Виктор Санчес - Тольтеки нового тысячелетия
Нам явно не удавалось проникнуть в глубинное значение ритуала. Мы не понимали языка виррарика. К тому же они подготавливают себя с малых лет для участия в церемониях — с необходимой для этого сосредоточенностью и точностью. Волнующее воздействие, которое каждый шаг ритуала оказывал на участников, проявлялось в их выражениях и степени сосредоточенности. Церемония на Священной Горе завершилась, и они начали собирать алтарь — расписную ткань и металлический ящик, но оставили приношения огню: печенье, шоколад и техино. Нас поразила способность Виррарика в одну секунду менять настроение. Едва они завершили державшую их в сильном напряжении церемонию, как тут же стали радостными и даже забавными. Позже мы убедились, что эта видимая смена настроения не была тем, чем она казалось.
Хотя внешне виррарика улыбались, их внутренний мир все еще нес отпечаток прикосновения к святыне. Это было результатом длительной ритуальной практики, при которой они сами становились в чем-то сопричастными божеству. Нам потребовалось бы более продолжительное полевое исследование, чтобы определить, до какой степени они могли поддерживать это состояние в своей повседневной жизни в горах.
Мы спустились с горы приблизительно тем же маршрутом, каким забирались наверх. На полпути мы останавливались, минут на десять. Мы негромко болтали, а Сирило принес дыню, которую ему каким-то образом удалось разделить на всех присутствующих. Позже, из той же сумки (можно только поражаться тому огромному количеству предметов, которое виррарика носят в своих сумках), он достал бутылку текилы, открыл ее и передал Педро. Педро встал, чтобы принять ее. Он взял небольшой жезл с перьями, который носил на своей шляпе, вставил одно из перьев в бутылку и, отливая по нескольку капель по направлениям на страны света, громко произнес несколько слов с силой, которая оказалась для нас полной неожиданностью. Действо возымело эффект благодаря своей внезапности и, прежде всего, из-за силы и уверенности его голоса. После выполнения этого действия, он взял бутылку с напитком и передал ее остальным. Каждый из виррарика, получив бутылку, обмакивал палец, бросал несколько капель по направлениям на страны света и вверх, а затем делал всего один глоток. Позже мы могли наблюдать это действие каждый раз, когда они собирались выпить. Мы спросили Педро о смысле этих действий, на что он отвечал: «Когда кто-то собирается пить, прежде, чем сделать это, он предлагает сначала немного Богу, так как Он заботится о нем. Если человек этого не сделает, то выпьет слишком много, опьянеет, потеряет голову и скоро станет драться, потеряет свои деньги или влипнет в неприятность; с другой стороны, таким способом Бог сообщает человеку, что охраняет его, и тогда человек спокоен».
Мы снова отправились в путь, и шли, пока вновь не оказались в Реаль, в «доме», где нашли приют виррарика. Это было в развалинах заброшенного здания, где они жили и работали во время своего пребывания в Реале. Войдя внутрь, мы оказались во внутреннем дворике, вокруг которого расположились другие комнаты, в большинстве своем без крыши. Внутренний дворик также не имел крыши. Полом служила утоптанная земля. На ней лежали несколько деревянных балок, использовавшихся для сидения. Там этой ночью они собирались проводить пейотную церемонию — продолжение обрядов, начатых на Ла-Унарре.
Педро сказал нам, что они хотят устроить фиесту. «Мы собираемся играть на маленькой гитаре, танцевать и петь всю ночь». После такого «общего» описания мы пришли к выводу, что они собрались устроить обычную вечеринку, чтобы просто хорошо провести время. Увидеть же нам довелось нечто совсем другое. Теперь, проведя в их обществе несколько дней, мы общались с виррарика более раскрепощенно, и они с нами так же. Мы стали дружны, особенно с Педро и его братом Хиларио. С ними мы часто беседовали, и они отвечали на наши вопросы. Около полудня мы уехали, пообещав Педро возвратиться вечером.
Хикури неирра
Было около восьми вечера, когда мы возвратились в «дом» виррарика. Мы застали индейцев разводящими костер в центре внутреннего дворика, они завершали приготовления к «фиесте». Группа встреченных нами утром иностранцев уже была здесь. Они были очень возбуждены, веселились, шутили и пели — все очень шумно и громко. Это были молодые европейцы того, всем хорошо известного бесцеремонного типа, путешествующего почти без денег, чья неряшливая внешность, длинные волосы и пристрастие к наркотикам заработали им название «хиппи». Возможно потому, что они шумели, или по какой-то другой причине, но Хуичо, — хотя он обычно был тихим и скромным, из тех, кто и мухи не обидит, — вдруг попросил их уйти. Он говорил с ними мягко, стараясь не показаться невежливым. Мы смотрели, недоумевая — имеет ли он в виду также и нас. Он объяснил им, что они собрались устроить фиесту только для виррарика, что таков их обычай и посторонние не могут остаться, что виррарика не собираются спать и будут тем самым очень мешать иностранцам. Он отмел все их возражения, и иностранцам пришлось удалиться. Мы же расположились в той части дома, где обосновался Хиларио и его семейство. Когда мы спросили его, не следует ли уйти и нам, он ответил, что мы можем остаться, поскольку Педро пригласил нас. Он также сказал, что пока мы отсутствовали, иностранцы оставались здесь весь день. Они пили, пели, и курили марихуану. Они так надоели виррарика, что индейцы просто не знали, как от них избавиться. Когда подошло время церемонии, не осталось никакого иного выхода, и Хуичо пришлось сказать им все напрямик.
