Рудольф Штейнер - Смерть как перемена жизни
И одна такая конкретная форма проявления есть именно та, о которой я вам хотел сказать в особенности: чтобы люди говорили с умершими. Чтобы социальная жизнь людей снова стала определяться ощущением различия людей на разных возрастных ступенях. Но и нечто иное должно определять эту социальную жизнь — то, во что верит человек в течение своей жизни. Ведь Бог раскрывается человеку не только до двадцати лет. Раньше Бог раскрывался физически, теперь же Он должен чувствоваться благодаря духовной науке. Но человек должен верить в дары Божественно–духовного мира. В течение всей жизни его должно сопровождать ободряющее, поддерживающее чувство: когда я стану на пятнадцать лет старше, я понесу навстречу Божественно–духовному то, что смогу воспринимать его иначе, нежели раньше. — Представьте себе, как смог бы человек вживаться в будущее, будучи сам исполнен ожиданий! Насколько иная душевно–духовная аура изливалась бы над всей нашей социальной жизнью! Надо знать, что люди будут нуждаться в этой ауре, развиваясь по направлению к будущему. Это бесконечно важно. Попытайтесь почувствовать, сколь многое должно стать иным! Мы живём в эпоху, в которую многое, многое должно стать иным. И, прежде всего, необходимо то, чтобы некоторые вещи больше не рассматривались лицемерно, но видели их в действительности. Не надо лгать самим себе относительно некоторых вещей. И о таком самообмане, лжи самим себе, мне хотелось бы поговорить еще.
Как много есть сегодня людей, которые говорят: я взываю не к разным иерархиям, Ангелам, Архангелам, и так далее, но я взираю, взываю к моему Богу. И сколь многие заявляют далее, что это, мол, большой прогресс, что человечество пришло к одному Богу, к единобожию, к монотеизму. Однако, надо спросить: к кому, собственно, обращаются люди, кого они ищут, вступая в конкретные отношения с духовным миром, когда говорят при этом об «их Боге»? Будь это католик, или протестант, — что всегда бывает и с ними, — когда он говорит о своём Боге, он может говорить лишь о том, что действительно вступает в его сознание. А это может быть лишь одним из двух: или это его Ангел—Хранитель, которого данный человек называет Богом, который и является Божеством, но не более высоким, чем Ангел. Поскольку каждый человек имеет одного Ангела, задача которого — защищать человека, — то мы впадаем в некий плюрализм, в некую множественность. В ином случае человек, (говоря о Боге), подразумевает собственное «я». Но человек обманывает себя тем, что при этом использует одно и то же имя; тем, что каждый своего особого Ангела называет одним и тем же именем «Бог». В этом отношении следует обратить внимание на одно, поскольку оно весьма поучительно. Есть слово, о происхождении которого люди, несмотря на все исследования, ничего не знают: это слово «Бог» (Gott). Почитайте разные словари, где слова разбираются с лингвистической, филологической точки зрения: относительно слова «Бог», Gott, царит полная неясность. Люди не знают, что они, собственно, называют «Богом». И в наше время люди подразумевают или их Ангела, или, говоря о Боге, они бессознательно становятся приверженцами нашего учения: они говорят о своём собственном «я», каким оно развилось, начиная от последней смерти до этого рождения. Это и есть то конкретное, что они называют «Богом»; указывается или на Ангела, который их защищает, хранит, или это всего лишь индивидуальное «я». Интерпретируют ли они это как–нибудь, или нет — дело не в этом. Таково эгоистическое религиозное исповедание, которое сегодня имеет место во многих душах, хотя этого никто не хочет признать. Лишь духовная наука обращает внимание людей на это, Духовную науку будут ненавидеть, будут всё больше и больше бороться с ней, поскольку этим людям удобно называть своим Богом то, что находится ближе всего к ним, стоит над ними по иерархическому распорядку. Когда сегодня много говорят о Боге, то за этим стоит ни что иное как, или собственное «я», или Ангел.
Человек оставит такие воззрения, если придёт к конкретным духовнонаучным соотношениям. Вот пункт, относительно которого в будущем надо будет обретать всё большую ясность. Истина должна находиться среди людей. Это особое требование должно стать актуальным в будущем; в современности же истина не очень–то распространяется, даже вообще не распространяется. Именно в среде учёных обнаруживаются порой весьма примечательные понятия о том, что такое истина. Из моей книги «О загадках души», — если мне будет позволено кратко упомянуть о ней, — вы знаете, каким своеобразным манером обходится с истиной такой знаменитый человек, как Макс Дессуар. Ведь то, что можно увидеть в последнем номере кантианского журнала (Kant—Zietschrift), действительно ранит сердце! Я позволяю себе особо упомянуть об этом, поскольку антропософия там не упомянута. Эта статья огорчает не потому, что в ней затронуты наши дела. Статья, находящаяся в этом журнале, не только с точки зрения антропософии, но и для тех, кто разбирается в этом вопросе, представляет собой набор дилетантских банальностей. Но к ней следует отнестись серьёзно.
