Джеймс Редфилд - Десятое пророчество
История пробуждения
Я открыл глаза. Меня окружал яркий синий свет, и я испытывал уже знакомое ощущение покоя и уюта. Слева от меня находился Уил. На лице у него были написаны огромное облегчение и радость оттого, что я вернулся. Придвинувшись ближе, он шепнул:
— Тебе здесь понравится.
— А где мы? — спросил я.
— Присмотрись и поймёшь.
Я покачал головой:
— Прежде мне нужно поговорить с тобой. Мы обязательно должны установить, где проводится эксперимент, и остановить его. Они уже разрушили вершину одного из холмов, и одному Богу известно, что они сделают в следующий раз.
— А что мы будем делать, если найдём их? — спросил Уил.
— Не знаю.
— Вот и я тоже. Расскажи, что там случилось.
Я прикрыл глаза, чтобы лучше вспомнить, и поведал ему о новой встрече с Майей, особо остановившись на том, как она возражала против моего предположения, что она является членом группы.
Уил слушал молча, только кивая в знак согласия.
Я описал встречу с Кэртисом, общение с Уильямсом и то, как нам удалось остаться в живых.
— Уильямс говорил с вами? — поинтересовался Уил.
— В общем-то нет. Это не было мысленное общение, как у нас с тобой. Похоже, он передавал нам-информацию каким-то другим образом.
Я, словно бы уже раньше знал всё это. Похоже, мы оба произносили вслух то, что он пытался сообщить. Это было очень странно, но я знаю, что он был там.
— В чём заключалось его послание?
— Он подтвердил то, что мы с тобой видели, наблюдая за Майей. Он сказал, что мы не только способны вспомнить свои собственные планы касательно будущей жизни, но и обладаем более широким знанием — относительно человеческого предназначения на Земле и того, как мы можем его выполнить.
Похоже, воспоминание об этом знании активизирует более мощную энергию, которая может покончить со Страхом… и с этим экспериментом. Он назвал это Видением мира.
Уил молчал.
— Что ты об этом думаешь? — спросил я.
— Думаю, что всё это — углубление знания, связанного с Десятым откровением. Пойми, пожалуйста: я вижу, что дело не терпит отлагательств.
Но единственный способ помочь — это продолжать исследовать послежизненное измерение, пока мы не выясним что-либо об этом расширенном Видении, о котором вам пытался рассказать Уильямс. Наверняка существует конкретный приём, позволяющий вспомнить его.
Какое-то движение привлекло мое внимание. В полусотне футов от нас я увидел — на сей раз довольно отчётливо — восемь-десять душ, а за ними — целое множество их, сливавшееся в подобие янтарного облака. При их приближении я испытал знакомое ощущение направленной на меня любви.
— Ты знаешь, что это за души? — спросил Уил, широко улыбаясь.
Я смотрел и — чувствовал родство с ними. Я одновременно и знал, и не знал. И чем дольше я смотрел, тем сильнее становилось это ощущение эмоциональной связи — как никогда и ни с кем прежде. И параллельно с этим росло ощущение узнавания: я уже бывал здесь раньше.
Сонм душ приблизился футов на двадцать, и чем ближе, тем больше они радовались мне, всё больше открывались мне навстречу. И я сам растворялся в этом ещё никогда не испытанном с такой силой чувстве.
— Ты мог себе представить такое? — снова спросил Уил.
Я обернулся к нему:
— Это мой сонм душ, ведь правда?
И вместе с этой мыслью нахлынул поток воспоминаний. Франция тринадцатого века, монастырь, внутренний двор. Меня окружает группа монахов: смех, ощущение тепла и симпатии.
Потом, я один бреду по лесной дороге. Двое худых, оборванных людей просят помочь им: речь идёт о сохранении некоего тайного знания.
Тряхнув головой, чтобы отогнать видение, я взглянул на Уила, охваченный мгновенным страхом: что мне предстоит увидеть? Потом снова постарался сосредоточиться, а мой сонм душ, приблизившись ещё фута на четыре, окружил нас.
— Что это было? — спросил Уил. — Я не совсем понял.
Я описал своё видение.
— Попробуй дальше, — посоветовал Уил.
Тут же я опять увидел отшельников, и откуда-то мне было известно, что они принадлежат к тайному ордену францисканцев-спиритуалов, недавно отлучённому от церкви после отречения Папы Селестина V.
Папы Селестина? Я взглянул на Уила:
— Ты понял? А я и не знал, что был Папа с таким именем.
