Арнольд Минделл - Лидер как мастер единоборства (введение в психологию демократии)

Некоторый свет на проблему расизма можно пролить, если исследовать истоки индийской кастовой системы. Старая кастовая система Индии была системой санкционированной дискриминации, когда люди определенных слоев общества должны выполнять только ту работу и социальные обязанности, которые им предписываются принадлежностью к касте. Кастовая система основана на вере индуизма в то, что Брахма, создав первого человека—Ману, потом сотворил всех остальных людей Земли из разных частей тела Ману. Из его головы произошли святые—брамины. Из рук Ману вышли правители и воины—кшатрии. Из бедер Ману вышли мастеровые и ремесленники всего мира—вайсьии, а из ног—шудры, работающие на всех остальных.

В индуизме существует четыре касты. Брамины—это священники и философы. Они изучают священные книги, содержатся государством, являются вегетарианцами и дважды в день совершают омовение в реке. Кшатрии управляют и исполняют официальные обязанности. Они составляют верхушку среднего класса. Вайсьии отвечают за материальные потребности общества. Это торговцы, фермеры и промышленники. Наконец, шудры служат всем остальным в качестве работников, ремесленников, крестьян, слуг и садовников.

Существует еще одна группа—неприкасаемые, которые выпадают из этой кастовой системы. Это—«недочеловеки», опасные и заразные для членов других каст. Несчастье и гнев неприкасаемых были источником многих социальных волнений в Индии.

В индуистской кастовой системе Ману представляет поле, а каждая каста—роль или проявление духа в этом поле. Существует голова—духовное начало, которому отведена роль знания. Руки—это правители или правительственные чиновники, которые следят за порядком. Опытные мастера поддерживают функционирование системы, а простые рабочие выполняют черновую работу. Для неприкасаемых отводится «антироль» и я назвал бы их «городскими тенями», это люди, с которыми никто не хочет себя отождествлять. Это ненормальные люди, бездельники, бродяги, лодыри или мечтатели.

Во всем мире существуют определенные группы неприкасаемых. Их поведение и привычки отталкивают нас. Отказываясь кормить их или заботиться о них, мы остаемся равнодушными к их ужасному положению. Целые группы людей становятся для нации городскими тенями; они часто становятся нежелательной частью глобального поля, частью страны, о которой люди не хотят ничего знать.

Кастовая система предписывает людям роли или функции органов группового тела и бессознательно отождествляет их с этими ролями. Это порождает систему ценностей, в которой лучшими людьми считаются священники, а худшими—неприкасаемые. Так как при этом люди приравнивались к занимаемым ими позициям, то в результате и возникала клановость.

Расизм—это длительное и закрепленное отождествление людей с определенными ролями. Ни один человек не может быть только одним каким-нибудь органом «тела», в котором мы живем. Более точно индивидуальность можно было бы представить себе в виде клеток человеческой крови. Каждая такая клетка путешествует по всему телу. Иногда мы—это ноги или работники, иногда—одухотворенный разум, иногда— руки, иногда—лидеры, а временами становимся и неприкасаемыми, особенно когда напиваемся, впадаем в депрессию или в другие измененные состояния сознания, которыми, как правило, пренебрегаем. С этой точки зрения клановость, расизм и сегрегация—это стремление отождествить людей со специфическими проявлениями духа или с культурными ролями.

В теории поля личности рассматриваются как роли в поле страны; аналогично, страны могут выполнять роли в еще большем поле—мировом. Следовательно, можно считать, что такая страна как Южная Африка (до 1990 года), должна рассматриваться как исполняющая роль расиста, однако, это никоим образом не единственная страна в мировом поле, играющая такую роль. «Апартеид», в действительности, — это тенденция, присущая каждой стране.

Другими словами, расовый конфликт в Южной Африке находится в конкретном пространстве, но это также и нелокальное проявление духа, которое возникает там, где люди различных кланов, семейств, религиозных убеждений, цвета кожи и языков ненавидят друг друга. Таким образом, невозможно избегать, игнорировать или бойкотировать Южную Африку, так как эта страна—проявление духа, присутствующего повсюду. И, как проявление духа, проблема расизма не может быть решена частной попыткой изменить его природу. Мы не можем прояснить проблемы нелокального проявления духа, работая над ним только в одном месте.

