Елена Блаватская - Кошмарные рассказы
Песок в часах, отмеряющий сроки человеческой жизни, струится всё быстрее. Червь подточил цветок жизни в самой его сердцевине. Сильное тело однажды оказывается простертым на тернистом ложе боли.
Душа-Эго больше уже не сияет. Она тихо сидит и печально смотрит сквозь то, что стало окном её темницы, на мир, который теперь быстро окутывается для неё саванами страдания. Уж не преддверие ли это приближающейся вечной ночи?
V
Прекрасны курорты внутреннего моря! Бесконечная неровная гряда омываемых прибоем чёрных скал тянется окружённая золотыми песками и глубокими синими водами морского залива. Они подставляют свои гранитные груди яростным порывам северо-западного ветра, укрывая дома богачей, уютно разместившиеся у их подножий со стороны суши. Полуразрушенные домишки на открытом берегу — это убогие убежища бедняков. Их убогие тела часто сокрушаются стенами, сорванными и смытыми разгневанной волной. Но ведь они только следуют великому закону выживания наиболее приспособленных. К чему их защищать?
Прекрасно утро, когда в золотисто-янтарных тонах встаёт солнце и первые лучи его целуют скалы живописного берега. Радостна песня жаворонка, когда, вылетая из своего тёплого гнёздышка в траве, он пьёт утреннюю росу из глубоких чашечек цветов; когда кончик розового бутона дрожит, обласканный первым лучом, а земля и небо улыбаются, приветствуя друг друга. Печальна одна Душа-Эго, когда взирает на пробуждающуюся природу с высокого ложа напротив широкого окна — «фонаря».
Как спокоен близящийся полдень, когда тень на солнечных часах неуклонно движется к часу отдыха! Теперь палящее солнце начинает плавить облака в прозрачном воздухе, и последние клочки утреннего тумана, задержавшиеся на вершинах дальних холмов, исчезают в его лучах. Вся природа готова к отдыху знойного и ленивого полдня. Племя пернатых умолкает, их яркие крылья поникают, они опускают свои сонные головки, ища убежища от палящего зноя. Утренний жаворонок деловито устраивается в окаймляющих дорожки кустах под соцветиями граната и сладкого средиземноморского лавра. Неутомимый певец стал безгласным.
«Его песнь так же радостно зазвенит завтра, — вздыхает Душа-Эго, прислушиваясь к замирающему жужжанию насекомых на зеленеющем дёрне. — А мой?»
Вот бриз, несущий запахи цветов, едва шевелит томные верхушки пышных растений. Затем взгляд Души-Эго падает на одинокую пальму, выросшую в расселине поросшей мохом скалы. Её некогда прямой цилиндрический ствол изогнут и надломлен ночными порывами северо-западных ветров. А когда она устало протягивает свои поникшие оперённые руки, колеблющиеся из стороны в сторону в голубом прозрачном воздухе, её тело дрожит и грозит переломиться пополам при первом новом порыве.
«И тогда отломленнаяся часть дерева упадёт в море и некогда величественной пальмы уже не будет более», — говорит сама с собой Душа-Эго, печально взирая из своих окон.
Всё возвращается к жизни в холодном старом жилище в час заката. Тени на солнечных часах с каждой минутой сгущаются, и воодушевленная природа в эти прохладные часы близящейся ночи просыпается более деятельной, чем когда-либо. Птицы и насекомые щебечут и жужжат свои последние вечерние гимны вокруг высокой и всё ещё сильной Формы, когда она шествует медленно и устало по усыпанной гравием аллее. И вот её тяжёлый взгляд задумчиво падает на лазурную глубину тихого моря. Залив искрится, подобно усыпанному жемчугом ковру синего бархата, в прощальных танцующих солнечных лучах и улыбается, как беспечный сонный ребенок, уставший от беспокойного метания. А дальше, спокойное и безмятежное в своей вероломной красоте, открытое море широко расстилает гладкое зеркало прохладных вод — солёных и горьких, как человеческие слезы. Оно лежит в своём предательском спокойствии, подобно великолепному спящему чудовищу, охраняющему непостижимую тайну своих тёмных глубин. Поистине это кладбище миллионов, без надгробий, канувших в пучины…
Без могил, без положенья в гроб,Без погребальных звонов и безвестно… —
в то время как жалкие останки некогда благородной Формы, бродящей поодаль, когда пробьёт её час и басовые колокола прозвонят по усопшей душе, будут выставлены для помпезного прощания. О её кончине возвестят голоса миллионов труб. Короли, князья и сильные мира сего явятся на её погребение или пришлют своих представителей со скорбными лицами и соболезнующие послания тем, кто остался…
«Хоть одно преимущество перед погребёнными без положения во гроб и безвестно», — с горечью размышляет Душа-Эго.