Вы знаете из моей книги, как Дессуар, подобно школьному наставнику, «шульмейстеру», — а он и не мог иначе, — доказывает, что он не читал моих книг, но исказил всё, что возможно. Лишь одно, наиболее глупое искажение хотелось бы мне ещё раз упомянуть; Дессуар указывает в первом издании своей книги «О той стороне души», будто бы моя «Философия свободы» является моим «первенцем». Однако, «Философия свободы» появилась в 1894 году, десять лет спустя после моего «первенца», первой книги. Столь же поверхностным, как в данном случае, он остается и во всём остальном. Итак, «Философия свободы» — якобы, мой «первенец». Помимо прочего, я вынужден был пожурить его и за это, чтобы показать ему его образ действий. Появилось второе издание. В предисловии он оценивает всевозможные вещи, причём так, что становится видно, чьим духовным дитятей является этот университетский профессор. Хотя в первом издании он сказал, что «Философия свободы» — мой литературный «первенец», теперь он говорит, что он полагает иначе: что это мой «теософский первенец». Добавьте к этому и то, как, с другой стороны, «Философия свободы» рассматривается им как, якобы отрицающая мою «Теософию» («Духоведение»); вы заглянете в самую настоящую трясину! Но в современности такие вещи производятся с легкостью, и важно иметь об этом полную ясность. Но это возможно только в том случае, если мы со всей искренностью возьмём на вооружение духовную науку.
Историческое рассмотрение тоже приобретает под влиянием духовной науки совсем иной характер, нежели оно имело до того, ибо история, как её преподносят, является, по большей части ничем иным, как баснословием, Fable convenue. Там, где действительно вникают в факты, они приводят к чему–то совершенно иному, нежели то, что изображает общепринятая история.
Я хотел бы привести вам один аспект. Вы сразу же увидите, что я имею в виду, рассматривая это. Мы знаем, что четвёртая послеатлантическая эпоха завершилась в 15 столетии; это была греко–латинская эпоха. В своей последней завершающей части она продолжалась до 15 века. В 1413 году началась пятая послеатлантическая эпоха, произошёл сильнейший перелом, поворот. Рассматривая его, можно было бы задать вопрос: отчего же погибла та Римская Империя, в которой, в конце концов, сосредоточивалось всё то, чем являлась греко–латинская культура? Существуют различные причины, но одна из важнейших — следующая: римляне вели большие войны, эти войны постепенно расширяли эту область за пределы границ. Располагалось много новых народов по окраинам. Но это имело вполне определённые последствия. Тот, кто изучает тогдашнее время, первые христианские столетия, найдёт, что вследствие своеобразного соприкосновения Римской Империи, — в сфере управления и внутренней социальной структуры, — соприкосновения с народами окраин и Востока, возник постоянный отток, утечка металлических денег из Римской Империи к Востоку. Это и было наиважнейшим событием во втором, третьем, четвёртом веках по Р. Х., когда Римская Империя постепенно погибала. Металлические деньги перетекали к народам окраин, на Восток. И Римская Империя, несмотря на то, что она имела сложное военное управление, становилась всё беднее и беднее в отношении золота и денег. Таково было внешнее выражение внутреннего процесса. Я упоминаю эту внешнюю картину обнищания Римской Империи, недостаток золота и денег, поскольку эта картина является выражением душевного настроя, настроения. Что же происходило вследствие этого душевного настроения? Конечно, это душевное настроение имело определённое значение, он определяло весь смысл всемирно исторических свершений. Из–за этого обнищания, недостатка металлических денег, у римлян что–то должно было произойти. Так что же из–за этого произошло? Из–за этого возник индивидуализм, который столь характерен в нашу эпоху. Неоднократно говорилось об искусстве добывать золото. Откуда оно пришло, это искусство? Поскольку Европа в материальном отношении обеднела золотом, возникла эта внешняя, физическая страстная тяга к добыванию золота, к деланию золота, пока не была открыта Америка, и золото не стало притекать оттуда. Эти великие связи следовало бы охватить, понять. И вплоть до алхимии, и, тем самым, вплоть до развития человеческой души, действовало то, с чем знакомятся, изучая упадок и гибель Римской Империи: обнищание, уменьшение золотого запаса вследствие расширения социальной структуры на народы окраин, на Восток.