«Ману»—это символ человекоподобного поля, в котором мы живем, и где бы мы ни ощущали себя частью группы, общества, клана, города, нации или всего мира, мы порождаем Ману— подобное существо. Даже люди с улицы имеют свою Ману— подобную культуру. Те, кто называет себя «бродягами», считают себя лучше «лодырей», которые нигде не хотят работать. В соответствии с принципом нелокальности событий мы можем анализировать отдаленную от нас в пространстве проблему, исследуя ее в нашем непосредственном окружении. Мы живем в мире, где не существует проблем «другой» страны. Существование в нас всего мира—это уже не просто мысль из трансперсональной психологии или архетип—это практическая и политическая неизбежность.

Так как мы всегда отдаем предпочтение некоторым частям своего «я» перед другими его частями, то начать работу над расизмом—это значит распознать его в самих себе и рассказать о нем другим так ясно, насколько это возможно. Только тогда мы сможем преодолеть свои собственные предрассудки и обрести большую цельность, если признаем те части своего «я», которые до этого нами скрывались.

Это напоминает мне случай с одной группой в Кении, с которой мы работали по проблемам взаимоотношений. Во время группового собрания одна негритянка рассказала мне, что с подозрением относится к белым. Я постарался понять ее и попросил ее забыть о том, что я белый. Я протянул ей руку, не обращая внимания на ее недоверчивость, и попросил ее ответить мне тем же.

Она оглянулась и ответила, что и мне не доверяет. «Почему вы хотите узнать меня лучше?»—спросила она подозрительно. Я вяло оправдывался, вместо того чтобы понять ее правоту в своих сомнениях.

Если бы я был честен до конца, то сознался бы в том, что на самом деле я ей лгал. Я держался с ней покровительственно и меня на самом деле не интересовала ее взаимность. Она была более честной в своей подозрительности, чем я в своем приветствии. На самом деле, я был обижен и рассержен ее подозрительностью ко мне. Даже хотя я и сказал ей, что меня интересует ее ответ на мое приветствие, втайне я считал, что она ведет себя по отношению ко мне, как расистка, за то, что я белый.

Вдруг я ощутил себя «негром», униженным и отвергнутым. Это помогло мне лучше понять ее. Я пожаловался ей на свои ощущения, и она засмеялась. В ту же секунду проявление духа «белый—черный» разрушилось, и мы снова стали с ней просто людьми.

В других случаях у меня получалось лучше, особенно, когда я не участвовал непосредственно в конфликте. Однажды я работал в расово-смешанной группе и один негр пожаловался на ощущение того, что все в группе, где преимущественно были белые, игнорируют его и пренебрегают им. Один из белых поднялся при этом со своего места и заявил, что не доверяет неграм и не хочет быть вежливым с ними просто из-за того, что они черные!

Когда я предложил ему проэкспериментировать с доверием, которого у него не было, он ответил: «Я никогда не повернусь спиной к негру». Я посоветовал ему все-таки попытаться сделать это, и он нехотя повернулся спиной к своему черному «врагу». Все затаили дыхание, ожидая, что произойдет между ними. Негр удивил всех, когда после некоторой паузы подошел и обнял белого.

Эти люди смогли справиться с двумя проявлениями духа в конфликте, ясно определив свои чувства и потом изменив их. Так они и стояли—негр, обнимающий белого, — и это глубоко тронуло всех присутствующих в комнате. Даже те, кто никогда не обнимался на людях, стали обниматься друг с другом и тут, и там.

Различные стороны в конфликте—это не просто конфликтующие люди, это проявления духа в групповом поле. Негры, белые, азиаты, арабы, евреи и африканцы—все это люди, выражающие текущие проявления духа в группе.

Удивительно то, что, рассматривая себя как мимолетное проявление духа, мы лишаемся своей прежней сущности и одновременно с этим усиливаем чувство принадлежности ко всему миру. Наша привязанность к своей национальности, полу, расе, вере и возрасту ослабевает по мере того, как усиливается связь с другими проявлениями духа.

Я родился в США, но большую часть своей жизни провел в Европе. Тем не менее, я ощущал себя и азиатом, и африканцем, и австралийцем. Я чувствовал себя японцем, так как приобрел огромный религиозный опыт в дзен-буддистском монастыре Киото. Я прошел обряд посвящения в дебрях Момбазы в Южной Африке. Когда я находился в Индии, то временами переживал состояние «уже когда-то виденного» (йе]а и), вспоминая улицы, на которых до этого никогда не бывал. Когда я убегаю от мирской суеты в Швейцарские Альпы, мой сосед там кажется мне похожим на ближайших соседей в Орегоне. Швейцария и Орегон—не разные части света, а поля, воспроизводящие себя везде, где мы находимся. Точно также не существует моего «я», это только мимолетное проявление духа, выдуманное специфическим полем.