А. Андреев - Очерки русской этнопсихологии
Вот теперь пришло время еще раз вспомнить о двойственности Ирея или о чете в цифре Четыре. Если представить себе Шесть в виде прямой линии, как иголки внутри яйца, то все почти остальные цифры окажутся оболочками или концентрическими кругами вокруг нее, если попробовать все это нарисовать. Именно этот образ дедовских построений и заставил меня сопоставлять его "Спаса Дюжего" с восточной мандалой. Но не все цифры будут кругами. Исключения составят симметричные относительно шестерки четыре и восемь. Они тоже прямые линии, перекрещивающиеся с шестью и одновременно круг или еще одна оболочка. Почему?
Потому что восемь для деда – "осьмера", то есть ось мира. Ирей не только рай в русском народном мировоззрении, но и мировое древо. При этом когда-то народ считал, что Иреевдва. Следом этого и показались деду чет в четверке и две четверки в восьми. Размышляя об этом, он пишет, что шест направлен вверх, то есть является вертикальной осью мира, а два Ирея своим перекрестием творят четыре стороны Света. Естественно, три оси во вращении создают идеальную сферу и замыкают круг Небес. Тут надо еще учесть, что шест дед рассматривает не столько как ось физического мира, сколько как то, вокруг чего вертится жизнь мира-общества. Это, впрочем, нисколько не противоречит тому, что эта ось наравне с Иреями участвует в создании сферы Небес, поскольку понятие Неба традиционной культуры есть явление сознания, а не физики. В этом Спас тоже нисколько не противоречит принципам построения буддистской мандалы.
Далее за восьмерой снова начинается Большой космос или мир Богов.
Девять дед переводит как девята (это для него не девятка, а множественное число, как в слове девчата; будет понятнее, если читать девяты). Это примерно то же самое, что и божата. Т.е. девять – это уже не Девы, "старые Боги", относившиеся к первым тройкам, а новое поколение молодых богов или же, своего рода, "энергий", развернувшихся по истечении определенного цикла из первоисточников. Девять или трижды три девяты составляет три новых тройки симметричных начальным тройкам Дев и Йодина. Они же, соответственно, охватывают Земной мир еще девятью защитными оболочками.
Космос становится в полном смысле слова Космосом, то есть Порядком проявленных потенций, в Десяти. Десять – дед переводит как "Деус – Отец-управитель, потому что десный, правый, правящий. Неспокойный Дух". Единственную параллель его Деусу я смог подыскать в древнем арийском Дьяусе – тоже боге-отце. Дед пытается сопоставлять Деуса с Йодином, но рассуждения его туманны и несколько невнятны, поскольку он вряд ли хорошо владел мифологией этой темы. Однако смысл, в общем-то, улавливается и сводится приблизительно к тому, что, если в Йодине уже есть все, но свернуто, в состоянии идей-потенций, то в Деусе это все сопребывает в полноте своего бытия и явленности, поскольку прошло полный цикл развития, снизойдя в материю. Теперь эту полноту ждет возрождение в очищающем огне. Огонь этот возрождающий назывался Крес, а возрождение – кресением или воскрешением.
Обычно предполагается, как это пошло с пифагорейцев, что десятка есть совершенный, по-своему законченный числовой ряд, кодирующий собою всю полноту мира. Дед в простоте душевной идет дальше, то ли потому, что пифагорейцев не читал, то ли потому, что офеням вообще было не свойственно преклонение перед авторитетами.
Он предполагает, что вслед за полнотой мира должна вернуться изначальная нерасчлененность бытия. Дед пишет, что "наш мир переполнен и все по себе". Что бы он сказал, если бы узнал, как подпрыгнула численность людей и вещей за последние годы! Объединение мира по сути означает его конец. Эта мысль не нова, но дед об этом не говорит. Нерасчлененность, просто продолжает он, в свою очередь опять развернется в мир через творение и устроение. Этот "колебательный контур" отражен в Одиннадцати – совмещении Одного и Десяти, начала и конца. И это, совершенно очевидно, значимо и принципиально для понимания мировоззрения Тропы. Потому что поверх всех построений, как в типичном заговоре, наложен замок, скрепа, которая должна беречь не только Вселенную, но и ее саморазрушение-самовозрождение.
Бесконечное кольцо разворачивания и сворачивания Устроения Вселенной защищается Силой Дюжины, откуда и название – "Спас Дюжий".
