И Калышева - Основы истинной науки - I
Чтобы быть более или менее непогрешимым, параллельно со всяким естественно-научным исследованием, должна непременно производиться философская обработка его, цель которой состоит в том, чтобы на основании данных, добытых экспериментом, правильно установить наши познания о нём; т.е. выделить всё реальное, находящееся в них, и построить такие понятия о природе, которые имели бы действительное значение, вполне возможное или вероятное, связанное со всем остальным зданием науки. Эти понятия могли бы при дальнейших выводах нашего ума служить в свою очередь исходными пунктами последующего мышления. Без такого образа действий наука не может приобрести никакого критерия, который дал бы нам возможность отличить реальное от воображаемого, и мы будем всегда бродить в тумане фантазий и противоречий.
Что позитивизм в самом деле не может считаться наукой не лучше ли всего доказывают царствующие в настоящее время в нём анархия мнений и полный хаос знаний, вызывающие непримиримые разногласия в науке, взаимные попреки и обвинения в недомыслии и в нелепостях, которые делают друг другу никто иной, как представители физики, т.е. той области, где, по-видимому, не должно быть места для произвольных, шатких и фантастических взглядов.
Всё вышесказанное доказывает, что в настоящее время наука без руля и ветрил двигается по инерции, в ожидании того времени, когда на неё взглянут более серьёзно и примутся за окончательную перестройку и переработку заново всего, что в ней находится.
Не надо этому удивляться, мысль эта не нова: сам Огюст Конт никогда не ставил высоко задачи позитивной науки. Он никогда не называл её ни позитивной и ни рациональной наукой, а просто экспериментальной и придавал ей весьма ничтожное значение среди всех остальных человеческих знаний. Он сам отвергал, чтобы эта экспериментальная наука могла бы быстро следовать по пути своего развития и советовал умышленно тормозить её развитие, ибо величайшей из забот его была единственно та, чтобы люди не старались знать больше, чем достаточно. А потому разработку позитивизма он поручал только неудачным кандидатам на священническую должность, кандидатам, «которым было отказано в приёме в священники по недостаточности нравственного величия и твёрдости характера, но которые могли быть признаны достойными оставаться в числе пенсионеров духовного звания во внимание к их теоретическим способностям». (Д.С. Милль, стр. 159). До такой степени пустым считал он экспериментальную науку. Он питал прямо ненависть к ней и допускал её только в пределах строгой необходимости, когда через неё можно было достигать или нравственной, или социальной пользы.
Многие учёные открыто протестовали против университетской науки вообще и возможности считать наш современный позитивизм наукой; например, Артур Шопенгауэр весьма энергично восстаёт на возможность применения принципов университетской науки в серьёзной науке и философии. Он называет подобных людей рыцарями ремесла и профессии и в своих «Философских рассуждениях о четвёртом корне закона достаточности основания» (Перев. Фета, Москва, 1886) говорит: «Если бы с высокого Олимпа истина сошла бы нагая, как мать её родила, и приносимое ею найдено было бы несоответствующим требованием тогдашних временных обстоятельств и целям высшего начальства, господа „профессии и ремесла“, воистину, не стали бы терять времени с этой непристойной нимфой, с этой невестой без приданого, а поскорее прогнали бы её комплиментами обратно на родной Олимп.
Ибо, конечно, вступающий в связь с этой заманчивой сиреной должен отказаться от счастья быть философом на государственной кафедре. Он будет, если и пойдёт высоко, то разве философом на чердаке из-за куска насущного хлеба.
Пусть они продолжают поступать как хотят: истина „в угождение ремеслу“ не станет другой.
Действительно серьёзная философия переросла университеты. Быть может дело дойдёт до того, что она будет сопричислена к тайным наукам; тогда как её изнанка, та университетская ancilla-theologiae, этот плохой дублет схоластики, коего высшим критери-умом философической истины - местная догматика, тем громче будет раздаваться в аудиториях: „Мы пойдём одним путём, а вы ступайте другим“».
Карлейль говорит: «Жизнь этих людей посвящена поруганию истины и религии. Взор их только скользит по поверхности природы. Вся её красота с бесконечным тайным величием, никогда, ни на одно мгновение, ими не была понята... Разлагая материю, роясь во внутренностях человеческих трупов и не находя в них ничего, кроме того, что можно взвесить и ощупать, они решили, что нет души, нет Провидения, - есть одни прирождённые материи силы.... Их теория мира, картина человека и человеческой жизни -как они мелочны и жалки».
