Ирина Медведева - Всадник на спине ветра или О чём умолчал «Алхимик»
— Помнишь историю с раковиной, описанную в твоем любимом «Алхимике»?
— Конечно, помню. Алхимик поднял с земли раковину и сказал, что когда-то на месте пустыни плескалось море. Потом он протянул раковину Сантьяго, чтобы тот приложил ее к уху, и юноша услышал отдаленный гул прибоя. «Море по-прежнему в этой раковине, ибо оно следует своей Судьбе, — сказал Алхимик. — И оно не покинет ее, пока в пустыне вновь не заплещутся волны».
— Красивый образ, правда? — спросил Ли. — Море, следующее своей Судьбе, остается в раковине. Здесь ложное утверждение прилепляется к истинным, — о том, что на месте пустыни было и когда-нибудь снова будет море, и о том, что раковины шумят. Форма оказывается завлекательной, и читатель попадается на крючок ложного утверждения, что море не покинет раковину, пока в пустыне вновь не заплещутся волны.
— Разве это не так? — удивился Саша. — Море всегда шумит в раковине, если конечно, она не сломана или не заполнена чем-то.
Даос вынул из кармана спирально закрученную ракушку, отливающую изнутри радужным перламутром, и показал ее юноше.
— Сейчас я приложу ее к твоему уху.
— В детстве, прежде чем заснуть, я любил слушать голос моря, — сказал Саша, ощутив прохладу и гладкость изогнутых створок. — У меня была целая коллекция ракушек, и каждая шумела по-своему.
В глазах Ли мелькали насмешливые искорки.
— Но… но эта не шумит! — недоуменно воскликнул Саша. — Почему?
— Возможно, море перестало следовать своей Судьбе? — предположил Ли.
— Нет, так не бывает, — растерялся юноша. — Ракушки всегда шумят! Может, эта раковина испорчена?
— С ней все в порядке. Если хочешь, попробуй еще одну, — порывшись в кармане, Даос приложил к его уху раковину другой формы. — Даже если я принесу сюда все ракушки мира, ты не услышишь в них голос моря. Ты вообще ничего не услышишь.
— Это гипноз? — спросил Саша. — Или какой-то трюк?
— Это реальность, — усмехнулся Ли. — А ответ очень прост. Ракушки не шумят в этой комнате, потому что здесь очень тихо. То, что ты принимал за шум моря, было всего лишь усилением фонового шума. Так что в ракушке Алхимика звучало не море, следующее своей Судьбе, а пустыня, а в твоих ракушках звучал Город. Выходит, громкие слова о том, что море не покинет раковину до тех пор, пока в пустыне вновь не заплещут волны, — не более чем красивый блеф.
Шум моря покидает ракушку, как только наступает тишина. Точно так же искаженные образы покидают ум, когда душа человека погружается в Спокойствие Истинного Отражения. Это и есть Жизнь, а не фантазии о Жизни.
— Странно, — вздохнул юноша. — Я уже понял, что пытался воплотить в жизнь чью-то чужую мечту, что мир совсем не такой, каким я его представлял. Но именно сейчас, узнав, что в полной тишине раковины молчат, я почему-то чувствую себя наиболее сильно обманутым.
— Я уже говорил тебе, что изменение представлений о мире бывает болезненным, особенно в случае, когда ты был полностью убежден в истинности этих представлений, — сказал Даос. — С другой стороны, подобные встряски полезны, ибо они демонстрируют, что вещи могут быть совсем не такими, какими кажутся. Они учат тому, что не стоит слепо верить правдоподобному и бездумно отвергать неправдоподобное.
Образы существуют не для того, чтобы верить им или не верить. Относись к ним как к инструментам, но не превращай в догмы. Именно об этом и говорится в притче о манерах и еде.
— Но если я не замечаю подобные подвохи и несоответствия, выходит, я выбираю свой Путь, основываясь на ложных представлениях, созданных другими людьми?
— Это нормально. Так происходит со всеми нами, — пожал плечами Даос. — Людей увлекают образы, придуманные другими, даже в том случае, когда они считают себя единственными и неповторимыми. Человек учится, копируя других. Это естественный процесс, и в нем нет ничего унизительного или зазорного.
— И все-таки мне жаль образа моря, следующего своей Судьбе, — вздохнул юноша. — Может быть, ты и прав, не стоит цепляться за ложные представления, но когда ты отбрасываешь некоторые из них, теряется красота.
— Теряется не красота, — возразил Ли. — Теряется только невежество. Раковина прекрасна сама по себе, и не важно, что звучит в ней — море, город, пустыня или тишина. Отражая собой раковину, наслаждаясь ее красотой, ее прохладой, гладкостью, цветом и звуком, ты питаешь любовью свою душу, не отягощая при этом ум фальшивыми идеями. Таким образом, ты избавляешь себя от боли, сопровождающей крушение неверных представлений.
