Уильям Янг - Хижина

— Мне никогда не надоедает смотреть на все это. Расточительность Творения, как назвал это один наш собрат. Какое изящество, сколько томления и красоты даже теперь.

— Знаешь, — отозвался Мак, он в очередной раз как бы очнулся и был поражен нелепостью ситуации: где он, кто этот человек рядом? — иногда ты говоришь так, то есть, я хочу сказать, я вот сейчас лежу рядом со Всемогущим Господом, а ты на самом деле говоришь словно…

— Словно человек? — предположил Иисус. — Только некрасивый.

И он засмеялся, сначала негромко, но вскоре смех буквально хлынул из него. Смех был заразителен, и Мак вдруг осознал, что тоже смеется, откуда-то из глубины своего существа. Он уже давно не смеялся так. Иисус придвинулся к нему и обнял, сотрясая своими приступами веселья, и Мак ощутил себя более чистым, живым и здоровым, чем когда-либо с тех пор… он даже вспомнить не смог, с каких пор.

Постепенно оба успокоились, и снова установилась тишина. Казалось, что даже лягушки притихли. Мак теперь испытывал чувство вины зато, что веселился, смеялся, и на него снова накатывала, захлестывала его Великая Скорбь.

— Иисус? — прошептал он. — Я чувствую себя таким потерянным.

Рука протянулась и пожала его руку и не отпустила.

— Я знаю, Мак. Но это не так. Я с тобой. Мне жаль, что ты испытываешь такое чувство, но слушай меня внимательно. Ты не потерян.

— Надеюсь, что ты прав, — сказал Мак, его напряжение рассеялось от слов только что обретенного друга.

— Идем, — сказал Иисус, поднимаясь, — У тебя впереди большой день. Тебе пора в постель.

Он обхватил Мака за плечи, и они пошли обратно к хижине. Мак внезапно ощутил смертельную усталость. День выдался такой длинный. Может быть, после ночи сновидений он проснется у себя дома, в своей постели? Но в глубине души он надеялся, что этого не произойдет.

Глава 8

Завтрак чемпионов

Рост означает перемены, а перемены сопряжены с риском, переходом от известного к неизвестному.

Добравшись до отведенной ему комнаты, Мак обнаружил, что все его пожитки, которые он оставил в машине, сложены на комод, а одежда повешена в открытый шкаф. На ночном столике лежала Гидеоновская Библия. Он широко распахнул окно, впуская поток ночного воздуха, чего Нэн не позволяла делать дома, опасаясь пауков и всего остального ползучего и с проворными лапками. Уютно свернувшись, словно ребенок, под тяжелым одеялом, он успел прочесть лишь несколько строк, прежде чем Библия исчезла из его руки, свет почему-то погас, кто-то поцеловал его в щеку, и он легко оторвался от земли и полетел во сне.

Те, кто никогда не летал таким вот образом, могут счесть это ненормальным, но в глубине души они, судя по всему, испытывают легкую зависть. Он не летал во сне уже много лет, с тех пор, как явилась Великая Скорбь, но в ту ночь Мак высоко парил в звездном небе, воздух был прохладный и чистый, и довольно приятный. Он промчался над озерами и реками, пересек побережье океана и бесчисленное множество обрамленных рифами островов.

Как ни странно это звучит, но летать Мак научился тоже во сне — отрываться от земли без всякой поддержки, без крыльев, без какого-либо летательного аппарата, просто сам по себе. Первые полеты он совершал на высоте несколько дюймов, главным образом из-за опасности, или, если точнее, из-за страха падения. По мере того как высота полета возросла до фута, затем до двух и выше, так же росла его уверенность в себе. Вдобавок он обнаружил, что падение — это совсем не больно, это просто замедленный прыжок. Со временем он научился опускаться на облака, покрывать огромные расстояния и изящно приземляться.

Пока он по собственному желанию парил над зазубренными горами и хрустальными береговыми линиями морей, охваченный давно забытым восторгом полета во сне, что-то внезапно схватило его за лодыжку и дернуло вниз. В считаны е секунды он был спущен с небес и грубо ткнут лицом в глубокую колею грязной дороги. Раскат грома сотряс землю, и дождь мгновенно промочил его до нитки. И тут оно возникло снова, освещенное молнией, лицо его дочери, которая беззвучно прокричала «папа!», а затем повернулась, чтобы убежать в темноту; ее красный сарафан был виден всего несколько мгновений, после чего исчез. Он напрягал все силы, чтобы выбраться из грязной жижи, но в результате увязал еще глубже. И когда его уже затягивало с головой, он, вскрикнув, проснулся.

