Конкордия Антарова - Две жизни
Когда капитан впервые вош„л в него, на него пахнуло такой стариной, о которой сейчас и думать забыли в Англии, поддаваясь модным течениям. Дед собрал в этом доме вс„ самое лучшее из мебели, хрусталя, скульптуры и фарфора, чем владели его предки. Не только кусочек старой Англии, но много венецианских кружев и стекла, несколько исключительной художественной ценности картин и ковров, музейных столов и старинный гобелен обнаружил здесь капитан. Дом стоял на холме и был окружен садом, и улица спускалась вниз, вся в зелени садов. Правда, до центра было далеко, но капитан не сомневался, что Лизе дом понравится, и решил поселиться в н„м с женой.
Отделав заново некоторые из комнат, подновив другие в их прежнем старинном стиле, капитан очень радовался, что его родным ни разу за столько лет не приходило в голову проведать дом, хотя ключи у них были. Леди Ретедли была поражена, когда узнала, что сын предполагает поселиться с семьей в дедовском особняке.
– Да разве там есть что-то ценное? Ведь дедушка говорил мне, что дом пуст.
– Ценное, матушка, понятие растяжимое. На ваш с Ревеккой вкус там, быть может, и нет ничего ценного. На мой и, надеюсь, моей будущей жены – там будет уютно и красиво, а главное, радостно.
Крайне недовольная тем, что ей не только отказано в покровительстве будущим родственникам, но что сын даже не собирается спрашивать ни мнения, ни советов у матери, леди Ретедли замолчала, всем своим видом выражая негодование. Однако уверенная, что сына е„ околдовала жадная особа; благородная леди решила быть разумной и политичной, выказывая как можно больше внимания сыну, но всячески язвя будущую родню и особенно – невестку.
Капитан ни словом не обмолвился Лизе, как выглядит их будущее жилище. И девушка, хотя и знала своего жениха как натуру художественную, делавшую красивым вс„, к чему бы ни прикоснулись его ловкие руки, думала тем не менее, что это будет обычный приличный дом. Она заранее обрекла себя на печальную участь светской дамы, хотя сердце е„ бунтовало против пустой и бессодержательной жизни, какую ей приходилось наблюдать в своей среде.
Дилемма любви к человеку и любви к искусству беспокоила Лизу. Здесь мог таиться простор для размолвок и взаимных разочарований. Сердце Лизы часто болело, когда она думала о будущей семейной жизни. Но она ни разу не высказала Джемсу своих сомнений, и все они испарялись, когда она видела его тв„рдо смотревшие ж„лтые глаза или замирала под его поцелуем.
В этом настроении Лиза пребывала и сейчас. Но как только капитан открыл входную дверь и она очутилась в большом холле с потолком из огромных старинных балок, с высокими, деревянными же панелями, потемневшими от времени, с гигантским камином, где весело трещал огонь, с множеством цветов в старинных вазах, – у не„ вырвался крик восторга и, забыв все приличия на свете, она бросилась на шею жениху.
Чем дальше шла Лиза со своим будущим мужем, тем яснее становилось ей, что он пойм„т е„ сердце, что у не„ не будет тайн, что их не разъединит ревностью е„ искусство.
– Ну, теперь мы входим в твою святая святых, – сказал капитан, подводя Лизу к небольшой двери, которую скрывал редкий по красоте ков„р. – Не знаю, угадал ли я. Понравится ли тебе этот уголок. Но я вложил в него всю любовь, вс„ понимание художественного вкуса, на какое я способен.
Капитан отворил дверь, но ставни комнаты, куда они вошли, были закрыты, и Лиза не могла видеть ясно того, что е„ окружало. Как только капитан открыл ставни и солнце ворвалось в комнату, Лиза увидела, что стоит в небольшом помещении, из которого идут двери направо и налево. На самой середине на тяж„лом старинном постаменте стояла белая статуя Будды, державшего на вытянутой руке чашу. Глаза его смотрели прямо перед собой, точно приветствуя вошедших и прося положить в его чашу вс„ самое высокое, самое чистое в душе. Пол был застлан светлыми японскими циновками очаровательной работы и тонов, и такими же циновками были затянуты стены. По углам и у стен стояло несколько низких диванов, низеньких восточных столиков с инкрустацией из перламутра и таких же табуретов. Лиза смотрела в лицо встретившего е„ Будды, которое сияло божественной добротой и состраданием, и по лицу е„ катались сл„зы.
– Откуда мог ты знать, что я так глубоко чту Будду? Я ведь никогда никому об этом не говорила. Как я всегда мечтала иметь белого Будду! – прошептала она.
