Йог Рамачарака - Религии и тайные учения Востока
Рассмотрим прежде всего идею веданты об Одном. Брахман, или Одна Абсолютная Субстанция, является выше всяких качеств и атрибутов; Он вне субъекта и объекта; Он единый Источник бытия; Разум; Блаженство. Он есть действующая причина вселенной в ее духовном, умственном и материальном аспектах; Творец и Творение; Деятель и Дело; причина и следствие; основная Истина среди нереальной вселенной; Один; Самосуществующий; Все, что есть; Все, что когда-либо было; Все, что когда-либо может быть; Один и Единый; Одинокий – ничего в Нем самом и ничего вне Его; Единственный; без помощника. Если Он есть все, что есть, и не может быть разделен на части, или подвергнут какой-либо перемене, то отсюда следует заключить, что Я каждого из нас должно быть каким-нибудь образом тожественно с Я Одного, а не составлять часть или эманацию Его, т. е. что наше Я или наш Дух должен быть тожествен с Духом Одного, – должен быть неделим и представлять с Духом Одного одно целое. Вне этого Я нет ничего, а, следовательно, нет двойственности, а потому «двойственность» прочих учений должна быть признана ложью. Несомненно, эта поразительная концепция, не имевшая никогда в истории индийской философии ничего равного себе, чрезвычайно трудно усваивается. Не удивительно, что ее назвали «высочайшей вершиной философской мысли, какую в состоянии достичь человеческий ум»; или, как выразился Шлегель: «Даже самая возвышенная философия европейцев, идеализм разума, выдвинутый греческими философами, кажется, в сравнении с обильным светом и силой восточного идеализма, какой-то маленькой прометеевой искрой, слабой, дрожащей и всегда готовой погаснуть среди целого наводнения божественного сияния полуденного солнца». А вот еще отзыв Макс Мюллера: «Веданте принадлежит особое, единственное место между системами философии всего мира. Возвысив «самость» человека, или истинную природу эго, веданта связывает его с сущностью божества, которое безусловно непорочно, совершенно, бессмертно, неизменяемо и одно. Ни один философ, ни даже Платон, Спиноза, Кант, Гегель или Шопенгауэр, не достигли такой высоты философской мысли… Ни один из философов, не исключая Гераклита, Платона, Канта или Гегеля, не отважился воздвигнуть такой высокий монумент, на вершине которого уже не страшны ни бури, ни молнии. Камень следует там за камнем в строгой последовательности, после того как однажды первый шаг был сделан, после того как однажды ясно было усмотрено, что вначале мог быть только Один, подобно тому как и в конце будет только Один, назовем ли его атманом или Брахманом».
Ученик, впервые знакомящейся с учениями веданты и взбирающийся по узенькой тропинке логики к «высочайшей вершине философской мысли», чувствует, что задыхается в тонкой разреженной атмосфере этой возвышенной области и ощущает свежесть горного воздуха, пронизывающего все его существо. Когда же он вскарабкается на высочайшую из вершин и бросит испуганный взгляд на низшие вершины, на долины и пропасти, расстилающиеся далеко внизу, он начинает задумываться, будет ли он в состоянии спуститься опять к подножию гор. Но оставим образные выражения. Ученик действительно начинает удивляться, каким образом рассуждающий ум сумеет объяснить существование феноменальной вселенной, если в своем рассуждении он исходит из Одного неделимого, неизменного Бытия и если сопровождает свое рассуждение таким постулатом: «что-нибудь не может развиться из ничего». Конечно, самобытный индийский философ, который первый достиг такой вершины мысли, обладал мужеством для отстаивания логичности своих убеждений; в этом случае его бесстрашие подкреплялось сознанием обретенной Истины. Но посмотрим, как последователи веданты выпутываются из этого положения, из которого, казалось бы, нет никакого логического выхода.
Во-первых, ведантист не может воспользоваться тем Началом Капилы, согласно которому «одно» образуется из двойственного начала системы санкхья, а именно, из Начала пракрити, или Природы, дающей сырой материал для вселенной, энергия которому сообщается пурушами, или духами. Эти начала, если б и были допущены ведантистами, немедленно классифицируются вместе с прочими феноменами и не принимаются в соображение для цели, лежащей перед нами. Ведантист ничего не имеет для своего выступления, кроме Брахмана; – откуда же он добывает свою феноменальную вселенную и индивидуальные души? Ведь не из ничего! И не путем разделения, или какой-либо перемены в Брахмане, так как Брахман выше всего подобного. Тогда откуда, или из чего, вселенная могла развиться? Приведем здесь несколько ответов.
Первый ответ дает школа вишиштадвайта, или ветвь веданты, которая основана Рамануджей, жившим почти в то же время, что и Шанкарачарья, основатель адвайты, или монистической школы веданты. Школа Рамануджи, называемая «умеренной монистикой», или «умеренным дуализмом», придерживается того мнения, что Брахман содержит в себе элементы множественности, или формы существования; элементы же эти или формы реальны и составляют с Брахманом одно целое, хотя и кажутся отдельными и индивидуальными. Другими словами, Рамануджа утверждает, что подобно тому, как индивидуальные клеточки человеческого тела, или группы таких клеточек, включая сюда и кровяные тельца, могут быть рассматриваемы скорее как «состав человека», чем как «отдельные, самостоятельные части его», хотя они в то же время проявляют и индивидуальность, так и индивидуальные души Брахмы не представляют нечто отдельное от него, хотя очевидно обладают индивидуальностью. Эта школа настаивает, что материальная вселенная есть иллюзия, обусловливаемая этими «индивидуальными душами» (которые, в сущности, представляют элементы Брахмана), обманываемыми авидьей, или неведением, какое порождает майя, причина материальной вселенной. Когда эти индивидуальные души осуществляют свою природу и тожество с Брахманом, наступает конец очарованиям майи, душа избавляется от самсары и возвращается в свое первоначальное состояние, – состояние блаженства.
