Павел Бондаровский - Будущее в три счета. Гадание по Книге перемен

Хроники свидетельствуют, что первый, фундаментальный слой ее текста существовал в законченном виде и был достаточно широко распространен уже в VIII–VII веках до н. э., создание же его началось значительно раньше. Впоследствии к первому слою добавились второй и третий, в целом составившие так называемый основной текст «И-Цзин». Кроме того, в книгу входят «десять крыльев» – десять комментариев к основному тексту, написанных разными авторами в течение V–III веков до н. э.

«„Книга перемен“, – писал один из самых авторитетных советских исследователей-и-цзинистов Юлиан Константинович Щуцкий (1897–1938), – имеет все права на первое место в китайской классической литературе – так велико ее значение в развитии духовной культуры Китая. Она оказывала свое влияние в самых разных областях: и в философии, и в математике, и в политике, и в стратегии, и в теории живописи и музыки, и в самом искусстве…» Эта характеристика «И-Цзин» написана ученым в 1937 году. Сегодня у него были бы все основания дополнить список областей, где сыграла свою роль «Книга перемен», множеством других. Но заметил бы он и то, как мало продвинулись мы за минувшие десятилетия в понимании этого удивительно необычного памятника.

Так или иначе, вполне современно и в наши дни звучит точка зрения на «И-Цзин» и проблемы его изучения, высказанная выдающимся китайским философом Чэн Ичуанем (1033–1107): «Книга эта столь широка и всеобъемлюща, что через нее мы надеемся встать в правильное отношение к законам нашей сущности и судьбы, проникнуть во все причины явного и сокровенного, исчерпать до конца всю действительность предметов и событий и тем самым указать путь открытий и свершений. Да, можно сказать, что совершенномудрые авторы ее достигли наивысшего в своих заботах о последующих поколениях. Хотя мы уже далеки от тех древних времен, но до нас еще сохранились завещанные ими основные тексты. Однако толкователи прежних времен утратили их смысл и передали лишь слова, а их последователи только произносят эти слова и забывают об их сути… Я, живущий на тысячелетие позже, боюсь, что такое писание померкнет и исчезнет, и я хотел бы, чтобы люди будущих времен по этому течению взошли к его истокам…»

Обращение Чэн Ичуаня было услышано. «И-Цзин» продолжали исследовать не только в Китае; с течением веков он привлекал все большее внимание и в других странах как памятник культуры и мысли поистине мирового, общечеловеческого значения.

«Я в свою очередь изучил эту книгу, – писал один из крупнейших философов старой Японии Ито Тогай (1670–1736), – и вижу, что она совмещает в себе оба принципа – как мантику, так и философию. Но главное в ней – это понятия чувства и любви».

Ито Тогай не успел издать свой труд об «И-Цзин», это сделал его сын Ито Дзэнсё, тоже ставший ученым. В предисловии к книге отца он так выразил собственное отношение к «И-Цзин»: «По этой теории, избегая переразвития, живя в самоограничении и бдительно наблюдая за правильностью своих отношений с людьми и своего положения среди них, при напряженной работе над собой в этих направлениях, можно достичь совершенства. Работая во благо, действовать по мере сил, но не различать возможности и невозможности данной временной ситуации; а желая осуществить благое вопреки создавшимся условиям, не только нельзя подчиняться им, но даже надо разрушить эти условия. Вот чему учит „Книга перемен“. Если же говорить, что она поучает стремиться к выгодному и избегать вредного, то это поверхностное суждение».

Оставим без комментария мнение Ито Дзэнсё о том, чему учит «И-Цзин». Кое-какие сравнения у читателя все равно возникли сами собой. А обратим внимание на употребленное Ито Тогаем слово «мантика», означающее в переводе с греческого «искусство прорицания», или же проще – гадание. Но прежде чем перейти к рассказу о собственно гадании по «Книге перемен» и чтобы лучше понять его современную технику, вернемся к самым истокам «И-Цзин» – ко временам, когда прорицатели в древнем Китае предсказывали людям судьбу по трещинам на панцире черепахи и по узорам на листьях тысячелистника.

Принципы

Многие считают, что мифы – это плод человеческой фантазии, не имеющий ничего общего с действительностью. Это глубокое заблуждение.

