Дан Борисов - Взгляд на жизнь с другой стороны
Самым интересным был Саша Химик. Вечно облупленный на солнце нос картошкой, белесые волосы и хитрые глазки. Не знаю, за что больше его прозвали химиком, за хитрость глаз или бесконечную изобретательность. Например, он изобрел порох (в масштабах нашей улицы, конечно), нашел где-то рецепт. Мы накупили компонентов – серу в стеклянной банке с железной крышкой не помню где (не исключено, что ребята украли в школе), селитру покупали как удобрение на колхозном рынке, а древесный уголь терли сами. Порох использовался не только для стрельбы из поджигов, главное – мы делали ракеты (Енисей не перекрывали). Первой ступенью служила гильза десятого калибра, тогда еще такие встречались, второй, поменьше – двенадцатого, третьей, самой маленькой – шестнадцатого. Всё это обклеивалось картоном со стабилизаторами. Снизу и между ступенями вставлялись рулончики фотопленки, которая тогда делалась из нитроцеллюлозы и хорошо горела. Самое главное было составить правильную пороховую смесь, чтобы она горела достаточно быстро, но и не взрывалась. Всё равно взрывалась, дрянь такая. Это, конечно, была неудача, но смотреть, как взрываются на старте всё три ступени по очереди, было тоже весело.
У Сашкиного отца был привезенный с войны БМВ с коляской, а для Саши хранился маленький мотоцикл, тоже немецкий, довоенного производства, но кататься мы на нем стали несколько позже.
У Химика был младший брат – Даун, деревенский дурачок. Настоящее его имя было Сережа, но все его звали Фомой. Над ним смеялись, но не обижали.
Хомяк смотрелся идеальным туляком, примерно таким, какого сыграл Р. Быков в фильме «Служили два товарища». Маленький поджарый, обтянутый загорелой кожей, себе на уме и злобный, как хорёк, если его задеть за живое. Однажды моя мать вернулась из Франции и почему-то приехала почти сразу в Тулу. Она рассказывала нам о Париже и деловых встречах. Хомяк молча слушал и вдруг торжественно встал и на полном серьезе спросил:
– А как там рабочий класс живет?
Мать не нашлась что ответить.
Шуптика я помню больше лет в семнадцать. Он бросил школу, не окончив даже восьмилетки, работал грузчиком на какой-то базе и очень серьёзно выпивал. Он стал похожим на Шурика из Кавказской пленницы, когда тот отбирает рог у коровы. А в детстве, в очках на веревочке, он смотрелся классическим Знайкой, но я уже тогда понял, что внешность его обманчива.
Володя, сын дяди Коли, старше меня года на два. Он какой-то странный, выскакивает вперед, да я сейчас, дескать, покажу вам! и тут же стушуется и уходит в сторону. У меня такое впечатление, что его всегда тянули в разные стороны эти два чувства: минутная, поверхностная храбрость и глубинный страх, даже какая-то сильная жалость к себе. Однажды он резал хлеб на столе в сенях и острым ножом задел себя по пальцу. Порез был, конечно, глубокий, но он так сильно и долго кричал и бегал по дому, как будто отхватил себе всю руку.
Юрка, сын дяди Саши, наоборот, младше меня на год. Маленький, белобрысый, скрытный и хитрый. По настоящему дружил с ним только я. Компания его не любила и дразнила евреем, хотя евреев они никогда в жизни не видели, в нашей округе их просто не было. Но иногда я на него тоже здорово обижался. Дело в том, что я всегда был совой и спал часов до двенадцати дня, особенно после ночных посиделок на скамейке. Дед по этому поводу так говорил: «С вечера молодежь, а под утро не найдёшь». Юрка наоборот – жаворонок. Приходит вечером на скамейку и начинает клевать носом, тут же уходит спать, но чуть свет уже на ногах.
С одной стороны, это личное дело каждого, когда спать, когда вставать, но у нас была яблоня, белый налив. Эти яблоки вкусные только в самом соку – если чуть-чуть неспелое яблоко, оно жесткое и кислое, а, если пропустишь хоть день, становится мягким и не сочным, как переваренная картошка. В какой-то момент я стал замечать, что на яблоне несколько дней подряд нет ни одного подходящего яблока. Хотя и странно, но на нет и суда нет. Однако Юрка откуда-то доставал хорошие яблоки и ел в тухушку. Мы его выследили. Оказывается, он вставал утром и, пока мы спали, собирал все хорошие яблоки и прятал их в белый мешочек, потом доставал и ел. Я выкрал у него этот мешок и роздал все яблоки. С Юркой была истерика.
