Бхагаван Раджниш - Заратустра. Танцующий Бог
Для того чтобы слышать, необходимо умение быть безмолвным, находиться в этом мгновении, отложить в сторону ум со всем его мусором — проложить путь тому, что вы слушаете. Если это правильно, ваше сердце забьет в колокола; если это неправильно, внутри вас ничего не произойдет. Это другой тип познания: через сердце, а не через ум. Это единственно правильный путь, которым можно прийти к пониманию. Именно поэтому все эти слова — абсолютно мои, и я не чувствую, что они были сказаны двадцать пять веков назад.
Произнеся эти слова, Заратустра снова взглянул на толпу и умолк. Его молчание — знак печали; оно показывает безнадежность человека; оно говорит о неразумии толпы.
«Вот стоят они и смеются, — говорил он в сердце своем, — они не понимают меня: не для их слуха речи мои.
Неужели надо сначала лишить их ушей, чтобы научить их слушать глазами?
В действительности, именно это всегда и делали Мастера: отсекали вам уши, разбивали ваш ум, чтобы вы могли слушать глазами — чтобы вы могли понимать сердцем.
Великий философ пришел поспорить с Гаутамой Буддой об истине. На Востоке это было традицией; философы ходили по стране, вызывая других философов на спор. Это были прекрасные дни, в известном смысле; это были дни настоящей свободы мысли. Любая философия, всякое возможное представление о существовании уважались, обсуждались — и без антагонизма. Спор был просто способом познания; это делалось с великой любовью, очень дружественно. Тот, кто проигрывал в споре, естественно становился учеником победителя.
Этот философ, Мулункпутта, победил очень много философов по всей стране. Его величайшим желанием было победить Гаутаму Будду, поскольку это был самый бесспорный авторитет тех дней. Он пришел с пятью сотнями учеников, и эти пятьсот учеников были философами, которых он победил. Он бросил Гаутаме Будде вызов:
— Я хочу спорить об истине. Гаутама Будда сказал ему:
— С радостью; но прежде нужно кое-что уладить. Первое: знаешь ли ты истину; в противном случае, как ты собираешься спорить о ней?
Люди были настолько искренними, что Мулункпутта сказал:
— Я не знаю истины; я искатель. Будда сказал:
— Я тоже был искателем. Теперь меня больше нет — есть только истина. И все же ты хочешь спорить об истине — с самой истиной? И как ты будешь спорить? Я чувствую к тебе сострадание. Вот что я предлагаю: сиди рядом со мной два года в безмолвии — просто пей мое присутствие, чувствуй мое присутствие, впитывай мое присутствие. За два года ты не произнесешь ни слова, а через два года можешь начать свой спор.
Это было странное условие: два года он должен просидеть молча. Но он был настоящим искателем; не просто мыслителем, но одним из тех, кто хочет познать истину - не как логическое заключение, но как сущностную реализацию.
Он согласился. И в этот самый момент ученик Будды, Махакашьяпа, сидевший под деревом, начал смеяться как сумасшедший. Мулункпутта не мог этого понять. Он сказал Гаутаме Будде:
— Что с этим человеком? Он вдруг, без всякой причины, начал смеяться. Будда сказал:
— Спроси сам.
Махакашьяпа сказал Мулункпутте:
— Если ты действительно хочешь спросить, спрашивай сейчас. Через два года ты найдешь ответ. Кто будет задавать вопросы? Ты исчезнешь. Этот человек опасен. Я тоже пришел поспорить с ним, и он сыграл со мной ту же шутку. Просидев два года рядом с ним, я исчез. Теперь я — истина, но дискуссия невозможна. Я рассмеялся, потому что подумал: снова он со своими штучками; этот бедняга просидит два года, думая, что через два года состоится грандиозная дискуссия. Тем не менее, я говорю тебе: если ты хочешь поспорить, спорь сейчас.
Но Мулункпутта согласился с Буддой и сказал:
— Гаутама Будда говорит справедливо. Я ничего не знаю об истине; как я могу ее обсуждать? Позвольте мне посидеть два года. Я потратил пятьдесят лет, скитаясь по всей стране, беседуя с тысячами людей, споря и споря; и что у меня в руках? — они пусты. Я потерял пятьдесят лет; я могу рискнуть еще двумя годами. И само присутствие Гаутамы Будды, его тишина, его безмятежность, его аромат... тонкая аура вокруг него, которая почти осязаема, вселяет в меня уверенность, что он не может меня обманывать, что он не может никого обмануть.
Два года он ждал в тишине; но за два года он исчез. Его ум стал настолько тихим, что он забыл даже вести счет месяцам, дням, неделям. Прошло два года, но он даже не заметил. Будде пришлось самому сказать:
— Мулункпутта, ты забыл наш договор? Два года прошли. Именно в этот день, два года назад, ты пришел ко мне. Теперь я готов спорить, как мы и договаривались; задавай свой вопрос.