Огюст Конт находит, что метафизики и литераторы (lettres) содействовали ниспровержению старой религии и старого социального порядка, но вполне враждебно относятся к созданию чего-либо нового; они желают только продлить время существующего скептицизма и умственной анархии, которые доставляют им дешёвое средство к социальному влиянию, избавляя их от труда приобретать его посредством прочной подготовки. Учёный класс, от которого можно было бы ожидать самых лучших проявлений, оказывается, если возможно, ещё хуже. Чуждые обширных взглядов, пренебрегающие всем, что слишком широко для их понимания, посвятившиеся каждый исключительно своей специальности, презрительно равнодушные к нравственным и политическим интересам - учёные имеют единственную цель: приобрести поскорей репутацию, а во Франции (путём состоящих на жаловании академий и профессорских кафедр) даже и личную выгоду, сводя свою науку на праздные и бесполезные исследования, не имеющие значения для действительных интересов человечества и стремящиеся отвлечь мысль от этих интересов. Одна из самых важных обязанностей общественного внимания и духовной власти состоит в том, чтобы клеймить как безнравственное и деятельно устранить такое бесполезное употребление умственных способностей. Надо удерживать всякое упражнение мысли, не приносящее какой-либо пользы человечеству». (Милль о Конте, стр. 155 - 156).
Кант признаёт материализм первой законной ступенью на длинной лестнице философских систем, ведущей постепенно до чистого идеализма; вторая ступень, по его мнению, есть скептицизм. Обе эти системы он считает чистейшими заблуждениями, но говорит, что эти заблуждения весьма естественны при развитии наук. В «Пролегоменах», стр. 166 и 167, он говорит следующее: «Я нахожу, что психологическая идея, хотя и не открывает мне ничего относительно чистой сверхопытной природы человеческой души, однако, по крайней мере, довольно ясно показывает неудовлетворительность опытных понятий об этом предмете и этим отклоняет меня от материализма, как такого психологического понятия, которое не годится ни для какого естественного объяснения и, сверх того, суживает разум в практическом отношении. Точно так же космологические идеи, показывая очевидную недостаточность всего возможного естествознания к удовлетворению законных запросов разума, удерживают нас от натурализма, признающего природу самодовлеющею. Таким образом, трансцендентальные идеи, хотя и не дают нам положительного знания, однако служат к упразднению дерзких и суживающих область разума утверждений материализма, натурализма и фатализма, и через то дают простор нравственным идеям вне области умозрения; это, мне кажется, в некоторой степени объясняет естественную способность к этим идеям».
Либих в своих химических письмах называет материалистов прямо «дилетантами».
Ф.А. Ланге, как вывод из своей «Истории Материализма», делает следующее заключение: «.. .что провозглашением материалистических идей в большинстве случаев занимались не самые основатели, открыватели и изобретатели, одним словом, - не первые мастера какой-нибудь специальной области, и что потому немало ошибок в старом методе сделано людьми, подобными Бюхнеру, Молешотту и Фогту» (стр. 120).
«Желание построить философское мировоззрение исключительно на естественных науках в наше время может быть обозначено как философская односторонность самого дурного свойства. С тем же правом, с которым эмпиристический натурфилософ, на манер Бюхнера, противопоставляет себя одностороннему специальному исследованию, всякий всесторонне образованный философ может противопоставить себя Бюхнеру и поставить ему в упрёк те предубеждения, которые неизбежно должны произойти из ограниченности его круга зрения». (Ланге, т.П, стр. 123, 124).
Чольбе, в сущности, сам материалист, и упрекает своих же собратьев в том, что, несмотря на постоянные и вековые споры за и против материализма, они не могли ещё сделать чего-нибудь, чтобы привести свой способ понимания вещей в удовлетворительную систему: «Что в самое новейшее время, - спрашивает он, -сделали для этого Фейербах, Фогт, Молешотт и др., - суть лишь возбуждающие, отрывочные утверждения, которые при более глубоком рассмотрении дела неудовлетворительны. Утверждая лишь вообще объяснимость всех вещей чисто естественным образом, но не сделавши даже попытки доказать её в частности, они находятся ещё в сущности на почве враждебной им религии и умозрительной философии». (N. Darst. d. Sensual. Leipzig, 1885 г., S. VII). (Ланге, т.11, стр. 113).