После того, как спокойствие было восстановлено, виррарика продолжили свои приготовления. Они разложили вокруг огня различные предметы. Сначала появились два экипалес — стулья, сделанные из чего-то наподобие тростника и покрытые оленьей шкурой, украшенные рогами этого же животного, служившими подпорками для спинок стульев. Для виррарика эти экипалес были священными предметами. Они использовались для церемоний, и только маракаме, — или иногда одному из помощников, — дозволялось сидеть на них. Они также принесли пару металлических стульев, на которых должны были сидеть музыканты. По другую сторону костра, прямо напротив стула маракаме, была помещена ткань с росписями, подобная той, что использовалась утром, только рисунки были другими. У этой в центре был изображен костер, от которого двигалось нечто, напоминающее небольших червей оно должно было изображать Татевари, говорящего с виррарика. Кроме того там имелись колосья пшеницы и символы пейота, а также стрелы и разноцветные яркие фигурки. Под раскрашенной тканью они разместили вещи, подобные тем, что мы уже видели утром: домашние печенья, шоколад, перья, дикий табак, техино и цветы. Чтобы начать церемонию, участники сгруппировались следующим образом: на один экипал был усажен маракаме Хуичо; возле него, на другом экипале, расположился Вицент, — он занимал место, которое нам показалось ключевым для проведения церемонии, поскольку это он задавал тон исполнявшимся маракаме песням. Рядом с Вицентом был поставлен металлический стул, на котором восседал Педро. Кроме исполнения обязанностей второго певца уйчоль, он играл на небольшой, совсем простенькой деревянной скрипке. Она была значительно меньше, чем обычная скрипка, тем не менее, звук был достаточно сильным, чтобы не теряться в лишенном кровли помещении. Возле Педро, лицом к огню, сидел Томас, тихий виррарика, игравший на небольшой гитаре, которая звучала как маленькая скрипка. По другую сторону от Томаса никто не сидел — там было пустое место, оставленное для рисунков и размещенных возле них жертвоприношений. Остальное пространство вокруг огня было заполнено сидевшими в беспорядке паломниками. Мы присоединились к ним, стремясь ничем не отличаться от них и хотя бы отчасти приобщиться к ритуалу, насколько нам позволяла наша добрая воля и незнание необходимой последовательности действий для полноценного отправления ритуала. Некоторые участники группы остались стоять.
Все индейцы группы собрались на эту церемонию. Женщины и дети принимали непосредственное участие во всем ритуале. Самые маленькие дети, не обязанные пока что присутствовать на церемонии, все равно принимали в ней участие почти наравне со взрослыми. Младенцы участвовали в ритуале, пребывая на руках у матерей! Это показалось нам символичным, — раз виррарика участвуют в своих церемониях практически с самого рождения, участвуют в этих событиях пока их еще нянчат, потом в отрочестве, затем и в юности, — то, вероятно, это не может не оказывать влияния на всю их последующую жизнь.
Было около девяти вечера, когда Педро начал петь, в сопровождении своей небольшой скрипки и маленькой гитары Томаса — инструментов, используемых исключительно в ритуалах. Минут двадцать Педро напевал речитативом песни на своем языке — «чтобы разогреться», как он сам потом объяснил. Песни, похоже, состояли из мелодичных фрагментов, которые раз от раза варьировались. Голос Педро, его осанка и вся его личность, казалось, полностью изменились в то мгновение, когда он начал петь. Мы не понимали, о чем он поет мы и не могли знать слов этих песен, но судя по манере исполнения певца, мы заключили, что для окружающих они имели огромное значение. На другой день Педро, отвечая на один из наших вопросов, сказал, что эти песни «были посланы ему Богом» в ту самую ночь. Как только Педро закончил петь, Хуичо извлек из ящика средних размеров, сделанного из пальмовых листьев, свой небольшой оперенный жезл. Этот жезл, мувиери, он должен был держать в правой руке на протяжение всей церемонии. В этот момент к ногам обоих певцов были положены два небольших куска красной фланели, на которые в течение всей ночи раскладывались — а иногда и забирались — различные вещи, использовавшиеся в ритуале. Предметы на этой фланели были столь драгоценны, что они ни в коем случае не должны были соприкоснуться с землей, и пользоваться ими могли лишь певцы во время пейотной церемонии. Ритуальные предметы были такими же, как и на первом алтаре, а еще там был священный табак, тыквы-горлянки со святой водой, предметы силы певца, свечи и много кусочков драгоценного кактуса-пейота. Начиная с этого момента, паломники виррарика говорили только на своем языке. Стало казаться, что с этой минуты единственным языком, оставшимся на земле, был их язык, и единственным миром — их волшебным мир, воплощение их мифов. Проговорив некоторое время, виррарика вдруг умолкли и стали вести себя необычайно тихо. Хуичо, певец-уйчоль, поднял свой мувиери и начал петь. Все обратились в слух. Песня маракаме не сопровождалась аккомпаниментом музыкальных инструментов. Он предпочитал петь сам, a capella. Этот напев, лившийся из его уст, отличался от любого другого, когда либо слышанного нами. Слова произносились с ударениями, отличными от общепринятых. В какой-то момент нам даже показалось, что возможно эти песни поются на каком-то священном языке, которым дозволено пользоваться лишь в особых случаях, подобно сегодняшнему. Он повторял одну и ту же музыкальную фразу около сорока минут, а затем сменил ее на другую.
