Николай Ходаковский - Третий Рим
С точки зрения Морозова, в отношении города Рамзеса вопросов нет – это явно Константинополь, город Константина. То обстоятельство, что в некоторых папирусах его местоположение якобы указано "между Египтом и Финикией", означает лишь шуточки переводческой фантазии.
Но, например, с Фивами или Элефантиной дело обстоит совсем иначе. Египтологи не случайно помешают Фивы в столь неудобном месте около Коптоса. Там, на восточном берегу Нила, до сих пор стоят величественные и хорошо сохранившиеся остатки Карнакского и Луксорского храмов, а на другом берегу – также хорошо сохранившиеся остатки храма Рамзеса и нескольких других храмов. Ясно, рассуждают египтологи, что и столица, которую, судя по надписям, обслуживали эти храмы, должна быть неподалеку. Но если сохранились храмы, то полное уничтожение всех остальных зданий делается уж совсем необъяснимым. Поэтому не остается ничего другого, как предположить, что на этом месте никогда не было никаких капитальных строений, кроме храмов, т. е. что здесь был крупный религиозный центр, но никак не светский. Заметим, что по-египетски Фивы назывались "Городом Амона", что греки переводили как "Дио-полис" – город Зевса.
Если мы предположим, что названия династий произошли не от светских столиц, а от религиозных центров, то все отмеченные выше трудности исчезнут и, более того, станет прозрачно ясным, почему эти "столицы" располагались в столь удаленных местах, подальше от мирской суеты.
Морозов полагает, что в Египте IV-VI вв. н. э. существовало много религиозных центров, связанных единством почитания Бога Отца, но отличающихся конкретными формами культа. Сейчас мы эти расхождения воспринимаем как поклонение различным богам, но, по-видимому, эти расхождения были ближе к тому, как в России в одном монастыре поклонялись Смоленской Божьей Матери, а в другом – Владимирской.
Каждый центр в идеологических условиях того времени собирал вокруг себя художников, поэтов и ученых, т. е. был не только религиозным центром, но и сосредоточием культуры и учености. Поэтому Морозов предпочитает называть эти центры "схоластическими школами". Каждая из этих школ имела свой "научный" жаргон и развивала свой собственный ритуальный стиль в художестве.
Морозов подчеркивает, что школы древней науки были замкнутыми организациями, ревниво относящимися к успехам других. "Каждая древняя школа, находясь в связи с культом того или иного местного бога, старалась держать свои открытия только для себя, оберегая от других… Почитатели бога Хема в Коптосе скрывали свои знания от почитателей Бога Отца (Латы) в Мемфисе, а эти от них и т. д. и т. д.".
Каждое "августейшее посещение" такой школы императором или его сановником выливалось в панегирическое торжество. Чтобы снискать благосклонность императора (и получить кредиты и людскую силу для украшения существующих храмов и строительства новых), жрецы храма всячески изощрялись. Они присваивали императору новое имя, долженствующее своей магической силой привлечь на него благословение Божие, высекали на каменных панелях надписи и изображения, прославляющие императора и его предков, устраивали народные гуляния и т. д.
Таким образом, в каждой школе император получал имя (или имена), специфичное для этой школы, которое только и использовалось в высекаемых надписях. Результат понятен: в каждом религиозном центре создался свой собственный список имен императоров и свой собственный набор прославляющих надписей, связанных друг с другом общими именами. Эти списки в руках апокрифистов и дали начало династиям, а стелы с надписями послужили современным археологам для "доказательства" реального существования династий.
Религиозные центры, естественно, различались по степени своей авторитетности. Наиболее авторитетные включали в орбиту своего влияния меньшие храмы, разбросанные по всему Египту. Эти меньшие храмы были вынуждены в прославлении императоров копировать своих старших собратьев, что и объясняет, почему стелы с именами, выдуманными, скажем, в Карнакс-ком храме, обнаруживаются теперь археологами и в других частях Египта.
Наиболее влиятельные школы дали начало наиболее знаменитым династиям, а школы маловлиятельные породили династии незаметные и, быть может, даже не попавшие в список Манефона. (До сих пор археологи находят обломки надписей с ранее неизвестными именами царей, которые они могут часто только гадательно сопоставить с известными фараонами.)