Сердце бешено колотилось, перед мысленным взором стояли кошмарные видения, и Маку потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что это был всего лишь сон. Но даже когда сон померк в его сознании, переживания не ушли вместе с ним. Сон спровоцировал Великую Скорбь, и не успел Мак встать с постели, как ему уже снова надо было бороться с отчаянием, пожравшим столько дней его жизни.

Поморщившись, он оглядел комнату — тусклый серый свет утра просачивался сквозь оконные ставни. Это была не его спальня, все здесь выглядело незнакомым. Где это он? Думай, Мак, думай! Потом Он вспомнил. Он все еще в хижине с тремя любопытными персонажами, каждый из которых уверен, что все они — Бог.

— Этого не может быть, — простонал Мак, спустил ноги с кровати и обхватил голову руками.

Он вспомнил весь предыдущий день и снова испугался, что сходит с ума. Мак никогда не был особенно импульсивным, поэтому Папа, кем бы она ни была, заставляла его нервничать, ион понятия не имел, что думать о Сарайю. Он признался самому себе, что ему очень понравился Иисус, однако из всех троих он меньше остальных походил на Бога.

Мак долго и тяжко вздохнул. Если Бог действительно здесь, почему же он не избавил его от ночного кошмара?

Сидеть в недоумении, решил Мак, бесполезно. Поэтому он дошел до ванной, где, к его изумлению, все, что требовалось для душа, было аккуратно разложено на полочке. Он понежился под теплыми струями, неспешно побрился и, вернувшись в спальню, столь же неспешно оделся.

Головокружительный аромат кофе привлек его внимание к дымящейся на краю стола чашке. Отхлебнув глоток, он открыл ставни и постоял, глядя из окна спальни на озеро, которое накануне вечером успел увидеть лишь мельком.

Оно было прекрасно, гладкое, как стекло, если не считать всплесков форелей, время от времени выныривавших за своим завтраком, от которых по голубой поверхности расходились круги миниатюрных волн, покуда не угасали медленно, поглощенные большим пространством. Он прикинул, что дальний берег находится примерно в полумиле. По всюду сверкали капли росы, бриллиантовые слезы раннего утра, в которых отражалась любовь солнца.

Три каноэ лениво покачивались у причала, словно приглашая, однако с некоторых пор катание на каноэ не доставляло ему удовольствия. Слишком много печальных воспоминаний оно вызывало.

Причал напомнил ему о вчерашнем вечере. Неужели он действительно лежал здесь вместе с тем, кто создал вселенную? Мак покачал головой, ничего не понимая. Что происходит? Кто они такие на самом деле и что им нужно от него?

И комнату вполз запах яичницы с беконом, смешанный с какими-то другими запахами, и прервал ход его размышлений. Мак решил, что самое время пойти и поинтересоваться насчет завтрака. Войдя в большую комнату, он услышал знакомую мелодию Брюса Кокберна, доносящуюся из кухни. Песню высоким голосом неплохо исполняла негритянка: «Та любовь, что зажигает солнце, заставляет пылать и меня». Папа появилась с тарелками в обеих руках, полными блинчиков, жареной картошки и каких-то овощей. Она была одета в длинный балахон в африканском стиле, дополненный разноцветной легкой повязкой на голове. Она вся сияла, почти светилась.

— Ты знаешь, — воскликнула она, — я особенно люблю песни этого Брюса.

Она поглядела на Мака, который сел за стол.

Мак кивнул, его аппетит разгорался с каждой секундой.

— Да, — продолжала она, — и я знаю, что ты тоже его любишь.

Мак улыбнулся. Это была правда. Кокберн многие годы был любимцем всей его семьи.

— Итак, милый, — сказала Папа, продолжая хлопотать у стола, — что тебе снилось ночью? Сны, как тебе известно, иногда имеют большое значение. Они помогают открыть окно и выпустить нездоровый воздух наружу.

Мак понял, что это приглашение отпереть дверь, за которой таились его страхи, однако в данный момент не был готов пригласить ее в эту темную дыру.

— Я спал прекрасно, спасибо, — ответил он, после чего быстро сменил тему, — Он твой любимец? Я имею в виду Брюса.

Она замерла и посмотрела на него.

— Макензи, у меня нет любимцев, я просто особенно его люблю.

— Ты, кажется, особенно любишь тьму народу, — заметил Мак, глядя на нее с подозрением, — А есть кто-нибудь, кого бы ты не особенно любила?

Она подняла голову и закатила глаза, словно мысленно пролистывая списки всего, что было когда-либо создано.