Так незаметно проходит день за днем, и по мере того как быстрокрылое Время ускоряет свой полёт, а каждый исчезающий час разрушает какую-то нить в ткани жизни, Душа-Эго постепенно изменяется в своих взглядах на вещи и людей. Паря меж двумя вечностями, вдали от места рождения, одинокая в толпе докторов и слуг, Форма с каждым днём увлекается всё ближе к своей Душе-Духу. Иной свет, недостигнутый и недостижимый во дни радости, мягко снисходит на утомлённой узницы. Теперь она видит то, чего никогда не различала прежде…
VI
Как прекрасны, как таинственны весенние ночи на морском берегу, когда ветры умиротворены и стихии на время утихли. Торжественная тишина царит в природе. Лишь серебристый, едва слышный шорох волны, когда она нежно пробегает по влажному песку, целуя раковины и гальку по пути вверх и вниз, доходит до слуха словно тихое размеренное дыхание спящей груди. Каким маленьким, каким незначительным и беспомощным чувствует себя человек в эти покойные часы, когда стоит между двумя гигантскими громадами — усыпанным звёздами сводом над головой и дремлющей землёй под ногами.
Небо и земля погружены в сон, но души их не спят и беседуют, делясь друг с другом неизъяснимыми тайнами. Именно тогда оккультная сторона природы приподнимает для нас свои тёмные покровы и раскрывает секреты, кои мы тщетно пытались бы выпытать у неё в свете дня. Купол небес, столь недостижимый, столь далёкий от земли, приблизился и склонился над нею. Звёздные луга обнимаются со своими более скромными сёстрами — долинами, усыпанными маргаритками, и дремлющими зелёными полями. Небесный свод падает в изнеможении на грудь огромного спокойного моря; а миллионы усеивающих его звёзд заглядывают и купаются в каждом озерке и заводи.
Для израненной горем души эти мерцающие небесные светила кажутся очами ангелов. Они смотрят вниз с невыразимым сочувствием к страданиям человечества. То не ночная роса падает на спящие цветы, но слезы сострадания светил при виде великой человеческой скорби…
Да, ласкова и прекрасна южная ночь. Но —
Когда мы, возлежа на ложе,В мерцаньи тающей свечиЗрим увядание всего… О, Боже!Как нам страшно в ночи…
VII
Череда погребённых дней пополнена ещё одним. Далёкие зелёные холмы и ароматные ветви цветущего граната растворились в густых тенях ночи, и печаль и радость погружены в летаргию сна, дающего отдых душе. Все шумы утихли в королевских садах, ни голоса, ни звука не слышно в этой всевластной тишине.
Быстрокрылые сны слетают со смеющихся звёзд пёстрыми стайками и, опускаясь на землю, рассеиваются среди смертных и бессмертных, среди животных и людей. Они парят над спящими, привлекаемы каждый согласно своему виду и качеству: сны радости и надежды, исцеляющие и невинные видения, страшные и пугающие зрелища, увиденные сомкнутыми очами, переживаемые душой; одни — дающие счастье и утешение, другие — вызывающие рыдания, вздымающие дремлющую грудь, слезы и душевные муки; все и каждый неосознанно вселяющие в спящего мысли грядущего дня.
Даже во сне Душа-Эго не находит покоя.
Горячо и лихорадочно мечется её тело в безысходной муке. Для неё время счастливых мечтаний — лишь истаявшая тень, давно минувшее воспоминание. За умственными страданиями души стоит преображённый человек. За телесными муками проступает полностью разбуженная ими Душа. Покров иллюзии спал с холодных идолов мира. Тщета и пустота славы и богатства стоят перед её глазами неприукрашенные и часто отвратительные. Думы Души, подобно мрачным теням, падают на рассудок быстро распадающегося тела, преследуя мыслителя ежедневно, еженощно, ежечасно…
Вид собственного храпящего коня больше не доставляет ему удовольствия. Воспоминания об оружии и знамёнах, захваченных у врага, о стёртых с лица земли городах, о рвах, пушках и шатрах, о множестве завоёванных трофеев теперь лишь едва возбуждают его национальную гордость. Подобные мысли больше не трогают его, и честолюбие уже неспособно пробудить в страждущем сердце снисходительного одобрения любого доблестного поступка рыцарства. Иные видения заполняют теперь томительные дни и долгие бессонные ночи…