— Селестин V был Папой в конце тринадцатого века, — подтвердил Уил. — Те развалины в Перу, где было обнаружено Девятое откровение, открыли в шестнадцатом веке и назвали в честь него.
— А кто такие спиритуалы?
— То была группа монахов, веривших, что можно обрести высшее знание, отделив себя от человеческой культуры и вернувшись к созерцательному образу жизни на лоне природы.
Папа Селестин поддерживал эту идею и даже сам некоторое время жил в пещере. Разумеется, он был низложен, а позже, большинство спиритуалов были осуждены, как гностики и отлучены от церкви.
На меня снова нахлынули воспоминания. Двое отшельников обратились ко мне с мольбой о помощи, и мне, хотя и с большой неохотой, пришлось встретиться с ними в глухом лесу. У меня не было выбора: так проникновенно они смотрели на меня, так бесстрашно держались.
Старые документы в большой опасности, сказали эти люди: они могут оказаться потеряны навсегда. Позже я тайком пронёс эти бумаги в аббатство и прочёл их при свете свечи, предварительно заперев все двери.
Документы являлись старыми латинскими копиями Девяти откровений, и я согласился переписать их, пока они ещё целы. Я кропотливо воспроизводил их десятки раз, посвящая этому каждую свободную минуту.
В какой-то момент восторг перед Откровениями охватил меня до такой степени, что я попытался убедить отшельников предать их гласности.
Они решительно отказались, объяснив, что эти документы тайно хранятся уже несколько веков в ожидании того момента, когда внутри церкви зародится верное понимание.
На вопрос о том, что это означает, они ответили: Откровения не могут быть восприняты, пока церковь не уладит то, что они назвали дилеммой гностиков.
Откуда-то я помнил, что гностики — это ранние христиане, считавшие, что последователи единого Бога должны не просто почитать Христа, но и стремиться сами подражать ему в духе Пятикнижия.
Они пытались описывать это подражание в философских трактатах, претендующих на роль практических наставлений.
В конце концов, когда ранняя церковь сформулировала свои каноны, гностиков стали рассматривать, как преднамеренных еретиков, не желающих влагать свою жизнь в руку Божию из одной только веры.
По мнению тех, кто возглавлял тогда церковь, вовсе не следовало пытаться понимать и анализировать: надлежало довольствоваться тем, что живёшь по воле Божией, предаваясь ей каждую минуту, но не силясь уяснить себе Его высший замысел.
Обвиняя иерархов церкви в тирании, гностики утверждали, что их понимание и их методы, как раз, и имеют целью способствовать акту принятия воли Божией, за который так ратует церковь, а не бесконечной болтовне на эту тему — грех, весьма свойственный церковникам.
В конце концов, гностики потерпели поражение, были отстранены от участия в церковных службах, вычеркнуты из церковных книг, а их верования ушли в подполье, в тайные секты и ордена. Однако, дилемма была ясна.
Пока церковь поддерживала идею преображающей духовной связи с Богом, но преследовала любого, кто говорил о специфике поддержания этой связи — то есть, каким образом её поддерживать, как она должна ощущаться и т. д., — до тех пор этому «Царству Божию в душе» суждено было оставаться не более чем интеллектуализированной концепцией внутри церковного учения, и любое упоминание об Откровениях грозило бы гибелью их сторонникам.
Я выслушал доводы отшельников и ничего не возразил, но в душе не согласился с ними. Я был уверен, что орден святого Бенедикта, к которому я принадлежал, заинтересуется этими документами.
Позже, не ставя в известность отшельников, я послал одну из копий своему другу, являвшемуся ближайшим советником кардинала Николаса, возглавлявшего нашу епархию.
Реакция не заставила себя ждать. Пришло сообщение, что кардинал находится за пределами страны, а мне было велено срочно отправиться в Неаполь, чтобы предоставить отчёт о моих находках тем, кто стоит выше его.
Охваченный паникой, я тут же постарался распространить рукописи внутри ордена как можно шире, надеясь обеспечить себе поддержку тех из братьев, кого они заинтересуют.
Чтобы протянуть время, я симулировал серьёзное повреждение лодыжки и регулярно отправлял «наверх» письма с объяснениями причин своей задержки.
За эти несколько месяцев я успел многократно переписать Откровения. Но однажды ночью, в новолуние, ко мне ворвались солдаты.
Они вышибли запертую дверь, сильно избили меня и с завязанными глазами доставили в замок местного дворянина, где я долго томился в ожидании казни. А потом мне отрубили голову.
