Конкордия Антарова - Две жизни
– Ничего, сынок, пусть твои невзгоды упадут на мою голову. Ты помни только, что гордость и заносчивость редко идут рядом с настоящим умом и талантом. Умный и по-настоящему талантливый человек всегда скромен.
Так ярко вспомнилась Генри эта сцена. Мать его тогда была совсем молодой, со светлыми пепельными волосами. А теперь е„ голова седа, вес„лый смех почти не слышен, движения стали медленнее. И состарилась она именно в эти годы, когда Генри возвращался домой, поссорившись со своим другом и Учителем. Но никогда ещ„ не видел он мать такой убитой, как на этот раз. Всегда бодрая и ободрявшая его, в этот раз, увидев его оборванным и голодным… И Генри не мог толком понять, что же потрясло его больше: разрыв с Анандой или тот ужас, который прочел он на лице матери. Теперь и то и другое не давало ему покоя. Слова Флорентийца: «Берегите мать», очень чувствительно задели его. Он должен был сказать себе, что только теоретически бер„г мать. А вообще же был сух и стеснялся показать, как сильно он е„ любит. Он, конечно, всегда был эгоистичен. В редкие, особенно счастливые моменты мира с самим собой Генри ласково делился с матерью какими-нибудь впечатлениями. Обычно же, возвращаясь домой, он садился за стол, ел и пил, не поинтересовавшись, откуда у не„ деньги, ш„л в свою комнату или вновь уходил из дома, не посвящая мать в свои дела, но зато очень аккуратно возвращался к ужину.
Генри вспомнил, что иначе, чем за иглой или какой-нибудь другой работой своей матери он не видел. Он знал, что только е„ талант к шитью и рисованию по фарфору давали ему возможность жить и учиться, но никогда не задумывался об этом. Флорентиец разбудил в н„м раскаяние. Он по-новому увидел сво„ поведение, и краска залила его лицо. Тут в дверь слегка постучали, и мать внесла большой поднос со всякими вкусными вещами. Лицо е„ перестало быть страдальческим, на н„м опять сияла е„ обычная добрая улыбка и движения е„ стали гораздо увереннее. Генри облегч„нно вздохнул. Его очень подавляла растерянность матери, е„ страх, о котором она молчала, но который сквозил во вс„м. Всегда бесстрашная, не боявшаяся ничего – она упала в обморок, увидев Генри в облике бродяги.
– Кушай, мой мальчик. Тебе надо скорее поправиться, чтобы ехать к Великой Руке, твоему спасителю.
Она поправила ему подушку, Генри взял е„ ещ„ красивую, но загрубевшую от работы руку, как делал это в дал„ком-дал„ком детстве, и приник к ней щекой.
– О ч„м вы говорите, мама, какая великая рука? – А разве ты не получил письма?
– Я получил письмо от Флорентийца, которого зовут здесь почему-то лордом Бенедиктом. Он действительно великий человек. Но почему вы его так странно называете, и кто вам сказал, что он прислал мне письмо?
– Если ты будешь кушать, мальчик, я тебе расскажу кое-что, чего не говорила раньше.
Заставив Генри поесть, миссис Оберсвоуд села рядом и рассказала сыну о своей встрече с дядей Ананды. Рассказ этот произв„л на Генри такое сильное впечатление, что мать не на шутку испугалась.
– Боже мой, мама, почему же вы раньше не сказали мне об этом? Может статься, что третьего раза и не было бы.
– Видишь ли, мой родной сыночек, сколько бы я тебе ни говорила, как бы тебя ни охраняла, что значит моя любовь рядом с синьором Анандой? Ведь он если не святой, то, во всяком случае, уж такой мудрец, перед которым и свечи сами зажгутся. Как же не зажечься сердцу человека от его любви? Но тво„ сердце, Генри, особенное. В н„м не то что каприз жив„т. Но оно светится и гаснет, потом светится вновь, а устойчивого огня в н„м нет. Гордость мешает тебе думать сначала о ком бы то ни было, а потом только о себе. Если ты мечтаешь стать великим доктором, то хочешь непременно быть знаменитым и чтимым за то, что спасаешь людей. Если хочешь учиться и стать мудрецом, то таким, чтобы твоя мудрость на полмира звенела. Если жаждешь новых знаний, тебе неведомых, то начинаешь с критики своих учителей, оспариваешь их распоряжения, не зная толком, зачем они. С самого детства вс„ это я тебе растолковывала, дорогой мой, любимый мальчик. Но не умела разъяснить, что без спокойствия и самообладания нельзя понять, что делается вокруг и в тебе самом. Быть может, Великая Рука теперь научит тебя своим примером?
– Ах, мама, мама, если бы я раньше увидел и понял вашу жизнь, мне не нужно было бы ходить куда-нибудь за живым примером мудрой чистой жизни.
– Ну что теперь, сынок, оглядываться назад. Я отчаивалась, пока у меня не было надежды на твою встречу с Великой Рукой. А сейчас вижу, как была неправа. Милосердие великих людей не похоже на наше. Если дядя Ананды сказал тогда, что тебя спас„т Великая Рука, – мне следовало знать, что так оно и будет, что прид„т помощь. А я поддалась страху, чуть совсем не пала духом. Какой же я тебе пример? Ах, Боже мой, заговорились мы с тобой. Шоколад-то остыл, пудинг едва т„плый, а ты вс„ такой же голодный.
