучал в дверь.
– Ну, это действительно становится невыносимым, – сказал голос за дверью, и поспешные мелкие шаги направились к нам. Дверь открылась, на ее пороге стоял высокий, худой, аскетического вида старик.
– Извольте, ночные гости, да еще в придачу с птицами! Я терпеть не могу птиц, оставьте Вашу ношу в коридоре, если желаете войти сюда.
– Я прошу равноправия для обоих моих спутников, – сказал Франциск. – Когда Вы, профессор, въезжали сюда с огромным количеством багажа. Вас ведь никто ни в чем не ограничивал. Напротив, Вам предоставили целый домик в пользование и ставили только одно условие: милосердие к людям, цветам, птицам и животным. Теперь я к нему взываю.
– Странные у вас здесь нравы. Я приехал сюда поделиться знаниями с вашими учеными, знаниями, которые могут мир обогатить. И вместо того, чтобы спешить ко мне, меня держат в совершенно не подходящем мне обществе, и первыми являетесь вы со своим призывом к милосердию. Какой толк из всех тех жертв, что я принял на себя, добираясь до вас? Для чего я ехал? Чтобы сидеть в лесу с москитами?
– Перед Вами был иной путь. Вам прелагали ехать в Америку. Вам говорили, что Вы можете там найти сбыт Вашей учености. Вы ведь знаете, что не поехали туда, боясь конкуренции и опасаясь, что не займете там первого положения.
– Потому-то я и приехал сюда, что верю в бескорыстие Ваших ученых. Верю, что они меня не надуют, как это могут сделать янки.
– Перед Вами сейчас очень серьезная проблема. И тот, кто основал Общину, прислал меня сказать Вам, что Вы заблуждаетесь, что все Ваши открытия, на которые Вы истратили жизнь, давно известны у нас, на Востоке. Вы подошли только к самому первоначальному источнику, а наши ученые уже давно решили все начальные задачи и пришли к окончательным выводам. Вы идете неверным путем, и для истинной науки Вам надо начать все с самого начала. Если Вы хотите, Вы можете остаться здесь и, начав все с сначала, следуя указаниям наших ученых, на правах простого ученика учиться, руководясь заданиями, которые будут Вам указаны. Вы можете в наших библиотеках пользоваться всеми книгами мира, и Вам нет надобности таскать за собой свою небольшую библиотеку. Вы можете выбирать себе любые системы для разработки даваемых Вам заданий. Но самые задания для первоначальной работы будут Вам даны. Это еще не все. В нашей науке не могут работать люди, пренебрегающие всеми другими свойствами в себе, кроме ума. В человеке есть еще душа и дух. Тот, кто, как Вы, не поинтересовался развитием в себе духовных сил, не может быть тружеником восточной науки. И не потому, что он недостоин этой чести, как саркастически думаете сейчас Вы, друг. Но только потому, что в нашей науке все начинается и кончается основой духа. Разъяснить Вам в столь короткой беседе этот огромный вопрос невозможно. Да и для Вас сейчас сила не в нем. Сила в Вашей любви к науке для пользы и счастья людей, или же весь Ваш интерес к науке лежит в Вашем собственном «Я», которое Вы желаете вознести на высшую ступень земной человеческой славы. Если Вы ищите славы, ищите ее где угодно, только не у нас. Если ищите науки для пользы и счастья людей, Вы мажете располагать каждым из нас, равно как и всем тем, что есть у нас.
Лицо ученого, сначала саркастическое, стало очень серьезным.
– Я не мальчишка, мчащийся за славой. Если Вы говорите, что я не развивал в себе ничего, кроме ума, то, право, мне было некогда думать о чем-либо, кроме науки. Я голодал и холодал потому, что все, что мог заработать, уходило на мои книги. У меня не было времени заниматься проблемами любви и милосердия к людям, так как я и для личной своей жизни не имел времени. Тратить в пустоте драгоценные минуты, отрываясь от науки, я не мог. Но, если Вы говорите, что я шел неверным научным путем, что где-то я сделал неверные расчеты и выводы – о, это серьезно, это очень серьезно. Если кто-либо из Ваших ученых может мне это доказать, я готов начать все с самого начала и, можете верить моему слову, хныкать не буду. Я буду работать без ропота и разочарования. Никто, кроме меня, не виноват, если я сделал в своих вычислениях ошибку. И признак ума вовсе не в том, чтобы настаивать на своем, если ты понял, что ты не прав. Но это надо доказать. Кто же этот титан-математик, который мог бы понять работу всей моей жизни и указать мне мою ошибку? Во всем мире есть только один, равный мне по знаниям в этой области, и он – мой враг – признает мой труд.
