Бхагаван Раджниш - Автобиография духовно неправильного мистика
И вот сидел я как-то на берегу, глядел на утреннее солнце, а рядом стоял какой-то рыбак. Рыбу обычно ловят на наживку. Рыбаки ловят каких-нибудь букашек, — а рыбы любят ими полакомиться, — и насаживают на крючок. Рыбка подплывает, заглатывает наживку и оказывается на крючке. Рыба видит только букашку, но вместе с ним глотает и крючок, а рыбак тут же выдергивает ее из воды.
Я смотрел, как тот рыбак ловил рыбу, и подумал: «Мне тоже нужно найти такой способ. Нужна наживка, на которую клюнут самые разные люди, которые сейчас принадлежат разным лагерям. А в моем лагере — никого». Я был совсем один. Никто не решался заговорить со мной или пройтись рядом, потому что о нем тоже начали бы думать плохо.
И я нашел такую наживку: их собственные слова. В первое время все очень удивлялись. Те, кто знал меня давно и помнил, что я всегда был неверующим, не могли ничего понять. Они были в полном замешательстве. Я это часто замечал.
Однажды я выступал в Исламском институте Джабалпура. Главой этого учреждения был один из моих старых преподавателей, мусульманин. Он даже не знал, что проповедник — его бывший студент. Кто-то просто услышал, как я рассказывал о суфиях, и передал директору института весть о чудесном проповеднике. Директору просто сказали: «Мы никогда не задумывались о суфиях с такой точки зрения. Выступление этого человека сделает честь нашему заведению».
Если мусульманин начнет вдруг говорить о Библии, христианин будет счастлив, это польстит его самомнению. Если мусульманин, индуист или буддист заговорит об Иисусе, начнет восхвалять его, повторять его слова... Особенно в Индии, где мусульмане и индуисты все время убивают друг друга, — там, если немусульманин заговорит вдруг о суфизме... Директор института был счастлив и пригласил меня выступить. А я всегда принимал такие приглашения — мне нужно было найти «своих», а они могли прятаться где угодно.
Узнав меня, мой давний учитель сказал: «Слышал я о чудесах, но это — чудо из чудес! Неужели это ты говоришь о суфиях, об исламе, о фундаментальной философии мусульманства?!»
«Вас я не стану обманывать, ведь вы были моим преподавателем, — сказал я. — Я буду говорить только о своей собственной философии. Я просто научился время от времени вставлять кое-где слово „ислам“ — вот и все».
«Господи! — воскликнул он. — Что же делать? Но выхода нет, слушатели уже собрались. Да, ты все тот же хулиган, ты ничуть не изменился. Может, это просто шутка? Тебя рекомендовал один из лучших наших преподавателей, видный знаток суфизма. Я пригласил тебя именно по его просьбе».
«Он говорил искренне, — сказал я. — И вам мое выступление тоже понравится. Но помните: я говорю только то, что хочу сказать. Неважно, куда меня приглашают, все ведь так просто — я говорю одно и то же, меняю лишь несколько слов. Про суфизм я скажу то же самое, что сказал бы про дзэн, просто меняю одно слово на другое. Главное тут — не забыть, о ком я говорю в данный момент».
И я выступил. Конечно, директор уселся на свое место с понурым видом, но стоило мне заговорить, как его лицо прояснилось. После он подошел, обнял меня и сказал: «Теперь я понимаю, что ты просто хотел меня разыграть».
«Я всегда всех разыгрываю, не принимайте это близко к сердцу», — сказал я.
«Ты — настоящий суфий», — воскликнул он.
«Правду, значит, вам говорили!» — согласился я.
Я выступал в Амритсаре, Золотом Храме сикхов. И повсюду, во всех уголках страны, меня тысячи раз спрашивали: «Почему вы носите бороду?» Я уже привык к этому вопросу, но мне нравилось всякий раз отвечать на него по-разному. Но в Золотом Храме, где я говорил о Нанаке и его провозвестии, ко мне подошел совсем дряхлый сардар. Он коснулся моих ног и спросил: «Сардар-джи, почему ты остригаешь волосы?» Это был неожиданный, новый вопрос, его мне задавали впервые. «У тебя чудесная борода, — продолжил он, — но зачем ты остригаешь волосы? Ты ведь такой набожный!»
Чтобы быть сикхом, достаточно выполнить пять условий. Они очень просты, любой с этим справится. Их называют «пять К», потому что каждое слово начинается с буквы "к". Кеш означает «волосы», катур — «нож», каччха значит «белье»... Вот этого, кстати, я так и не смог понять. Что означает это требование? Какой философией оно продиктовано? Странное условие, но должна же быть причина! Я начал расспрашивать сикхских священников. Я сказал: «Все понятно: волосы не остригай, носи при себе меч или кинжал — но вот эта каччха... Какой богословский или философский смысл имеет это условие?»
