Владимир Шмаков - ЗАКОН СИНАРХИИ
Проблема демонологии необычайно интересна и по своей философской важности и по своим ярким краскам, но в настоящем месте я принужден ограничиться лишь некоторыми основными тезисами в соответствии с общим планом данной работы. В только что приведенных трех текстах заключены четыре доктрины: 1 — Люцифер до своего падения был старшим и первым в царстве ангелов, 2 — вместе с ним пала и вся его иерархия, 3 — причиной падения была гордость, то есть стремление возвеличить свою волю помимо царства Отца, и даже над Ним, и 4 — после падения Люцифера его место занял Михаил. В системе исторических демонологии неразрывно переплетаются два противоположных мировоззрения. С одной стороны, мы повсюду находим более или менее отчетливые следы истинной эзотерической доктрины, а с другой — здесь попросту суммировались народные суеверия и отрывочные данности неумелого мистического опыта. Можно составить целую цепь различных концепций дьявола от прямой противоположности Божественному Началу до «Светоносца», хотя бы верховной масонской ложи — Palladimum Novum Reformatum (основанной Альбертом Пайком в Чарльстоуне в США), где дьявол получает значительное большинство предикатов Бога. Наиболее важными типами дьявола в истории являются Ариман как олицетворение метафизического зла, Демиург (у гностиков, а позднее у богомилов[82]), система Молоха и А с тар ты, совокупность хаотических божеств, и в позднейшее время — Бафомет как возвращенный Пан.
Эзотерическая философия утверждает, что сатана не есть личность, равно как и зло не есть самодовлеющая реальность, а лишь отсутствие добра.
В моей работе «Священная Книга Тота. Великие Арканы Таро» эта доктрина подробно изложена и приведен целый ряд цитат авторов различных эпох и народов. Хотя в наше время чрезвычайно распространено мнение, что зло есть реальная антитеза добра, то есть некоторая, вполне самостоятельная враждебная сила, имеющая ноуменальные корни, но ложность этого мнения становится очевидной из поразительной согласованности почти всех великих философов и деятелей религии. Приведенные в моей книге тексты нетрудно дополнить произвольно большим количеством им подобных. Прежде всего эта доктрина занимает центральное место у Плотина: «Одним словом нужно признать, что зло есть лишь недостаток добра[83]. Ограничиваясь только теми авторами, где эта идея Плотина повторяется почти в тех же словах, я должен указать хотя бы на следующее: Бл. Августин «De civitate Dei» XI, 22, 11, p. 302, de la trad, de M.Suisset; Лейбниц «Феолицея«, 1,31, 1, 20; «Traite de libre arbitre», II; Вергилий «Энеида» стр.730–734; Дионисий Ареопагит «О Провидении»
Поразительно глубокое и верное объяснение феноменальности и относительности зла мы находим у Бл. Августина в его опровержениях манихейского учения о дуализме Божества. Все примеры, приводимые манихеями в доказательство субстанциональности зла, представляют собой неправильные обобщения. Каждая из указанных ими субстанций является злом только для того или другого вида существ и при известных только условиях[84]. Различные примеры зла лучше всего обобщаются в понятиях «вредного», «несоответствующего природе», «порока», «порчи». Но несоответствие не есть природа, а нечто противное природе. Следовательно, зло не есть субстанция[85]. Зло есть недостаток или порча субстанции[86]. Первичное зло есть отсутствие бытия, поэтому, как тьму мы поднаем по сравнению со светом, так радикальное зло по сравнению с Высшим Благом, то есть с Самим Богом. Когда мы познаем Бога, то от нас не укрывается и зло, как Его полная противоположность[87]. Прямое познание зла совершенно невозможно[88]. Зло может существовать только в добре, которое оно разрушает, а когда это разрушение достигает своей высшей степени, тогда вместе с добром уничтожается и само зло[89]. Но если субстанцией называется содержащее, но не содержимое, то зло, которое не может существовать без носителя, не есть субстанция[90]. Высшее благо, то есть благо, свободное от малейших следов зла, существовать может, а высшего зла, чуждого примеси добра, быть не может[91]. По существу своему, зло есть лишение, отсутствие блага, а следовательно есть небытие и ничтожество[92], а потому нет субстанций, которые бы были злом[93]. Учение Августина о зле так глубоко и полно, что я ограничусь лишь еще только одной цитатой — для Божественного Сознания, как совершенной гармонии, зло как таковое представляет собой фикцию, не имеющую никакого реального содержания, все это резюмируется Иоанном Скоттом Эригеной[94] в следующей формуле: «Бог вовсе не знает зла»[95]
