Элифас Леви - История магии

Делосцы думали ответить на геометрический вопрос, сведя свое умножение к удвоению, но они добились лишь восьмикратного увеличения своего кубического камня. Что до остального, то число их экспериментов может быть сколь угодно продолжено, потому что сама эта история возможно содержит проблему, поставленную перед своими учениками Платоном. Если высказывание оракула должно быть воспринято как действительный факт, мы можем найти в нем еще более глубокий смысл: удвоить кубический камень означает извлечь двойственное из единого, форму из идеи, действие из мысли. Это означает реализовать в мире точность вечной математики, установить политику на базис точных наук, привести в гармонию религиозную догму с философией чисел. Платон был очень красноречив, но менее глубок, чем Пифагор; он надеялся примирить философию логиков с неизменными догмами пророков; он хотел не упростить, но перестроить науку. Его философия была предназначена для того, чтобы в последующем обеспечить приход христианства с теориями, подготовленными заблаговременно и с оживляющими доктринами. Несмотря на то, что он основывал свои теоремы на математике, Платон был скорее поэтом, чем геометром; он достигал гармоничных форм и был преисполнен удивительными гипотезами. Аристотель, который был исключительно вычисляющим гением, говорил обо всем, что только могло обсуждаться в школах; он делал предметом рассмотрения все, чтобы продемонстрировать эволюцию чисел и логику вычислений. Исключая логику платонизма, он старался испытать все и сжать все в своих категориях; он ввел триады в силлогизм и двоичность — в энтимему. Для него цепь бытия становилась соритом (сорит — цепь силлогизмов, в которой опущены некоторые посредствующие посылки). Он сводил все к абстракциям и размышлял обо всем, будучи сам введен в абстракцию и затерянным среди гипотез онтологии. Платон был предназначен для того, чтобы вдохновить отцов церкви, Аристотель, — чтобы быть учителем средневековой схоластики; Бог знает, какие тучи собирались над этой логикой, которая не имела веры ни во что и однако намеревалась объяснить все. В перспективе был второй Вавилон и второе смешение языков казалось не за горами. Бытие есть бытие и бытие есть причина бытия. В начале — Слово и Слово, или Логос, есть логика, сформированная в речи, как говорящем разуме. Слово есть Бог, и Слово есть сам Бог, проявивший себя в разуме. Но это истинная правда, которая превосходит все философии и нечто, во что должно уверовать, под страхом познания ничего и впадения в иррациональные сомнения Пиррона. Как защитники веры, священники остаются полностью на этом основании науки, и мы вынуждены приветствовать их в их достижении Божественного принципа Вечного Слова.

Глава II. МИСТИЦИЗМ

Законность Божественного Права настолько укоренена в священничество, что настоящее священничество не существует вне этого. Инициация и освящение — это настоящее наследие. Святилище недосягаемо со стороны профанов и не может быть захвачено сектантами. По той же причине чудесный свет божественного откровения испускается в соответствии с высшими принципами, потому что он нисходит в порядке и гармонии. Бог не пролил свет с помощью метеоров и вспышек, но Он заставляет каждую планетную систему притягиваться к своему собственному солнцу. Это та самая гармония, волнующая души, которые выросли нетерпящими обязанностей, и именно таким образом люди приходят к положению реформаторов морали, отклоненными в принудительном откровении, чтобы соглашаться с их пороками. Подобно Руссо они восклицают: "Если Бог говорил, почему я ничего не слышал?" И затем они постоянно добавляют: "он сказал, но это только для меня". Такова их мечта и они в конце концов утверждаются в этом. Именно так начинают создатели сект и разжигатели религиозной анархии: мы бы, несомненно, осудили их к, сожжению, но предпочтительнее интернировать их как пострадавших от заразительного безрассудства. Это точно соответствует тому, в чем эти мистические школы были уличены, принеся профанацию науки. Мы видели, как индийские факиры достигали своего, так называемого безначально существующего света. Это происходило посредством перевозбуждения тканей и перегрузки мозга. Египет также имел своих колдунов и чародеев, в то время как Фессалия во времена древней Греции кишела заклинателями и волшебниками. Войти в прямую связь с божествами, означает подавить священничество и ниспровергнуть основы тронов — это факт, который остро ощущался анархическим инстинктом иллюминизма. Когда такие заговорщики заботились о том, чтобы завербовать учеников, давая отпущение грехов перед каждым скандалом при условии участия в мятеже против священнической легитимности. Это было обольщением вольности.

