Николай Сиянов - Сувенир из Нагуатмы. Триумф Виджл-Воина
Все это понятно, прекрасно и… так неожиданно; но что делать запсихологированному биороботу, с чего начинать?!
— …Итак, первое условие, — продолжал О'Джан, — разрубить в себе узлище Традиции. Для этого необходимо изменить энергетический режим работы своего тела, заставить его производить исключительно иные поля. Но как? Каким образом?
— Энергетический режим работы тела совершается в четырех квантовых полях: гравитационном, электромагнитном, мезонном и глюонном. Изменить волновую характеристику этих полей! С этого начинать перестройку энергетического режима тела.
— Да, да… но по-прежнему все-таки непонятно — как?!
— Кратко все сводится к простому, сынок, — заключил Учитель. — Всякое дело следует начинать ради Бога, во Имя Его — как приношение в Чашу вселенского Блага. С Любовью и Радостью ко Всевышнему.
23 марта. У Веры Васильевны сердечный приступ. Хорошо, что вечером, когда я был дома; постукала кулачком в стену, дала знать. Вызвал “скорую”; нашел на столике в склянке нитроглицерин. Его оставались считанные крупинки. Вера Васильевна очень обыденно заметила: “Вот закончится — и помру”. И лишь позже до меня дошел истинный смысл сказанного: сердечных средств тоже нигде нет, не достать по аптекам, напрасная трата сил и времени. Это трудно понять, не укладывается в голове. Надо узнать, был ли в блокадном Ленинграде дефицит на сердечные средства? И еще надо просить Леню о помощи, у него в медицине связи обширные.
“Скорая” прибыла часа через два. К этому времена Вере Васильевне стало как будто легче. Но сестра все-таки сделала укол: “На всякий случай, для стимула, чтобы не вызывали ночью повторно…”. Причем у нее оказался единственный шприц с единственной драгоценной иглой. Она просто тряслась над своим сокровищем. “Чему удивляться, — откровенничала сестра, — в больнице обыкновенных скальпелей нет; после операции больных обрабатывают… керосинчиком!”. Подумать только, несчастных живых людей кромсают лезвием безопаски… заштопывают обыкновенными суровыми нитками… обрабатывают керосином… В каком веке живем? Что там мои трансцендентальные чудеса по сравнению с перестроечной медициной.
24 марта. Меня уволили с работы. Причем никаких двух недель на размышление. Весь отдел разогнали. Кто порасторопнее, переметнулся в другие лаборатории в надежде удержаться; я барахтаться не стал. Меня никто не возьмет. Раньше, может, и взяли бы, но теперь… О том, что я выкарабкался с того света, в институте знают, конечно. А раз так… что ж, раз такой живучий, устраивайся сам, работай локтями. Мы все показывали на Запад и осуждали: “Законы джунглей!”; теперь эти джунгли хлынули к нам как некий даже прогресс, достижение.
Леня звонил: не унывай! Времена смутные, вписывайся в систему. Сам он, кажется, вписался неплохо. К нему, как к народному целителю, очереди. Работает через день в двух поликлиниках. Летом заготавливает травы, зимой реализует. Приобщил к работе Илюшу; тот вроде ассистента при нем, составляет “букетики”. Леня весь в деле, 6 своих больных, замученных экземами, язвами, бессонницей, головными болями… Недавно мы поговорили по душам. “Леня, у тебя остается время, хотя бы на Пранаяму? Хотя бы на работу с Кундалини, с предметными и прозрачными средами?” — “Ну что ты, старина, какое время? Кундалини и прозрачными средами буду заниматься летом на Байкале”.
Вот этого и не понимаю. Второстепенное, бытовое заслонило главное. Десять лет адских усилий, самоотречения, столько достиг! И вдруг… “вписался” в современное сумасшествие, иные задачи. Конечно, надо как-то выживать, но! Лучше сидеть на хлебе с водой, редькой одной питаться, чем предавать главное в своей жизни — идею. Извини, Леня, я не осуждаю, а может, себя подобными мыслями поддерживаю, предупреждаю.
Леня и мне предложил для начала заняться… хвойным бизнесом. Запасать в лесу зеленые иголки, толочь, на них спрос. Нет, погожу. Что-то открывается во мне, причем стремительно, прямо-таки с космической скоростью. Прорыв в иные Сферы Сознания, связь с Учителем, удивительная Информация от него — об этом только мечтать. Главное, не иметь привязанности к результатам работы — любой, которую выполняешь на сегодняшний день. Я этого достиг, привязанности к результатам нет. Следующий этап — не иметь привязанности к самой работе. Кажется, и в этом мне помогает государство и само наше время.