Так, зло не есть самобытная реальность, антиномичная добру, а есть лишь искажение добра и, взятое в отдельности, есть ничто. В идеальном мире совокупность феноменального зла не может иметь в силу сказанного самобытного прототипа, ноуменального первообраза. Но вместе с тем самый факт существования феноменов зла является общемировым, а посему истинная концепция идеального мира должна улавливать его и давать ему метафизическое обоснование. Последнее и осуществляется учением о падении Люцифера. Как сказано выше, его иерархия, как волевая, есть или главнейшая (в космогоническом аспекте) или, во всяком случае prima inter pares, «центральная», по выражению Беме. Гордость есть исключительное утверждение себя, гипертрофирование частной ценности, пренебрежение всеми другими, и в конечном итоге есть стремление подчинить целое части. Это есть жажда хотя бы насильственно повысить свой иерархический порядок, но единственным результатом этого может быть лишь выпад из иерархии, то есть падение не только до самых ее низин, но и в пустоту абсолютного ничто. Отсюда становится понятной ранее высказанная мысль, что результатом падения Люцифера явилось лишь образование мнимой иерархии, а не некоторой реальности, противоборствующей Богу.
Сознание, совмещенное с одним только тезисом, не только не может мыслить антитезиса, но и сознавать самого себя. В начале тезис есть лишь абстрактная возможность бытия, только с утверждением антитезиса эта возможность становится свободной. По мере эволюции антитезиса постепенно раскрывается и содержание тезиса.
Так и в данном случае: волевая иерархия идеального мира могла начать свое раскрытие в космосе только по предварительном утверждении своего антитезиса.
Будучи центральным и наиболее ярким выражением синархии, волевая иерархия должна была противопоставить себе свою полную противоположность. Для этого ей нужно было как бы перевернуть все свое естество, изменить все знаки на противоположные. Это начало бытия мира и воспринимается мистическим сознанием как радение Первородного Ангела, превращение его в Сатану.
Это падение не есть нечто случайное, которое могло быть, а могло и не быть, но есть нечто существенное, органически необходимое, и без него мир не мог бы и начать быть. Итак, Люцифер и его иерархия есть антитезис Михаила и его иерархии. Они неразрывно сопряжены друг с другом, как полюсы всякой антиномии: Михаил без Люцифера был бы лишь нирванической реальностью, а Люцифер без Михаила не мог бы существовать даже как иллюзия.
Идеальный мир вневременно и вечно совершенен, а потому падение Люцифера есть не факт истории мира, а метафизический процесс, неизменно совершающийся в продлении времени.
Волевая иерархия как естественное олицетворение и устроитель синархии мира вневременно и вечно отбрасывает свою тень в мрачные пучины небытия. Эта тень есть даже и не ничто, будучи отрицанием всех утверждений, она не может быть самостоятельно определена даже отрицательно, ибо для сего необходимо было бы положительное бытие: субъекта, разума и хотя бы интеллигибельных границ объекта, а всякое положительное бытие несоизмеримо с этой тенью. Находясь вне синархии, эта тень одинаково чужда трансцендентному и имманентному, ноуменальному и феноменальному. Но как тень солнечного света непосредственно начинается за освещенной, то есть отражающей свет поверхностью, так и эта тень синархии непосредственно граничит со всяким бытием и со всяким процессом в Идеальном мире, эта тень лишь раскрывает возможность отчетливого выявления всем звеньям бытия, помогает им осознать свою иерархическую перспективу. В мире же феноменальном она как бы оплотняется, насыщается активностью, делается quasi-самобытным полюсом жизни. Будучи в себе более чем ничто, эта тень получает объективное существование, поскольку действительное бытие извращается в своем естестве и своем призвании. Она начинает жить как паразит и, не имея никаких собственных истоков бытия, она вампирически похищает эманацию реальности, нисходящую на действительные существа и процессы, оплотняет ею свои нелепые кошмары, а энергию жизни тратит на трение бесцельных хаотических столкновений.