Эта теория Морозова снимает все вопросы, возникающие в связи с династиями. В частности, она объясняет, почему династии не "перемешиваются". Ведь если один и тот же император имел, скажем, имена Усеркафу (V династия) и Яхмес (XVIII династия), а его сын – имена Сахура и Аменхотеп, то, казалось бы, в надписях, упоминающих этого императора и его сына, все четыре пары имен Усеркафу-Сахура, Усеркафу-Аменхотеп, Яхмес-Сахура и Яхмес-Аменхотеп должны встречаться одинаково часто. На деле этого не происходит, и пары Усеркафу-Сахура и Яхмес-Аменхотеп существенно превалируют. В теории Морозова это объясняется соперничеством школ и их враждебностью, вызванной борьбой за благоволение императоров. Имена одной школы были запретны для другой (употребление их могло считаться даже богохульством), и потому перемешивания имен различных школ не происходило.
К слову сказать, употребление имен царей в иероглифических надписях совсем не так закономерно и однозначно, как это может показаться из переводов и кратких обзоров. Имена плывут и видоизменяются от надписи к надписи, и египтологам понадобилось много остроумия и догадливости, чтобы привести их хотя бы в какое-то подобие системы. С точки зрения Морозова, весь этот труд на девять десятых излишен.
Мы не будем анализировать с точки зрения теории Морозова все особенности употребления имен в иероглифических надписях (их слишком много, и они слишком специальны), а ограничимся только одной чертой, наиболее резко бросающейся в глаза.
Как только были прочтены иероглифические памятники, сразу было замечено, что во многих из них первоначальные собственные имена царей – фараонов или их предков тщательно выскоблены и заменены другими.
"Доверчивые и простодушные египтологи XIX в. вроде Бруг-ша пытались объяснить это завистью преемников к своим предшественникам и желанием приписать себе их дела".
Морозов издевается над этим объяснением. Он пишет: "Ведь надписи на общественных зданиях читали все грамотные люди в продолжение более или менее значительного времени, и могли даже жить и участники и очевидцы этих событий. Все стали бы только смеяться над таким откровенным фатовством своего властелина. Как бы ни были бесстыдны нравы того времени – чего мы, впрочем, не замечаем, – но это была бы уже такая степень бесстыдства перед своими собственными сотрудниками и придворными, которую психологически нельзя допустить ни для какого времени.
Такие подделки могли делаться только тайно, а не на глазах у всех…"
С этим рассуждением Морозова, говорит Постников, можно спорить, поскольку извороты человеческой психики неисповедимы, а степень возможного бесстыдства неизмерима. Но продолжение его рассуждений уже неоспоримо: "…да и зачем были бы они? Кто мешал могучему султану приказать вырезать о себе какую угодно полную надпись, не стирая имен предшествовавших? Или недоставало места на плитах? Но в таком случае всегда он мог приказать вытереть любую надпись целиком и вместо нее поместить… рассказ из своей собственной жизни…
Нет! Это объяснение египтологов XIX в. совершенно не годится для реальной жизни".
Объяснение Морозова заключается в том, что рассказ был написан молодым ученым о жизни давно умершей знаменитости. Автор получил разрешение смотрителя здания выцарапать свое произведение на стене, но, когда оно стало общедоступным, появились из среды старых ученых критики, которые начали опровергать сказанное и утверждать, что оно относится к жизни совсем другого лица. Тогда было решено, хотя, может быть, и неосновательно, выскоблить неправильно поставленное имя и заменить его другим, "правильным".
Это объяснение, по мнению Постникова, страдает тем недостатком, что оно имплицирует нужные только для него подробности внутренней жизни схоластической школы. Кроме того, оно не объясняет массового распространения подчищенных имен.
Мы предлагаем читателю вообразить картину неожиданного известия, что в ближайшем будущем в школу прибудет фараон со свитой. Лихорадочные приготовления выявляют отсутствие приветственных надписей, которые не успели приготовить заранее, а теперь уже нет времени их высекать. В отчаянии руководство школы решает использовать старые панегирики, относящиеся к предыдущим фараонам, заменив в них только имена. В суматохе торжественной встречи обман благополучно сходит с рук. Воодушевленные успехом, жрецы превращают подчистку имен в постоянную практику, чтобы заново не повторять для каждого следующего царя изнурительный труд высекания всей надписи.