Трансформация образов требует затрат энергии, и иногда весьма значительных. Крушение неверных представлений может сопровождаться болью, но Воин Жизни воспринимает эту боль, как благо, ибо она, избавляя от невежества, закаляет его душу.
Освобождаясь от груза привязанности к ложным образам, ты становишься безмятежным и чистым, как нетронутая ветром поверхность горного озера, и в итоге обретаешь свободу. Свобода духа предоставляет пространство для маневра, помогая ничем не отягощенному всаднику сохранять равновесие в своем захватывающем полете на спине ветра.
* * *— Ну, ты и загнул, — восхитился Мелхиседек, весело прыгая около хозяина, идущего по направлению к морю. — Всеобщий Язык — это молчание, паузы между звуками, тишина, в которой содержится особый смысл… Заставь замолчать свой собственный ум, и ты постигнешь суть вещей… С ума сойти. Где ты всего этого набрался?
— Понятия не имею, — пожал плечами юноша. — Сам себе удивляюсь. На меня словно снизошло какое-то озарение. Я вдруг понял с абсолютной уверенностью, что этот человек никогда не получит золота из свинца, никогда не заговорит на Всеобщем Языке. Мне стало жаль англичанина, вот я и подбросил ему ложное, но завлекательно-правдоподобное представление. Этот образ поможет ему обрести самоуважение, поверив в то, что он осуществил свою мечту.
Вслушиваясь в тишину, в паузы между звуками, англичанин начнет представлять, что проникает разумом в суть вещей, и уже не будет чувствовать себя неудачником. Потом он примется учить других тому, как постигнуть Великое Творение через молчание. В конце концов, он вообразит себя алхимиком второго типа, воплотившим свою Судьбу, и на этом его душа успокоится.
— Молодец, — оценил щенок. — Лихо завернул. Сделал доброе дело. Зачем человеку мучиться? Пусть чувствует себя удовлетворенным. Кстати, придуманный тобой образ не так уж и ложен. Даосы в самом деле постигали Истину через молчание. Было у них такое упражнение.
— Надо же! — удивился Саша. — Понятия об этом не имел.
— Видать, интуиция сработала, — сказал Мелхиседек. — Полезная штука интуиция.
Юноша кивнул, подумав про себя, что истинная интуиция — это приобщение к Душе Мира.
— И что теперь? — осведомился пес. — Куда мы направимся?
— К Фатиме, — ответил Саша. — Я должен увидеть женщину пустыни.
— Судя по тому, что мы направляемся к порту, ты отказался от мысли еще разок пересечь Сахару?
— Не следует дважды повторять один и тот же путь, — улыбнулся юноша. — Поедем на корабле. К тому же, так будет быстрее.
— Ушам своим не верю! — воскликнул щенок. — Чудеса — да и только! Не понимаю, что с тобой происходит, но умнеешь ты прямо на глазах. Еще немного — и ты и впрямь начнешь дивить меня своей мудростью.
* * *— Ты начал рассказать мне о Пути Пищи, но отвлекся на тему искаженных образов, — сказал Саша. — Мне бы хотелось побольше узнать об этом Пути.
— Люди Пищи, следующие по Пути Пищи, занимались совершенствованием различных систем питания тела и духа, — объяснил Даос. — Являясь хранителями учения «Вкус Плода с Дерева Жизни», они учились получать удовольствие от так называемого всестороннего питания, всестороннего осознания мира.
Много тысяч лет назад Воины Жизни поняли, что правильное питание духа не менее важно для них, чем питание тела. Если сила тела поддерживается с помощью еды, воды и воздуха, то дух человека кормится ощущениями и впечатлениями, информацией, получаемой из внешнего мира и отражающейся в мире внутреннем.
Правильное питание тела и духа для «Спокойных» означает надлежащее и своевременное удовлетворение всех естественных потребностей, в том числе физических, эмоциональных, интеллектуальных, социальных и сексуальных.
Большинство восточных эзотерических учений, и в том числе буддизм, призывают к ограничению и обузданию личных потребностей, к отказу от желаний и побуждений, которые в данных системах рассматриваются как неправедные, вредные или греховные. Возникающий в результате подобных самоограничений мощный волевой контроль сознания над телом они рассматривают как этап продвижения к познанию истины и к совершенству.
Коэльо, в противоположность аскетическим течениям, призывает следовать своим желаниям и побуждениям, утверждая, что именно в этом заключается смысл человеческого существования.