– Перестань плакать, дорогая. Я наш„л это сокровище в одном из ящиков в подвале, как и эти циновки. И увидел в Будде символ величия человека, который хочет идти пут„м раскрытия талантов и возможностей, что живут в н„м. Я подумал, что если оба мы будем видеть перед собой эту чашу и нести в не„ мир и милосердие, – наша жизнь не окажется пустой и бесцельной. И мир, и милосердие будут снова литься из этой чаши в наш день через наши сердца.
Ты будешь совершенствоваться в искусстве, очаровывать сердца людей музыкой. Я же буду трудиться, как умею и могу, среди серого своего дня. И оба мы, видя перед собой этот символ милосердия, будем нести чашу любви и единить вокруг себя людей в красоте и чести. Не бойся меня, не бойся жизни вообще и не бойся жизни со мной. Перед этим великаном духа я обещаю тебе оберегать твою свободу и создать тебе дом, где бы тебе жилось легко, просто, весело. Но пойд„м, дорогая. Это преддверие, твой храм дальше.
Они прошли в комнату налево. Окна выходили в сад, и вс„ в ней, от ковра, стен, люстр, занавесей, было белое. Посреди комнаты стоял рояль, покрытый белой старинной парчой, и в небольшом шкафу из саксонского фарфора и стекла стояла скрипка в старинном футляре.
– Скрипку эту я наш„л в одном из стенных шкафов, всю покрытую пылью и паутиной, об„рнутую чуть ли не рулоном бумаги. Я разворачивал е„ почти час, пока не добрался до футляра. Здесь же была записка, написанная женской рукой, где говорилось, что тот, кто эту скрипку отыщет, может считать себя е„ владельцем. Не будучи осведомл„н в достоинствах скрипок, я вызвал знакомого мастера, который сказал, что инструменту этому и цены нет.
Дольше Лиза выдержать искушения не могла, и через минуту, забыв вс„ на свете, кроме своей любви и великого образа Будды, заиграла свою фантазию. Почти пустая комната, с узкими белыми диванами, вся наполнилась звуками. Скрипка, точно человек, то плакала, то торжествовала, и голос е„ напомнил капитану другой город, другой музыкальный зал, Ананду с его виолончелью и… человека его мечтаний, чудесно воплотившегося из мечты в действительность.
Капитан закрыл лицо руками. Мысли его улетели к Флорентийцу. Он вспоминал слово за словом их разговор в деревне, вспомнил картину в кабинете, где видел И. и Ананду в обществе ещ„ кого-то, кого он не знал, и тв„рдо, ясно понял, что без этих людей для него больше жизни нет. Звуки умолкли. Капитан открыл глаза и увидел Лизу преображенную, Лизу, какой бывает она в моменты вдохновения. Она прижимала скрипку, как икону, к своей груди и не то давала клятву, не то молилась.
– О ч„м ты думаешь, Лиза? – подходя к ней и обнимая е„, спросил капитан.
– Я молюсь, чтобы мы с тобой, под благословением этой статуи, что ты поставил здесь, прошли в чистоте и доброте тот кусок жизни, что нам дано быть вместе, Джемс. Я молюсь, чтобы мы встретили такого наставника, который помог бы нам славить жизнь, украшать е„ для людей, как мы оба хотим того сейчас; чтобы мы умели не плакать о себе и не забывать о других.
– У нас с тобой есть этот друг, Лиза, друг такого обаяния и совершенства, что только личное тво„ знакомство с ним может дать тебе о н„м представление. Все слова бледны и бессильны, чтобы его описать. В понедельник мы с тобой поедем к нему завтракать. Ты ни о ч„м не беспокойся, вс„ устроится так, что мы поедем вдво„м, и вс„, что только ты сможешь понять в доме друга, лорда Бенедикта, – вс„ проникнет в тебя навеки. Я уверен, что там ты найд„шь тот духовный путь, ту творческую красоту, которые ищешь.
Уложив скрипку в футляр, скрипку, цену которой Лиза поняла с первых же звуков, она поставила е„ обратно в чудесный шкаф.
– И надо же было твоему деду собрать столько сокровищ в одном доме! Глаза разбегаются, я даже упомнить всего не могу, что здесь видела.
– Пойд„м, посмотрим ещ„ раз на божественного мудреца, – сказал капитан, взяв Лизу под руку и уводя е„ из музыкального зала.
Они подошли к статуе. Теперь Лизе лицо Будды казалось ещ„ прекраснее. Чудилось, сейчас уста его раскроются и он заговорит. Ей представился мир человеческий с войнами, преступлениями, местью, жадностью, борьбой. Представилась смерть, о которой царский сын, будущий нищий и наконец Будда не должен был ничего знать. Представилась его юность в садах удовольствий, где он не видел увядших лиц, не знал о старости и болезнях, – но вот он выбрал себе удел санньясина и стоит здесь, вечный и милосердный, провозглашая миру свободу и милость.
