Рамеш Балсекар - Сознание пишет. Беседы по почте с Рамешем Балсекаром

В основном моя индивидуальность осталась неизменной. Мои интеллектуальные склонности сохранились, но, похоже, ум сейчас работает эффективнее – нет никакого замешательства, никаких сомнений. Я делаю то, что делаю, вместо того чтобы думать о том, что мне следовало бы делать. Это потрясающе – быть свободным. Я не ощущаю ни вины, ни гордости за то, что я делаю. Правда, гордость иногда возникает, но тут же происходит ее осознавание, и вовлечения не следует. Я чувствую, что все, что происходит в моей жизни, прекрасно, что все разворачивается в нужном и плодотворном направлении.

Я размышлял о том, почему в моем случае пробуждение сопровождалось такой телесной травмой. Я разговаривал с другими людьми, у которых не было подобных неприятностей. Один из них сказал мне, что он даже не знает точно, когда именно это произошло в его случае и произошло ли вообще! Я думаю, разница объясняется моим сильным отождествлением с интеллектом по сравнению с теми, чья природа ближе к бхакти. Но я не знаю, могу ли я доверять уму в анализе такого вопроса.

Я убежден в том, что ошибочные концепции в уме – непреодолимые препятствия на пути к просветлению. Главное препятствие в западном мире – вера в то, что первично не сознание, а материальный мир. Конечно, для людей интеллектуального типа, с природой джняни, это препятствие в большей степени, чем для тех, кто относится к более эмоциональному типу и имеет природу бхакти. И в первом и во втором случае такое мировоззрение – огромное препятствие.

Мне кажется, что психологические странности в моей индивидуальности пока сохраняются, но, как только мне приходится сталкиваться с ситуациями, когда некоторые из этих характеристик оказываются помехой, они каким-то образом меняются. Те, что не меняются, остаются.

Во мне постоянно сохраняется осознание основы существования, присутствия сознания во всем без исключения. Оно остается даже тогда, когда ум занят решением тех или иных проблем. Сохраняется полное, всеобъемлющее осознание, свидетельствование того, что происходит.

Генри.

В начале 1970-х гг., когда мне было 17 или 18 лет, мне в руки каким-то образом попала фотография Раманы Махарши. Я не знаю, откуда она взялась, но в течение нескольких лет она простояла на моем столе, привнося в мою жизнь тот дух, который она в себе несла.

Друзья спрашивали меня, кто изображен на снимке, но я не знал; портрет этого человека просто доставлял мне удовольствие. Со временем я узнал о Рамане Махарши и об учении Адвайты Веданты, которое всегда влекло меня к себе, находя отклик в моем сердце.

В течение всех этих лет я был страстным ищущим, пытавшимся найти Истину. Я не буду никого утомлять деталями, так как это довольно распространенная история среди ищущих. Я путешествовал по миру, поднимался в священные горы, выискивая неведомых йоги-нов и святых, изучал йогу и мистицизм. Думаю, что если и было во мне что-то уникальное, то это особенно острая критичность и даже цинизм по отношению к тому, что я называл «заштампованным мирским мышлением», которым были охвачены практически все духовные группы, которые я встречал на своем пути.

За все эти годы я много раз получал Божественную Милость и откровение, но в конце 1980-х гг. я очутился в небольшом городке, расположенном в горах в штате Вашингтон. Я пытался поправить свое финансовое положение и разобраться в тех изменениях, которые произошли в моей жизни за последние 15 лет. Я испытывал страстное желание полностью отбросить все то, что узнал, освободиться от багажа представлений об Истине и Сознании, который таскал за собой все это время. Я хотел понять, что значит быть нагим в этом мире, необремененным какими-либо верованиями или предположениями.

Это был первый приезд Рамеша в США. В мой почтовый ящик каким-то образом попало объявление о ритрите, который должен был проходить в Южной Калифорнии, и меня это мгновенно заинтересовало. Дело не только в том, что я впервые встретил термин «Адвайта Веданта» вне контекста, связанного с Раманой Махарши; фотография Рамеша, которая была помещена на лицевой стороне, вызвала во мне такое же чувство притяжения, что и фотография Раманы много лет назад. Мне очень хотелось попасть на ритрит, но мне не хватало денег даже на то, чтобы заплатить за квартиру, не говоря уже о поездке в Калифорнию.

