Сергей Лазарев - Ступени к божественному

Я вспоминаю, как недавно я был в Берлине. Человек пришел ко мне за советом. У жены и детей были определенные проблемы, а у него поле было прекрасное. «Неужели такой чистый род, — подумал я. — Такое сейчас редко бывает». Попросил его назвать имена родственников и был удивлен: у всех его родственников поле было, мягко говоря, очень плохим.

—Поразительно, — сказал я, — но Вы закрыли в себе негативную карму рода.

Я беру ручку и начинаю рисовать информационные поля.

—В 1987 году у Вас пошли большие внутренние изменения и последующие 4 года, до 1991-го, Вы прошли правильно все испытания.

Он смотрит на меня и улыбается:

—В 1987 году я сказал себе: «Я больше никогда не буду жестко или категорично говорить о ком-то или осуж дать кого-то». А потом было много тяжелых ситуаций. Я как-то мягко их все проходил.

Я вспоминал этот разговор, стоя у него на кухне берлинской квартиры после приема пациентов. На кухне был полумрак. Я смотрел сквозь большое квадратное окно на затухающие, заснеженные огни вечернего Берлина. Мой приятель в это время возился у плиты. — Людям помог восстановить здоровье, теперь нужно позаботиться о себе. Предлагаю по бокалу сухого красного вина. — Прекрасная мысль, — поддержал я его. Мы разлили вино в бокалы и выпили. Пока он жарил мясо, я стоял у окна с бокалом вина и смотрел на вечерний Берлин.

В памяти всплыл еще один разговор. Он был в Израиле.

Ситуация была следующая. Знакомый начал кашлять кровью. Пришел к врачам, и те обнаружили достаточно большую раковую опухоль в легких. Операцию назначили через две недели.

—Что Вы чувствовали? — спрашивал я своего знакомого.

Он задумался и ответил: — В первую очередь я перестал бояться и сказал врачам: «Если надо резать — режьте». Но они только руками разводили. — Я попробовал читать Ваши книги, — откровенно рассказывал он, — но они у меня не пошли. Не могу читать и все. Тогда жена говорит: «Смотри видеокассеты».

А кассеты вроде бы ничего, и я дней 5 сидел и постоянно их смотрел, отключившись от всего и забыв про все, через несколько дней пришел на операцию. Врачи подготовили к операции, сделали контрольный снимок, потом щупают меня, осматривают и говорят, что опухоли нет.

— Мы ничего не понимаем, — сказали они, — приходи через неделю, еще раз посмотрим.

Пришел через неделю, легкие совершенно чистые. Так вот, главное, что со мной произошло после просмотра кассет: я стал гораздо легче смотреть на все, что со мной произошло и происходит.

Я продолжаю смотреть в окно, стоя с бокалом вина в руках. В этот момент рядом возникает приятель.

—Какой будет тост? — спрашивает он.

Я задумываюсь, пытаясь оформить в мысль охватившее меня чувство. Он внимательно смотрит на меня. — Ты все еще там, — он показывает пальцем на верх. — Давай поговорим о земном. — А хочешь о возвышенном, пожалуйста. Выпьем за то, чтобы доверие к человеку не превращалось в веру в него.

Мы выпиваем.

—Гениально, — говорю я, — то, во что мы верим, непогрешимо. Проверять и контролировать то, во что веришь, нельзя. Мы молились на человека, мы верили в партию, правительство. Они должны были привести нас к коммунизму. Поэтому изначально руководство страны было бесконтрольным, можно было убивать миллионы людей, разорять страну до полунищеты и не отвечать за последствия. Тот, в кого ты веришь, ошибаться не может. Если мы не верим в Бога, то мы начинаем верить в человека, потому что по природе своей мы должны во что-то верить, к чему-то идти. И чем больше мы верим во что-то человеческое, тем больше от него зависим и тем катастрофичнее последствия. Эта вера в человека сидит в наших душах и по сей день. И пока мы хотим в кого-то верить и от кого-то зависеть, наше человеческое должно быть постоянно унижено. И не появятся законы, позволяющие нам сохранить свое достоинство, свое имущество, свое человеческое счастье.

У меня есть еще один тост, — говорит мой собеседник, — давай выпьем за то, чтобы мы ни к чему серьезно в этой жизни не относились, чтобы мы все воспринимали с долей юмора. — Согласен, — говорю я, — серьезно нужно только к Богу относиться.