«Никто никогда об этом не спрашивал, — признались они. — Мы просто выполняем эти пять требований, „пять К“».
Тот старый сардар решил, что я тоже сардар, потому что в Золотом Храме всегда выступали только правоверные сикхи. Моя проповедь была беспримерной. И он был озадачен тем, что я, человек такой набожный, стригу волосы. А мне в ту пору было всего тридцать лет.
И я сказал ему: «Есть одна причина. Я еще не считаю себя совершенным сардаром, не хочу даже делать вид, что я совершенен. Поэтому я соблюдаю четыре условия, но волосы стригу. Я прекращу это делать, как только стану настоящим сардаром».
«Верно! — воскликнул старик. — Это чудесная мысль, ее стоит обдумать. Каждый должен понимать, что неблагочестиво делать вид, будто ты совершенный сардар, если ты им еще не стал. Ты набожнее всех нас! Мы-то считали себя настоящими верующими, раз уж соблюдаем все пять условий».
Среди таких вот людей я находил «своих». Это тоже было очень легко. Я говорил на их языке, пользовался привычными для их религии оборотами, цитировал их собственные писания, — но передавал свою весть. Разумные люди сразу же понимали это и начали собираться вокруг меня.
Я начал создавать такие группы во всех уголках Индии. После этого мне уже не нужно было говорить о сикхизме, индуизме или джайнизме. Довольно было и того, что я говорил о них десять лет. Когда у меня появились «свои люди», я постепенно прекратил говорить о религиях. Перестал я и путешествовать, в этом тоже уже не было нужды. Теперь у меня были свои люди. Если им захочется, они смогут сами прийти ко мне.
Итак, это была неизбежная необходимость. У меня не было иного способа поймать «своих» на крючок. Все уже нашли свою религию, в этом смысле наш мир четко разделен: один человек — христианин, другой — индуист, третий — мусульманин. Очень трудно найти того, кто не относит себя к какой-либо вере. И потому мне пришлось переманивать людей из чужих приходов. Однако чтобы приблизиться к пастве, мне нужно было заговорить на ее языке. После этого я постепенно отказался от чужих языков. Я отбрасывал их, и тогда все яснее, все понятнее становилась моя собственная весть.
В те дни мне приходилось говорить от лица религии, проповедовать именем Бога. Я делал это не по своей воле, просто иного пути не было. Не то чтобы я не пытался его найти, — пытался, но быстро понял, что любой другой подход заставляет людей запирать двери на все засовы.
Даже мой отец поражался. Он дивился больше других, потому что знал меня с самого детства. Он прекрасно знал, что я против религии, против духовенства. И когда я начал выступать на религиозных собраниях, он спросил: «Что случилось? Странная перемена!»
«Ничего странного, — пояснил я. — Просто пришлось изменить стратегию. Иначе мне никогда бы не удалось выступить на Всемирной Индуистской Конференции. Они не пустили бы на сцену безбожника и аморального типа. Но меня все-таки пригласили — и, прикрываясь религией, я высказался против религии».
На той конференции председательствовал шанкарачарья, глава индуистской веры. Церемонию открывал король Непала, единственного на свете индуистского государства. Шанкарачарье пришлось туго: в своем выступлении я, по существу, саботировал саму идею конференции. Но я так все представил, что произвел большое впечатление на участников. Шанкарачарья ужасно злился. Старик даже встал и попытался вырвать у меня микрофон. Но когда он протянул руку, я сказал: «Дайте мне минуту, и я закончу». Он дал мне ровно минуту — но я уложился, я успел!
Я спросил слушателей... Их там было, по меньшей мере, сто тысяч, и я спросил: «На чьей вы стороне? Председатель может прервать мое выступление, так он и сделает, но вы пришли сюда, чтобы послушать, и, если хотите слушать меня, поднимите руку — а еще лучше сразу обе руки, чтобы было хорошо видно».
Двести тысяч рук!.. Я посмотрел на старика и сказал: «Простите, но вам придется сесть. Вы уже не председатель — эти двести тысяч рук голосуют против вас. Помните, это они вас выбирали. Сначала они выбрали вас председателем, а теперь голосуют против. А я буду говорить, сколько потребуется».
Любой другой подход не принес бы успеха. На том собрании я нашел несколько сотен «своих». У меня вообще было очень много санньясинов из Бихара.
Я ездил по всей стране, побывал на множестве религиозных собраний и всюду находил «своих». Стоило в каком-нибудь городе появиться группе «моих», как я тут же прекращал выступать там на религиозных сборищах. «Мои» проводили свои собственные конференции и собрания. Но на это ушло немало времени...