Вакханки, растерзавшие Орфея, верили, что они вдохновлены богом и принесли в жертву великого иерофанта своему обожествленному пьянству. Оргии Вакха были мистическими буйствами; апостолы мании всегда обращались к беспорядочным движениям, неистовому волнению и страшным конвульсиям. От женоподобных жрецов Вакха к гностикам, от кружащихся дервишей к эпилептикам на могиле парижского дьякона, характеристики суеверия и фанатической экзальтации всегда были одинаковы. Неизменно под покровом очищения учения от преувеличенного спиритуализма мистиками всех времен материализовались символы культов. То же самое было с теми, кто профанировал науку магов, так как трансцендентальная Магия, как это следует помнить, есть первобытное жреческое искусство. Она осуждает все, что находится вне законной иерархии и оправдывает осуждение — хотя и не мучения — сектантов и волшебников. Эти два класса связаны здесь намеренно, потому, что все еретики были вызывателями духов и призраков, которых они подсовывали миру как богов; все они приписывали себе способность творить чудеса в поддержку своей неправды. На этом основании все они были практиками Колдовства, то есть, так называемой Черной Магии.

Анархия — разобщение и превосходная характеристика диссидентского мистицизма, религиозное согласие между сектантами невозможно и все же они с удивительным единодушием сходятся в одном пункте, ненавидя иерархические и законные авторитеты. Таков на самом деле подлинный корень их религии, поскольку это единственная связь между ними. Сюда же относится и преступление Хама, презрение к принципам семьи и оскорбление отца, чью наготу и стыд они обнажили с кощунственным весельем. Все анархические мистики путают Разум с Астральным Светом; они почитают змея вместо того, чтобы воздать честь чистой и исполненной сознанием долга мудрости, которая сокрушила его голову. Так они отравились головокружением, что впали в бездну безрассудства.

Все глупцы и мечтатели несомненно могут искренне верить в то, что они могут творить чудеса; действительно, галлюцинации заразительны, и необъяснимые события часто происходят, или кажется, что происходят поблизости от них.

Более того, феномены Астрального Света при избытке их проявления сами по себе способны озадачить людей полуобразованных. Они сосредотачиваются в телах, и результат возбужденного растяжения молекул приводит их к такой высокой степени эластичности, что кости могут скручиваться и мышцы растягиваются сверх всякой меры. Это формирует водовороты и смерчи, что заставляет левитировать тяжелейшие тела и может удерживать их в воздухе в течение времени, пропорционального силе воздействия. Волшебники ощущают нечто вроде взрыва и кричат при надавливании или прикосновении, чтобы облегчить себя. Самые неистовые порывы и предельные сжатия, будучи уравновешены жидкостным натяжением, не причиняют ни ушибов ни ран и облегчают терпящего, а не сокрушают его.

Как глупцы держат в страхе врачей, так галлюцинирующие мистики ненавидят мудрых людей; они бегут от них прежде всего, а затем преследуют их безрассудно, как бы против собственной воли. В той мере, в какой они мягки и всепрощающи, они снисходительны к порокам, что касается подчинения авторитету, то здесь они непримиримы; самые толерантные еретики исполняются ярости и ненависти, если упоминается ортодоксальность и иерархия. Поэтому ереси неизменно вели к волнениям. Лжепророк должен убить, если он не может совратить. Он взывает о терпимости по отношению к самому себе, но очень сдержан в этом отношении тогда, когда она должна распространяться на других. Протестанты очень громко кричали о кострах Рима, в то время как Жан Кальвин, именем их правосудия, приговорил к сожжению Сервета. Преступления донатистов, циркумсизионистов и многих других заставили католическую церковь отказаться от тех, чья вина была признана гражданскими судами. Можно ли подумать, что альбигойцы и гуситы были агнцами, когда кто-нибудь проявлял внимание к стонам неверующих? Где была невинность тех темных пуритан Шотландии и Англии, которые размахивали кинжалом в одной руке и Библией в другой, проповедуя насилие над католиками? Только одна церковь среди этих репрессий и ужасов всегда провозглашала и поддерживала свою ненависть к крови: это иерархическая и законная церковь.