У меня в памяти всплыл телефонный разговор с моей знакомой. Она неоднократно ходила на мои выступления и читала все мои книги и, однако, постоянно переживала по поводу неудач в бизнесе. Она заболела, ей поставили диагноз «рак», и она, запершись в квартире, смотрела кассеты и читала книги, через некоторое время диагноз сняли. — Я сказала врачам, что я человек добродушный, а у добродушного человека рака быть не может. Врачи только улыбались. Но были очень удивлены, когда действительно диагноз пришлось снять. — У Вас не хватало добродушия к себе и к своей судьбе, но сейчас все намного лучше, — сказал я.

Самое главное было потом. Она мне звонила несколько раз в течение полугода. Это был голос совершенно другого человека. Никакого уныния, сожаления, недовольства. Она сумела высвободиться из плена человеческих забот и просто поддерживала в душе ощущение любви и радости.

Я уже летел назад из Берлина в Петербург и вспомнил историю, которая разворачивалась у моей знакомой в Нью-Йорке. Каждый раз, когда я прилетал в Америку, она просила посмотреть поле ее дочери. И каждый раз я видел в поле возможную смерть. — Я ничего не понимаю, — встревоженно говорила мать, — ведь я же постоянно молюсь и работаю над co6oй — Не знаю, — говорил я, — внутренних изменений почему-то не происходит. Девочка слишком серьезно воспринимает все то, что происходит. Она совершенно не может принять неудачу, обиду, унижение. — Но это же Америка, — осторожно поправляет меня мать. — Если она будет ко всему наплевательски относиться, она в жизни ничего не добьется. — К миру можно серьезно относиться снаружи, но нельзя серьезно относиться внутри. Если точка опоры и цель не Божественная наша сущность, а человеческая, то мы от всего человеческого начинаем зависеть и серьезно его воспринимать. Пусть девочка почаще молится и постоянно повторяет себе, что высшее счастье и смысл жизни — накопление Божественного. А все человеческое здесь служит только средством. Начать нужно с отстранения от самого дорогого и близкого. Нужно повторять: «Любовь к другому человеку, любое человеческое счастье для меня есть средство для накопления Божественного». Я прилетел в Нью-Йорк в очередной раз и, когда начал разговаривать с матерью и посмотрел поле девочки, был приятно удивлен. — Поздравляю, — сказал я, — поле у дочери не только очистилось, но начинает понемногу светиться. — Ты знаешь, я недавно спросила ее, как она относится к проблемам и неприятностям в школе? — Я совершенно по-другому стала смотреть на них, — ответила дочь. — У меня появилось ощущение, что я как бы парю над ними.

В исследовательском центре под Сан-Франциско врачи исследовали несколько тысяч случаев спонтанного излечения от рака. Врачи пытались найти закономерности в преодолении этого недуга. Единственной закономерностью, которую они нашли, были резкие изменения в судьбе заболевших. Часто в критической ситуации человек молится, пересматривает свою жизнь, но благотворных изменений не происходит. Потому что внутренне он по-прежнему не может отпустить то, что ему дорого, и его внутренняя структура при этом не меняется.

Хочу возвратиться к событиям 1991 года. Если бы мне тогда мой брат-хирург сказал, что, несмотря на то, что у меня рак и метастазы, у меня есть процентов 5 шансов на выживание, я бы, наверное, умер Я бы каждую минуту ужасался за будущее, надеялся бы на него, отчаянно цеплялся за последние проценты, все сильнее бы концентрировался на человеческом «я», все меньше оставляя себе шансов на выживание.

— В твоем распоряжении 8 месяцев, — сказал он тогда. — Шансов на выживание у тебя нет. Три дня я раз и навсегда прощался со всем, что мне дорого. Потом начал читать библию. Нашел там слова «Бог» и «любовь» и с этой минуты жить стал только этим. И через месяц врачи дали совершенно другой диагноз. Насколько мы можем отстраниться от своего человеческого «я», реально ощущая свое Божественное «я», состоящее из бесконечной любви, настолько более масштабные благотворные изменения могут произойти в нашем теле и в нашей душе. Но если входить в Божественное, нужно оставить за собой все человеческое. Отпустить все, за что мы обычно держимся. Прежде всего, то, что нам ближе и дороже всего. Потом отпустить все обиды.

Я недавно в очередной раз увидел, как нежелание расстаться с человеческим «я» перекрывает дорогу Божественному. Оказывается, когда молишься, нельзя ни на что надеяться. Надежда — это уже цель. Она живет в пространстве и во времени. И если мы молимся, надеясь на что-то, мы молимся на человеческое. Если мы молимся, внутренне сожалея о прошлом или боясь будущего, то это не молитва, а сотрясание воздуха. Нас даже на порог к Божественному не пустят. Мы обращаемся к Богу и к любви просто потому, что это несравнимо большее счастье по сравнению с любым человеческим счастьем.