P.S. Я не в отчаянии; правда, оно приближается порой, но тут следует быть начеку, глушить его, растворять в самих истоках, как мысли в медитации. “Люди не спят по ночам; не сами заботы их убивают, а мысли о них!” Успокаивать ум, делать прозрачным! Закрывать двери на ключ перед назойливыми мыслями! Контроль! Всегда и всюду контроль — в этом и заключается искусство медитации. Как наставляет Вадим Николаевич: “Продавщица на тебя орет, ногами топает, и ты уже готов сорваться в ответ… но! Осознавай себя. Осознавай пространство, в котором и ты, и эта продавщица. Будь здесь и теперь. Отключай мысли и с ними отключишь свое раздражение.
Да, продавщицу следует не осуждать — только жалеть. Несчастная не проснулась к духовной жизни, не ведает, что творит. Ты же вступил на тропу Воина, осознавай ответственность каждого своего слова, шага, поступка”.
27 марта. Вадим Николаевич бросил в багажник “Жигулей” второй гибралтарский ковер. Подобное к подобному — закон парности.
28 марта, утро. Понемногу познаю себя… то бишь капитана Максимова. Для чего? Не знаю. Вероятно, помимо естественного любопытства — странно все-таки, к своей жизни, есть еще что-то. Что? Желание познать себя прошлого, чтобы не повторять грубых ошибок? Нет, вряд ли. Мы слишком разные. Мне даже неловко за своего капитана, уж больно непредсказуем, стихиен. Как только справлялась с таким Вера Васильевна? Чем держала? Своей кротостью, тишиной, то есть противоположностью?
И еще одна мысль не дает покоя. Два дня назад в медитации я увидел какого-то черного бородача, хмурого, даже, кажется, забитого; он все стучал молотком, тачал сапоги. А рядом женщина вертелась, фурия, злой дух, все орала и орала на мужа. Ребятишек вокруг — тьма. И все — их собственность, больше десятка. Бородач все постукивал молотком, напевал под нос, фурия все кричала. И жила та пара в прошлом веке в Италии, это мне было известно доподлинно. Я знал к тому же: сапожник и есть кэп Максимов в своем предыдущем воплощении, а крикливая жена его… Бог мой! — не кто иная, как Вера Васильевна, тоже, естественно, в прошлом.
Выходит, они не одну жизнь вместе? То она буйная, а то он— почему? То детей нарожали — не прокормить, а то ни одного Господь не послал, в чем дело? Безусловно, все это карма, карма. Прочные, неразрубленные узлы… и тянутся отношения из одной жизни в другую, меняясь знаками. Это и есть нескончаемое “колесо сансары”. “Никто не принуждает жить и никто иной не заставляет вас умирать…”
P.S. Послушать иных… тот в прошлом Бетховен, а эта никак не меньше мятежной Жанны д'Арк или королевы Стюарт. Мне похвастаться, право, нечем, у меня линия простая: сапожник Джузеппе, мореход, младший научный сотрудник… Не ярко? Но зато какой-никакой прогресс. Правда, недавно выгнали с работы, теперь я на положении бродяги неизвестно в какой стране под странным названием СНГ.
28 марта, вечер. Вера Васильевна упала на кухне, потеряла сознание. С трудом перенес ее в комнату, уложил в постель. “Скорая” не приехала. Наверное, мы больше не представляем для них интереса. Но зато у нас теперь свой валокордин и нитроглицерин, спасибо Лене. Я строго-настрого запретил Вере Васильевне появляться на кухне. Ее дело лежать, все остальное по дому — моя забота. В конце концов времени у меня девать некуда.
Р.S. Странное у меня чувство к Вере Васильевне. Новое какое-то, щемящее. С одной стороны — как к матери, она так много сделала для меня! С другой… тут уж как бы капитан Максимов вмешивается, это уже как бы и не от меня… Вообще он все чаще вклинивается в мои дела, не спрашивая разрешения. Задумаешься порой и вдруг ловишь себя на мысли: да ведь это я не себя самого вспоминаю в детстве ли, в юности — передо мной кадры из жизни Максимыча. С другой стороны, я как бы продолжаю любить его, капитанской, взбаламошной любовью. Ностальгия по прошлому, отзвук чувств к молодой и, наверное, не очень счастливой Верочке. Трудно это понять, тем более объяснить.
29 марта. Сдается, много думал о капитане. Потому снова из Хроники Акаши выпало море. Настоящим морским волком был Максимыч, видать. Итак, за иллюминатором привычное море, штормит, но в столовой рядового состава штормит похлеще… Передо мною разъяренные лица: домой! домой! Шесть месяцев кувыркаемся на волне, хватит! А у меня в руках РДО с берега “Просим обсудить с экипажем… необходимо продлить рейс на месяц”. Знаю я это “просим”. Не уважь начальство, весь рейс к чертям! Подкопаются, найдут, к чему… А за иллюминатором изо дня в день неистовые сороковые. Адский район. Круговерть, кипящий котел; давление за полчаса с 780 до 730 миллиметров, где это видано? Не судно — плавучий лазарет: язвы, ожоги, флюсы, переломы… Тянут забинтованные руки, рты перекошены: “Домой! Мы свое отпахали! Не положено!..” Ничего, мариманы, пираты-горлохваты, не таких обламывали!