От наших нападок его защищала бабушка. Когда я его в очередной раз назвал жадюгой, она мне, помнится, возразила: «Сам-то дюже простый?» Слово простый с ударением на «о» вовсе не означает – простой. Перевести на московский язык его можно, лишь приблизительно как честный, бесхитростный, открытый. Провинциальные диалекты вообще во многом сочнее, ёмче, чем якобы правильный московский, правда, не без издержек. Родители меня каждый год ругали и поправляли недели две после моего возвращения из Тулы. По-тульски вместо слова очень нужно было говорить – дюже, вместо идти – итить, вместо «надо сделать» следовало сказать – надоть исделать, и т. д. Матерились на нашей улице мало. От бабушки я вообще ни одного сколько-нибудь грубого слова не слышал, когда уж совсем было плохо, она произносила нараспев ба-тю-ше-ки, а у деда самое страшное ругательство было «Ядрит твои коляски»! и уж в самом крайнем случае: «Пралик тя расшиби»!
В пасмурную погоду мы сидели дома и в зале играли в карты. Сначала в пьяницу, потом стали учиться в дурака. Именно Юрка откуда-то почерпнул карточный фокус, который мне пригодился потом в жизни и до сих пор приводит в изумление.
Фокусник дает своему визави карты, от пяти и больше. Тот тасует их и держит развернутыми в руке, рубашкой к фокуснику. Фокусник полностью отключает свои мысли или, по крайней мере, совершенно не думает о картах и слегка массирует себе переносицу. Визави называет одну из карт, имеющихся в его распоряжении. Фокусник тут же, не глядя, достает эту карту у него из рук. При небольшой даже практике, попадание почти стопроцентное.
Я потом пользовался этим способом, например, чтобы достать нужный билет на экзаменах в институте.
Володя Анискин стал Арамисом, когда мы играли в мушкетеров. В ближайшем от нас кинотеатре, где его мать работала буфетчицей, долго шел американский фильм «Три мушкетера». Нашего фильма тогда еще не было. Реакция на фильм была почти мгновенной. Вечером, после первого просмотра, мы наделали себе деревянных шпаг и начали «стражаться». На следующий день уже появились наволочки с дыркой, в качестве мушкетерских плащей и алюминиевые половники для эфесов. Д'Артаньяном или Атосом становился тот, кто первым затеял драку, визави де-факто назначался Рошфором. Но ВА всегда был Арамисом, он и по внешности и по характеру был на него похож.
Кыла был здорово старше нас всех, но он был инвалид. Родовая травма, наверно. У него были покалечены обе ноги и, к тому же, они были разной длины. Ходил он, подпрыгивая и волоча за собой длинную ногу, но выше пояса был очень силен. Лицом он был страшен, но характер имел добрый, если сильно не задевать его самолюбия. Однажды они подрались с Химиком. Это длилось долго и выглядело страшно, и кончилось только выстрелом из ружья в воздух.
Еще одного я забыл, Лёвика, но он появлялся редко. Он приходил издалека, из аккуратного кирпичного дома под шиферной крышей. У него были вьющиеся светлые волосы и, как я сейчас думаю, он был как раз настоящим евреем, хотя никто его так не называл и никак не дразнил.
Первым в доме просыпался дед. Он вставал еще по-темному и уходил на работу, подметать какой-то двор рядом со школой. Потом уходили на свой завод дядя Коля с тетей Марусей. Когда я вставал, если дед еще не вернулся с работы, то в доме было тихо и пусто, бабушка копалась в огороде или в сарае. Я выпивал кружку молока с хлебом или лепешкой и уходил на улицу, практически на весь день.
Когда собиралась компания, мы чаще всего уходили в поля. Это было недалеко. Нужно было пройти до параллельной улицы, миновать продовольственную палатку, потом спуститься еще ниже и всё, Тула кончилась. Правда, на этом последнем участке города было препятствие – гуси. Летом гусаки, защищая гусят, страшно шипели, выгибая длинные шеи, и больно щипались, если зазеваешься. Нужно было иметь с собой хворостину или палку. Однажды Химик взял с собой вместо хворостины мешок, (впрочем, он его таскал с собой довольно часто) и когда гусь, шипя, налетел на него, он быстро схватил его за шею и сунул в мешок. Наш постоянный обидчик был поджарен на костре и ритуально съеден на полянке у леса.
Сразу за последними домами города – лужок. Он и сейчас есть, только сейчас он заканчивается высокой насыпью дороги, а раньше ограничивался вонючим ручьем. Вонючим он был из-за проходившей здесь газовой трубы с насосной будкой. Эта будка, расстрелянная нами со всех сторон из поджигных пистолетов и прочего личного оружия, выглядела как Сталинградский форпост. Этот лужок был нашим любимым местом для запускания ракет и бумажных змеев, когда на нем не стоял цыганский табор или не отдыхали танкисты на своих выпачканных в грязи машинах после учений, но это бывало редко. Сейчас ручей исчез вместе с газовой будкой.