В древнекитайской мифологии, как, впрочем, и в любой другой, немало загадочных персонажей, чье реальное существование трудно, если не невозможно, подтвердить достоверными историческими документами. Причем проблема эта стала значительно сложнее, «благодаря» целенаправленным усилиям выдающегося мыслителя древнего Китая Кунцзы, известного в европейской литературе под именем Конфуций (551–479 гг. до н. э.), а также его учеников.

Стремясь привести мифологические предания в соответствие с догматами своего учения, конфуцианцы отбрасывали в них все сверхъестественное, «божественное» и находили – или изобретали – рациональное объяснение для каждого легендарного события или явления. Таким образом мифы становились частью традиционной истории. Их уже не передавали из уст в уста, а полностью доверяли лишь вариантам, которые были записаны конфуцианцами на бамбуковых дощечках, варианты же эти значительно искажали первоначальный смысл мифов.

Не избежал конфуцианской историзации и легендарный правитель Фу Си, пребывавший у власти, как принято считать, с 2852 по 2737 год до н. э. К тому, сколь много невероятного и полезного сумел он сделать за 115 (!) лет своего правления, мы еще вернемся, пока же самое главное для нас – что именно Фу Си все известные источники приписывают изобретение так называемых ба гуа – восьми гадательных триграмм, впоследствии развитых в гексаграммы, которые и явились основой текста «Книги перемен».

По преданию, Фу Си однажды увидел, как из реки Хуанхэ выплыла на берег огромная черепаха (в некоторых источниках говорится о драконе-лошади), на спине которой были начертаны таинственные знаки, состоявшие из сплошных и прерванных посередине черт. В их сочетаниях Фу Си увидел систему символов, соответствовавших его представлениям о мироздании, где главенствовали небо и земля, из взаимодействия которых рождались все вещи и явления, живое и неживое. Символы эти Фу Си изобразил таким образом:

Каждый из символов (триграмм) имел свое название, указывал на определенное свойство и выражал конкретный образ:

1) триграмма цянь (творчество); свойство – крепость, образ – небо;

2) дуй (разрешение); свойство – радостность, образ – водоем (озеро);

3) ли (сцепление); свойство – ясность, образ – огонь (солнце);

4) чжэнь (возбуждение); свойство – подвижность, образ – гром;

5) сюнь (утончение); свойство – проникновенность, образ – ветер (дерево);

6) кань (погружение); свойство – опасность, образ – вода;

7) гэнь (пребывание); свойство – незыблемость, образ – гора;

8) кунь (исполнение); свойство – самоотдача, образ – земля.

Кроме того, каждая отдельная триграмма символизировала время года в зависимости от движения Солнца и Луны.

Понятие сенсации едва ли существовало в столь давние времена. Однако трудно подобрать более подходящее слово, чтобы охарактеризовать эффект, который произвело появление в XXVIII веке до н. э. системы из восьми триграмм, имевшей для тогдашней науки прорицания не меньшее значение, чем для современной физики уравнение E = mc 2. Ведь если прежде предсказатель судьбы на свой страх и риск истолковывал узоры на панцире черепахи, принимая во внимание поворот ее шеи во время гадания и даже выражение ее глаз; если, гадая по тысячелистнику, тоже всецело полагался на интуицию и во многом решал наугад; если авторитет его целиком и полностью зависел от того, насколько часто волею случая судьба клиента складывалась именно так, как ему ее предсказывали, то отныне в руках гадателя была система, неслучайность которой подтверждалась многими периодическими явлениями природы, теми же фазами Луны, которых и по сей день различают восемь и каждая из которых по-своему влияет на все живое и неживое на Земле.

Кроме того, если верить старинному китайскому словарю «Шо-вэнь», на основании комбинаций сплошных и прерванных черт Фу Си составил первые иероглифы китайской письменности. Быть может, поэтому «Книга перемен» имела такое название уже тогда, когда книги как таковые еще не были изобретены и когда слово «цзин» переводилось как «текст», означая в данном случае лишь систему удвоенных в гексаграммы триграмм, кроме которых в «И-Цзин» первоначально ничего не было.

Итак, мы наконец подошли к основе «И-Цзин» – гексаграммам – символам, состоящим из двух ба гуа, двух триграмм, то есть из шести сплошных и прерванных посередине черт. Возможное число вариантов – 64.