Подогрев ужин и накормив сына, старушка ещ„ долго сидела подле него, слушая рассказ о его жизни у Ананды.
Никогда прежде не посвящавший мать в свою интимную жизнь, Генри сейчас излил всю душу, не утаив самых тяжких воспоминаний и переживаний. Начав с первых дней знакомства – совершенно случайного – с Анандой, Генри закончил своим крушением в Константинополе. Так, сидя однажды в деш„вом венском кафе с товарищем, он вдруг услышал голос необычайного, металлического тембра, обращенный к его соседу:
– Марко, как ты сюда забрался?
От неожиданности оба студента, погруженные в какой-то научный разговор, вздрогнули. И вдруг Марко весь расцв„л, забыл обо вс„м на свете и выскочил на улицу к смотревшему на них сквозь искусственную зелень незнакомцу. Вернувшись с ним к столику, Марко назвал его Анандой и представил Генри.
– Вы не сердитесь, что я прервал ваш разговор? – спросил Ананда, глаза которого – огромные, т„мные – так блестели, что казались Генри золотыми и чрезвычайно поразили его. – Сердился минуту назад, но сейчас в восторге. – Вот как, вы легко переходите от одного настроения к другому? И ваши мнения меняются так же быстро?
– Мои мнения и настроения, и вообще весь я, действительно неустойчивы. Но в сво„ оправдание могу сказать, что не встретил ещ„ в жизни ничего такого, что могло бы захватить меня целиком. Хотя если бы я знал, что могу разделить ваши интересы, я бы вовеки не отош„л ни от них, ни от вас. Вот я вижу вас первый раз в жизни, но уверен, что вы жив„те не так и не тем, чем живут другие, – совершенно неожиданно для самого себя сказал обычно молчаливый и необщительный Генри.
Марко посмотрел на Генри во все глаза, рассмеялся и сказал Ананде:
– Ну, разве я не прав, Ананда, называя вас блуждающей кометой, изменяющей орбиты людей? Этот молчаливый британец, считающий себя – хоть и не совсем безосновательно – талантливей и умней всех, позволяющий себе разговаривать с людьми без должного уважения, вдруг разразился объяснением в любви! Но только, милый мой Генри, перед вами не немецкий профессор, с его строгими методиками, дотошностью и аккуратностью. Имеете память и прилежание – пожалуйте в ученики. Ананда – Учитель жизни. Чтобы за ним следовать, надо подыматься по ступеням духовного развития, а не интересоваться лишь одной наукой да мечтать, какое место вы займ„те среди синклита мировых знаменитостей.
Уязвленный в самое чувствительное место, Генри – тот Генри, который ещ„ не видал Ананды, – вспыхнул бы, наговорил грубостей и рассорился навек. Теперь же, под пристальным взглядом нового знакомого, ласковым и успокаивающим, он с чувством сказал:
– Вы глубоко правы. Марко. Я совершенно не достоин быть другом или, как вы выразились, учеником сэра Ананды. Но, в свою очередь, не могу понять вас: как можете вы спокойно ходить на венский медицинский факультет, если знаете, что на свете есть Учитель жизни, что можно его найти и за ним следовать?
– Кто вам сказал, что я сижу только в душной лягушачьей немецкой науке и не следую за Анандой? Чтобы делать выводы и заключения, надо хотя бы знать логические связи между всеми предпосылками и посылками. А вы, не зная меня до этого мгновения, ведь интересовались вы всегда лишь моей библиотекой, мною же – как бесплатным к ней приложением, вы позволяете себе делать неуклюжие выводы. Да и какой вам Ананда «сэр»? Вы воображаете, что выше вашей Англии ничего на свете нет. Марко пылал. Стрела Генри попала в цель. – Будет вам спорить о несущественном, дети. Ты, Марко, виноват больше. Уже скоро три года, как ты дружишь со мной. И обещал мне, что твой бурный итальянский темперамент будет к этому времени усмир„н. Но я вижу, что по-прежнему сначала говорит твой язык, а уж потом думает голова.
– Нет, нет, Ананда, мой дорогой и светлый гений, – печально ответил Марко, – Я отлично знаю, что не должен был раздражаться. Генри ведь не понимает, что пронзил меня.
– Если бы и понимал, вс„ равно виноват ты, ведь ты поймал его стрелу. Но оставим пока этот разговор. Запомни только: никогда не проси у жизни того, к чему не чувствуешь себя совершенно готовым. Если что-то тебе не да„тся – не настаивай. Жди, мужайся, воспитывай самообладание. И только тогда вступай, на манящую тебя дорогу, когда почувствуешь в себе умение и силу владеть собой. Что же касается вас, мой новый друг, то если вам захочется. Марко привез„т вас ко мне завтра вечером. Я живу в окрестностях Вены, недалеко от города, и сообщение хорошее. Приезжайте отдохнуть и подышать отличным воздухом. А сейчас я похищаю у вас Марко. Не сердитесь и постарайтесь сохранить ваше доброжелательное настроение до завтра, – прибавил Ананда, пожимая руку Генри.