Вышеприведенное объяснение, казалось бы, может быть принято за ответ, довольно удовлетворительный в логическом отношении, но адвайтисты, или монисты, или не-дуалисты, составляющее другую большую ветвь веданты, считают это объяснение и доктрину лишь полуистиной, недостойной истинной веданты. Без большой ошибки можно допустить, что школа Рамануджи пытается пойти на компромисс и ретируется, водрузив свое знамя на философских высотах. Похоже на компромисс с положениями системы санкхья, с ее идеей индивидуальных душ, или, по крайней мере, со школой Патанджали, с ее индивидуальными душами и мировым пурушей, в чем можно убедиться из предстоящих чтений. Или, глядя на дело с иной точки зрения, как будто замечаем, что Рамануджа переменил свою идею об Одном, бесконечном, вечном Бытии, неспособном разделиться или измениться – на идею атомистического Брахмана, состоящего из бесчисленных «элементов», или «форм», которые, хотя и не называются частицами Брахмана, все же разрушают «не-частичную» концепцию о Брахме «с ничем посторонним в себе и с ничем посторонним вне себя». Во всяком случае нет сомнения в том, что Рамануджа отступил от своих первоначальных положений и что он или побоялся довести эти положения до логических заключений, или опасался, что народ не будет в состоянии схватить смысл крайних его положений. Эта последняя идея, кажется, отчасти правильна, так как многие индусы, остающиеся верными учению веданты, не в состоянии понять крайних идеалистических положений адвайтистской школы Шанкарачарьи и предпочитают смягченный монизм школы вишиштадвайта Рамануджи. Хотя в сущности верно, что как будто существуют две школы веданты, причем каждая из них одинаково имеет права на это имя, тем не менее верно и то, что непредубежденные философы как в Индии, так и на Западе, признают лишь в адвайте истинную веданту, т. е. веданту, в которой мысль и аргументация логически проводятся от посылок к заключению, так как только в адвайте крайние логические следствия допускаются без страха и без компромиссов. Школа вишиштадвайта кажется более родственной с какой-нибудь из школ санкхья или йоги, чем с ее товарищем, ведантистской школой. Вскоре мы рассмотрим школу адвайта, как представительницу первоначальной доктрины веданты, доведенную до ее логических и естественных заключений, с уверенностью, что факты оправдают такой взгляд на нее.
Однако раньше, чем перейти к адвайтистскому объяснению существования феноменальной вселенной, рассмотрим еще некоторые идеи, поддерживаемые определенной группой ведантистов, не принадлежащих ни к одной из обеих великих школ, – своего рода независимых резонеров, усматривающих истину со своей собственной точки зрения. Эти независимые ведантисты придерживаются некоторой идеи, приближающейся к идее «проявления», но не в полном его объеме, а, так сказать, к идее «кажущегося проявления». Их взгляды главным образом выражаются символами и сравнениями; например, одни из них уподобляют Брахмана и индивидуальные души искрам, поднимающимся в пылающем огне и падающим в него обратно, но всегда остающимся в области горячих волн пламени и, следовательно, не отделяющимся от него, как бы нам ни могло казаться иначе. Другие предпочитают пример, усматриваемый в аромате, распространяющемся от цветка; аромат хотя и держится, очевидно, в стороне от цветка, но все же ему принадлежит. Иные облюбовали пример солнечных лучей, которые, казалось бы, совсем отходят от солнца, но не перестают составлять с ним одно целое. Однако все эти примеры относятся к природе «эманаций» и представляют сходство с «проявлениями». Есть и еще одна группа независимых, взгляды которых очень близки к только что упомянутым, но которые предпочитают, в качестве основной концепции, скорее «отражение», чем «эманацию», допуская, что существует «нечто иное», составляющее основание или объект «отражения»; это нечто они называют майя, подобно адвайтистам. Соотношение между Брахманом и индивидуальными душами они уподобляют отражению полуденного солнца в миллионах дождевых капель, каждая из которых как будто содержит в миниатюре солнце, основанием для которого служит само солнце, на которое все эти многочисленные отражения нисколько не влияют. Эта концепция имеет свою силу и имеет многочисленных горячих сторонников, хотя она подразумевает существование иллюзорного «нечто», соответствующего дождевым каплям, и должна признать также, что само «отражение» зависит от «эманации» солнечных лучей и света. Но, быть может, мы продвигаем фигуральность речи дальше, чем это позволяет справедливость. Эта идея об «отражении» оказывает, по-видимому, слишком сильное влияние на умы индусов. В ней заключается, как будто, намек на истину, которая ловко ускользает от завладения ею умом, желающим в нее глубже вникнуть. Фигуральная речь искажает иногда настолько смысл концепции, что выходит, например, будто солнце бросает свое «отражение» в бесчисленные сосуды с водой, чем объясняется присутствие в ней света и духа. Приводимый пример сосуда, соответствующего материальной оболочке, воды, соответствующей уму, и света, соответствующего духу, представляет прекрасную поэтическую концепцию, имеющую близкое соотношение с определенными оккультными идеями взаимодействия между ними тремя.