Несколько раз в своих записях дед говорит о том, что все сказанное им об устройстве мира имеет прямое отношение к составу человека, так сказать, микрокосму. Отражением этого звучат для меня его рассуждения о сходстве счета до двенадцати и азбуки. Он пишет: "И счет, и азбука начинаются из Аза, из единицы. Аз – это начало". Дед использует термин "мыслено древо", который, видимо, взял из "Слова о полку Игореве". Под ним он понимает и Мировое древо, и структуру мышления человека, которые как бы накладывает друг на друга. Это, в общем-то, оправданно, потому что никакого Мирового древа помимо нашего сознания не существует. Иначе говоря, его можно считать организующим наше мировоззрение, наш образ Мира принципом. В этом смысле оно действительно может считаться вырастающим, как из корня, из этого самого Аз, потому что аз – это начало азбуки, значит того, из чего складываются слова. А мышление, по представлениям офеней, и есть образы мира облеченные в слово.
При этом азбука разворачивается от "аз" до "я" (дед считал, что наш алфавит заканчивается "я", и отбрасывал все остальные кириллические буквы, хотя и кончал Реальное училище), тем самым охватывая человеческое естество во всей его полноте: от божественного до личности. Аз для него был германским Ас, то есть "молодой бог".
Отбросим историческую сторону этой идеи и поглядим с точки зрения психологии: пока ты младенец, отношение к тебе окружающих подтверждает, что ты есть средоточие любви, внимания и поклонения людей. Это входит в наше сознание как основа, на которой формируется мышление, как корень, из которого вырастает мыслено древо. Но очень скоро ты взрослеешь, и люди меняют свое отношение к тебе. Ты оказываешься перед выбором: сохранять ощущение себя Богом или же принять человеческую долю. Остаться в мире устроения от Аз до Дюжины или перейти в мир от Аз до Я. В общем-то, выбора у нас нет, потому что не принять "договор человека", означаег не выжить. Поэтому все мы из мира чистых чисел или взаимодействий сбегаем в мир слов или взаимоотношений.
Азбуку в рамках "Строя" дед вписывает в шестерку – земное существование человека и одновременно огненный переход. Из него и, соответственно, из азбуки можно вырваться, только проскочив сквозь Крес за семерку. В другом месте, относящемся к сказкам, дед говорит об огненной Жар-реке, за которую надо прорваться, чтобы обрести силу, но это скорее относится к теме мифологии Тропы.
Дед довольно определенно говорит о том, что "Спас Дюжий" нужен для работы над собой в рамках так называемой Науки мышления. Эту дисциплину очень подробно излагал мне Дядька. Но то ли из-за дедовских намеков на существование каких-то практик магического или медитативного толка, связанных с этим мандалоподобным образом устроения, то ли из-за моей изначальной нацеленности на поиск вполне определенных вещей, я чуть было не пропустил настоящее. Как мне казалось, дед этими практиками то ли не владел, то ли не посчитал нужным записать. У остальных же стариков выяснить соответствие дедовских записей тому, что они показывали, чаще всего было чрезвычайно трудно. И вовсе не потому, что они были с ним не согласны или ничего о записанном им не знали. На мой взгляд, это был принципиальный, продуманный педагогический подход: или я дохожу до ответа на свой вопрос сам, или меня надо к этому ответу подводить всеми мыслимыми и немыслимыми путями, но ни в коем случае не давать его. Почему? Потому что уже продуманный, четко сформулированный вопрос почти победа, а ответ – это же всего лишь праздник в твою честь. По большому счету он не имеет значения, потому что сразу же переводится в память, а это значит, переводит туда и тебя из настоящей жизни. Только состояние поиска, борьбы есть движение и жизнь. Да и нельзя подарить победу. Отобрать, украсть – сколько угодно, скажем, решив за человека задачу, к которой он подошел на своем жизненном пути. Но подарить – никогда! Сейчас, по прошествии лет, когда я могу считать себя в какой-то мере практиком, прикладником в той науке, которой они меня тогда обучали, я и сам не вижу пока ничего равноценного этому подходу. И на новой Тропе, мне кажется, он все больше прививается как "школа", да позволено будет такое выражение. Тогда же, имея перед глазами только педагогические принципы обучения в советской школе и институте, я шибко возмущался и негодовал, когда меня учили "так неправильно!" Все первые годы ученичества я изображал из себя историка и собирателя и постоянно выпытывал из стариков сведения об офенском быте, о скоморохах и о мифологии. Со Степанычем это не проходило никогда, а вот Дядька иногда вдруг выдавал мне изрядный кусок пирога, хотя, как я это вижу сейчас, делал это не под моим управлением, а в моменты, когда я был переполнен обидами сверх меры и мог бросить все и сбежать. Можно сказать, он просто гасил меня этими рассказами. Все это были всего лишь приманки для моей личности, чтобы удержать ее как можно дольше в работе над собой – чистке и кресении. Тем не менее, независимо от цели, ради которой это делалось, рассказы эти были рассказами о том, что меня интересовало, в частности, и о мифологии.