Слезы радости выступили в его глазах вместо вопроса, он склонил голову к ногам Гаутамы Будды и сказал:
— Пожалуйста, прости меня. Махакашьяпа был прав. Во мне развилась такая связь с тобой, что теперь ни мне не нужно ничего спрашивать, ни тебе — отвечать. Я знаю твою сокровенную сущность. Я увидел твой свет, увидел твою любовь, я испытал твою истину. Самое удивительное то, что, когда я пережил все это, во мне внезапно расцвел тот же самый опыт.
Твоя истина была просто поводом; она затронула во мне нечто, и я осознал свою собственную истину — и они одинаковы. Пожалуйста, прости меня. Я был невежественным эгоистом, имея намерение обсуждать с тобой истину - об истине нельзя спорить, но ее можно пережить в безмолвии.
Неужели надо сначала лишить их ушей, чтобы они научились слушать глазами? Неужели надо греметь, подобно литаврам, и трещать, словно проповедники покаяния? Или, быть может, верят они только заикающемуся?
Есть у них нечто, чем гордятся они. Как же именуют они предмет гордости своей? Они называют его «культурой», которая, по их словам, отличает их от пастухов.
В этом мире все гордятся одним: своей культурой. Меня запрещали в таком множестве стран, столько правительств, столько церквей, но причина всегда была одна - что я опасен для их культуры. В двадцати одной стране был принят закон, запрещающий мне ступать на их территорию. Причина? — то, что я могу разрушить их культуру, их мораль, их религию. Какая идиотская идея: с одной стороны, они заявляют, что их культуре четыре тысяч лет — а в Индии провозглашают, что их культуре девяносто тысяч лет; они создавали культуру девяносто тысяч лет — и один-единственный человек может разрушить ее.
Меня высылали из стран, куда я приезжал всего на три-четыре недели как турист. В Грецию я приехал всего на четыре недели. Прошло две недели, и я ни разу не выходил из дома не. Я был так счастлив, быть просто наедине с самим собой; моя комната была для меня целой вселенной. Однако архиепископ старейшей христианской церкви в мире, Греческой ортодоксальной церкви, угрожал правительству, угрожал мне, грозил моему хозяину, в доме которого я остановился, на маленьком острове... Он грозился сжечь мой дом, если я немедленно не покину Грецию — что я и все люди, жившие со мной, будут сожжены заживо.
А причина? — я опасен для их культуры. Турист, которому осталось всего две недели срока, который не собирается выходить из своего дома, способен уничтожить культуру, которая создавалась две тысячи лет. Стоит ли спасать такую культуру? Чем это не мусор? Всего лишь легкий толчок, и карточный замок полностью рассыплется. Вы создавали его две тысячи лет, и вы боитесь двух недель.
Все в мире гордятся своей культурой. Но что такое ваша культура? Заратустра прав: Они называют это «культурой», которая, по их словам, отличает их от пастухов. Это не нечто великое; это просто изобретение человеческого эго. Может быть, вы говорите на разных языках, возможно, вы носите разную одежду, возможно, у вас разная архитектура, возможно, у вас разная музыка — но здесь нечем гордиться: даже кочевники, скитающиеся в пустынях, имеют свою собственную культуру, и они так же гордятся ею, как и все другие.
Когда Марко Поло посетил Китай, он записал в своем дневнике, что китайцев нельзя назвать людьми; они кажутся видом недочеловеков. По какой причине? Мелочь... Китайцы едят змей. На самом деле, если отрезать змее голову, то это — просто овощ, потому что яд расположен только во рту, в небольшой железке. Стоит только отрубить рот, и вы получите чистый овощ. И в Китае это считается деликатесом. Но Марко Поло не мог в это поверить — человек ест змей. Конечно, они — недочеловеки.
А что китайцы думали о Марко Поло? Они слыхали о Западе, но он был первым западным человеком, который приехал в Китай. Сохранились книги того времени — их и сейчас можно прочесть — которые свидетельствуют, что в Китае была высокая культура, так что западные страны были далеко позади.
В Китае был печатный станок, в Китае были бумажные деньги — это одно из самых позднейших достижений в мире. Только высокоразвитое общество можно убедить, что сотни золотых или серебряных рупий — ненужная тяжесть. В этом нет необходимости. Вы можете носить в кармане банкноту в тысячу рупий; она ничего не весит. Правительство обещает, что, когда вы захотите, вы можете пойти в сокровищницу и получить тысячу золотых рупий. Это долговое обязательство; его легче носить, легче менять. Вы можете носить при себе тысячи рупий, но не в золотых или серебряных монетах.
