Николай Сиянов - Сувенир из Нагуатмы. Триумф Виджл-Воина
Вот тогда и сказал Илюша, думая о своем: “Уйду в монастырь, попрошусь в послушание к отцу Феофилу”.
7 апреля. Теперь я вроде сиделки. Участковая сестра проконсультировала: когда давать таблетки, какие… ну в остальном меня обучать не надо. Иногда не вредно и помечтать, потому и говорю, держа Веру Васильевну за руку: “Солнышко все выше, выше, весна. Скоро зазеленеет, подокнами расцветет сирень. Мы встанем и пойдем посидим под этой сиренью…”
В полузабытьи она временами называет меня Максимушкой. Господи, и сами не ведает, насколько права.
P.S. Перепутались дни и ночи. По ночам всегда напряженнее, я почти не выхожу отнес. И часто думаю, что все, что ни делается, к лучшему. Это даже хорошо, что меня прогнали с работы; ну как бы я крутился теперь, как выкраивал время? И еще одно “хорошо” нашего кошмарного времени: хорошо. что я заранее приучил себя к одноразовому питанию, хорошо, что вегетарианец. Вере Васильевне тоже требуется самая малость.
8 апреля. Вере Васильевне как будто лучше, она даже понемногу встает. Ходит по квартире, подолгу стоит у окна. Дай-то Бог, ей поправиться!
9 апреля. Итак, мне почти двадцать семь… Это начало пути или пора подводить итоги? Временами такая странная жизнь кажется мне не менее странным сном. Особенно в последнее время. Столько событий! И одно невероятнее, запредельнее другого… Задумаешься тут: что есть жизнь? Она — игра? Разлив энергии, а мы в ней всего лишь сгустки положительных или отрицательных качеств, накоплений? Кто мы: модель прошлого опыта или модель будущего моделирования? Или все проще, и все мы, как и все в природе, просто иллюзия? Иллюзия былого в Памяти Духа? И потому все вокруг сон? И мы в этом сне яростно сопротивляемся, барахтаемся за свое место под солнцем — закодированные традициями, психологированные биороботы с вечно расщепленным сознанием…
Естественный и извечный вопрос: как быть? Что делать? Жизнь — это подъем сознания. Эволюция — восхождение к сознанию. Пружина жизни — страдание… “Страдать надо, страдать, чтобы вырвать индивид из состояния лености”. В конце концов страдание лишь средство, чтобы проснуться. Необходимо скорее проснуться, стать цельным, единым без всякого расщепления, стать, по выражению Будды, “как морская вода, которая везде и всюду одна — соленая”.
И что очень важно, проснуться необходимо не одному, а всем на Земле, непременно всем, большим и малым мыслящим существам одного крошечного, летящего в Беспредельности островка. И тогда не надо никого увлекать и запутывать “измами”: социализмами, коммунизмами и прочей подаренной Системой Оправдания чепухой; не надо никого вести и спасать: проснувшееся человечество с очищенным сознанием — это и есть золотой век Сатия-юга.
10 апреля. Словно бы охладел к своему прошлому, к судьбе капитана Максимова. Но на днях увидел себя маленьким; папаша мой — повар какой-то забегаловки — зажал бедного голозадого ребенка между ног, драл ремнем, приговаривая: “Учись, сукин сын Андрейка, авось человеком станешь!” Ох, как я ненавидел его! С головы до пят, особенно его белые волосатые руки…
А сегодня и вовсе нечто непотребное. Правда, поначалу все хорошо: я курсант мореходки в красивой форме и сам — что надо! — в гостях у одной знакомой девицы. Папа у нее банкир, не настоящий, разумеется, а так, банковский служащий, но все равно для меня — банкир, почитаемый человек. А девицу я за глаза называю Сигмой, хотя имя у нее вполне рядовое, обычное: Людмила; а почему Сигма, не знаю. Так про себя и среди знакомых курсантов ее величаю. За банкировским столом, естественно, банкировский пир, и я, вечно полуголодный курсант, видно… того, перехватил. Дорвался до фазана и креветок…
В этот момент медитации я и вышел в Хронику Акаши особенно полно: плохо мне, с животом что-то, попросту говоря, в туалет надо. Дальше — больше, вовсе прескверное. Раковину унитаза забило, должно, я воду слил — и все содержимое с ревом через край на кафель. Из красивого голубого унитаза да на прекрасный банкировский пол. Заползал, делать нечего, засобирал ладошками; высокий такой, красивый молодец, в форменной моряцкой одежде… и чем занимается?
“Чувство юмора, — сказал кто-то из мудрых, — это умение видеть иронию крайностей… два полюса одной ситуации”. Умри, Денис, лучше не скажешь! Но для чего подобный интим вроде бы и не чужой для меня жизни? Потому и начинаю охладевать к капитану Максимову, к его прошлому. И то — жизнь как жизнь, всего хватало, и юмористических ситуаций тоже. Это, может, у бетхове-нов да у королей династии Стюарт все высокое, возвышенное. Мой кэп нес по бурному морю очень разную жизнь.