На следующий год я переехал в Сиэтл и уже зарабатывал намного больше денег, когда пришло объявление о втором приезде Рамеша. На этот раз я должен был ехать, и я проделал весь путь от Сиэтла до пустыни Южной Калифорнии, где присоединился к остальным участникам ритрита, который должен был проводиться в Джошуа Три.

Как только ритрит начался, я тут же оказался втянутым в беседы с Рамешем. В первые несколько дней его слова постоянно вызывали во мне вспышки озарения, пока я наконец не достиг такой точки, когда почувствовал, что дальнейшие разговоры о Сознании не только не приближают к Истине, но и являются полнейшим святотатством. Я физически не мог слышать разговоры других участников семинара во время перерывов или по вечерам, если речь шла о духовных или философских проблемах… Мне они казались пустой болтовней, бессмысленным повторением избитых концепций.

И вот однажды утром вопросы участников семинара оказались направленными на «природу» просветления. Я начал задавать вопрос относительно страха и просветления, когда Рамеш внезапно остановил меня на полуслове, сказав: «Это все ваша фантазия!» Такие простые слова, но внутри меня что-то произошло, и я почувствовал, что вселенные распались. У меня было предельно четкое ощущение, что я проваливаюсь в бесконечное пространство и что мне не за что зацепиться. Внешне это проявилось в том, что я был безмолвен и ошеломлен, внутри же я испытывал потрясающее откровение света и расширения. Тот фундамент, который я принимал за свое «я» и который служил внутренней отправной точкой, был разрушен и заменен сияющей пустотой.

Это состояние было одновременно необычайно глубоким и до абсурда бессмысленным. Позже в моем уме родились стихи, которые начинались словами: «Когда был нанесен окончательный удар, никто не упал…»

Я провел остаток ритрита, работая на кухне и гуляя по пустыне, вместо того чтобы посещать беседы. Я испытывал сильное желание быть рядом с Рамешем, но слушать всю эту бесконечную концептуальную болтовню было выше моих сил, поэтому я «урывал» себе «даршан» во время перерывов и его прогулок. (И до сих пор, при всей моей громадной любви к Рамешу, я не думаю, что смог бы высидеть все его беседы.)

Со временем мне все чаще казалось, будто во мне набирает силу неистовый внутренний ветер. Мой ум вырвался из хватки старых представлений и образов, которые прежде наводняли его. Открытие постоянной «непривязанности» и «отвлеченности» подарило мне абсолютную свободу, которую я не утратил и поныне.

Перед отъездом я спросил Рамеша, не подумает ли он о приезде в Сиэтл с беседами в следующем году. К моей радости, он ответил: «Не только подумаю, но и с удовольствием приеду». В течение последующих лет я принимал его у себя в Сиэтле, ездил к нему в Индию и смог поближе узнать его в личном плане.

Я понял, что встретив Рамеша, я вернулся домой. Весь процесс поиска внезапно завершился, и все вопросы исчезли. Рамеш – мой друг, мой отец, мой гуру. Рамана Махарши привел меня к Рамешу, а Рамеш открыл для меня дверь. Иногда я ощущаю бесконечное изумление по поводу проявления Божественной Милости и абсолютной непредсказуемости этой безумной жизни. Милость в конечном итоге привела меня через все эти многочисленные путешествия к этому необычному человеку из Индии, которого я так сильно люблю и который так много дал мне.

Обстоятельства последних нескольких лет не позволили мне лично посетить Рамеша, но он всегда живет в моем сердце, так же как и моя благодарность ему. После нашей последней встречи в Бангалоре возникли эти слова:

«Рамеш поставил меня на место,Вселенная моя».

Пусть и тебе повезет быть «поставленным на место» кем-то подобным Рамешу.

Гарри.

Примерно лет за семь до знакомства с Рамешем я пришел к следующему выводу. Если цель – обретение постоянного счастья, то наибольший смысл имеет приятие. Если есть приятие всего, несчастья быть просто не может.

Однако проблема была в том, что во мне лично не было ни грамма приятия. Я по-прежнему делал различия между приемлемыми вещами – теми, которые были приятны, – и неприемлемыми, теми, которые причиняли боль.

Заметив в себе эту особенность, я разработал план, который, как я надеялся, поможет мне легче войти в «режим приятия». Я начал с того, что попытался принять тот факт, что я не склонен к приятию. После двух недель упорных усилий, направленных на достижение желаемого результата, стало очевидным, что все эти усилия бесплодны. Поэтому я отказался от любых дальнейших попыток в этом направлении.