11 апреля. Снова кэп. Хочу понять; эти картины, куски кинолент, они наудачу приходят, случайно? Или есть закономерность какая? Кажется да, есть. По-моему, дается то, что капитану приходилось переживать особенно остро. Все — от его чувств; они, как посев, запечатлевались в его Мыслеформе или Сущих, а ныне всплывают уже перед тем, кто жнет.
…Сбесилось море совсем, штормяга не приведи Господи! Бискай всегда шумлив и капризен, но сегодня… Смотрю в иллюминатор из своей каюты: сплошная белизна с синими проблесками воды. Девять баллов, пожалуй, не меньше. Дает Бискай прикурить! Как ни спешим в тропики, надо сбавлять ход, ложиться носом на волну.
— В рубке! На курсе?
— Двести десять градусов, Максимыч!
Сам вижу, компас передо мною в каюте, в углу. Для порядка спрашиваю, чтобы рулевой не рыскал по сторонам, не уклонялся.
— Средний ход! Выходи помалу, носом на волну. Держать чистый норд, там посмотрим.
— Понял, Максимыч: средний ход, держать чистый норд.
— Лево на борт!
Завалило “Альбатрос”… Все со стола, что не закреплено: “Три мушкетера”, карандаши, папки с бумагами… На кренометре — почти сорок!
— Максимыч! — заполошно по трансляции вскричал вахтенный старпом Алексеич. — Максимыч, в рубку!
Черт, надо было самому выполнять маневр, понадеялся… Что там? Почему чиф в истерике?
Не помню, как влетел в рубку и к смотровому окну: мамочка! В кабельтове от нас гигантская “дура”, волна-убийца с десятиэтажный дом… А траулер на развороте, почти подставили борт…
— Внимание экипажа! Вблизи гигантская волна, всем быть “на товсь”. Особенное внимание — на камбузе!
Все, больше ничего не успею ни сказать, ни сделать… Откуда она, дуреха?! Видел чиф или спал? Видел — и подставил борт? Японский бог, только бы пронесло!
Нет, не тот случай, не пронесло. Волна подмяла корму — подставили-таки слип; ворвалось чудовище с длинным вывертом, треском. Рулевую вздыбило, занесло: фок-мачта, нос с брашпилем, крупно дрожа, запрокинулись в небо. О Боже, как тянутся секунды… зарыло, поволокло, палуба из-под нок Выдержат стекла, нет? Да Бог с ними, стеклами, выдержала бы корма!..
Удар! Дверь настежь, вырвало ее, что ли? Волна по рулевой рубке, двухметровая… мамочка! Двадцать лет по морям, такого не видывал!
Чифа вклинило в угол; я — за гирокомпасом, тоже заклиненный… Рулевой где?! Нету рулевого, вылетел под крен вместе с водою…
Прошлась по рубке волна слева направо и теперь под крен в разверзшийся проем — двери точно не было! — отступала разбойно в черный провал, крутя воронки.
— Чиф, на руль! — а ноги сами к левому борту, к проему.
— Максимыч, назад! — старпом у руля, вцепился в колонку…
Нет ни лееров, ни матроса: не пронесло! И поволокло, поволокло “Альбатрос” в сторону, будто испытывали на излом, но через мгновение — затяжное, в трепете и вибрациях выравнивание киля… Новый крен, уже в обратную сторону!
Что там делается внутри судна? Как люди? По трансляции из машинного отделения крик: “В рубке! Вода в машине, пробоина!” Ну вот и началось… Однако спокойно, спокойно.
— Внимание экипажа! Объявляется общесудовая тревога. Аварийным партиям — стоять по местам! Стармеху срочно в машину! Боцман, в рыбцех!
Сколько раз отрабатывали учебные тревоги! Сколько недовольных всегда: зачем? для чего? только время теряем! А вот затем. Чтобы в подобной ситуации знать, что делать!
— Чиф, на курсе?
— Не слушается руля, Максимыч…
Нос задран, туда-сюда; виляет направо-налево, словно высматривает что в небе.
— В машине! Доложить обстановку!
— Максимыч, воды выше колена… Главный шипит…
— Пробоину определили?
— Ничего не видно, не подступиться!
— Люди все целы?
— Да, кажись, все. Отсылаю вахту наверх: и механиков, и мотористов.
Боцман из рыбцеха прорвался по трансляции:
— В рубке! Вода выше пояса, не пройти! Корма осела, сплошная круть-верть…
— Без лирики, боцман, твое мнение?
— Сорвало корму, Максимыч, ежели мое мнение. Тонем! Надо подавать SOS, если без лирики.
Идиот! Но — прав ведь он, прав.
