Владимир Серкин - Хохот шамана

— Был какой-то ритуал, практика?

— Как у всех народов мира. Охотник просил прощения, понимая, что и его когда-то догонит судьба, и наносил смертельный удар.

В темноте перед сном услышал вдруг явственно звук пилы по дереву. Прислушался — звук исчез. Кто мог здесь пилить кроме нас? Показалось.

Ночью проснулся от очевидно громкого и продолжительного звука пилы. Ситуация абсурдная: кто-то ночью в темноте приволок к землянке дрова, не заходит при тридцатиградусном морозе и сильном ветре, но интенсивно и долго пилит. Проснувшийся от громких звуков Шаман присел у печки и стал подкладывать дрова. Он явно слышал звуки, но не обращал внимания.

— У тебя есть знакомый с такими привычками?

— Какими?

— Приходить зимой ночью и пилить дрова.

— А-а. (Шаман усмехнулся). Это пилит наш общий знакомый.

— Но кто?

— Лед.

— Как это?

— Идет прилив. Вода поднимает сейчас у берега миллионы тонн льда. Воздух выходит толчками из полостей, приподнимая и опуская огромные льдины.

— Но ритмичность? Как движение руки с ножовкой.

— Скорее как пульс человека. Что тут удивительного? Не море живет в нашем ритме, а мы — в ритме моря.

1999

Аэродром подскока

Понятно, что день будет жарким и солнечным. кое-где над зеркальной гладью моря таяли белесые клочки ночного тумана. Шаман возился с браконьерской шлюпкой — благодарность за излечение бригады от тяжелого отравления. Он переделывал шлюпку в небольшой шлюп постоянно и радикально: усилил и закрыл борта, нарастил центральные ребро и небольшой киль, укрепил канат, выполняющий роль волноотбойника и причального бруса, подвижный парус, специально сшитый для него эвелнами. Кроме этого в шлюпе имелись запасные весла, устройство для повышения устойчивости из шестов с пых-пыхами[30] и множество других приспособлений. Восьмиместная шлюпка стала четырехместной, но пойти на ней можно куда угодно.

Горы на далеком мысе огромного полуострова были видны необычайно ясно. Если не знать, что до них около семидесяти километров, можно поручиться, что не более двадцати.

— Собрался попрактиковаться в мореплавании?

— Пойдешь со мной?

— Куда?

(Шаман указал на синий мыс).

— Успеем до ночи?

— Дойдем часов за десять-двенадцать.

— Шторм не налетит?

— Не звал бы тебя.

— А что там?

— Аэродром подскока[31].

— Настоящий ленд-лизовский?

(Шаман утвердительно опустил веки.)

Прямо из крутого, щетинившегося сланцами берега, торчали остатки бревенчатого сооружения, напоминавшего огромный горизонтально уложенный колодец. Бревна посерели от времени

— Что это?

— Была сланцевая шахточка, потом склад. Вход засыпали после войны. Но берег размыло.

— Что там было?

— Взрывчатка, горючее, оборудование.

— Там что-нибудь есть сейчас?

— Беру кое-что для хозяйства: железо, вар, всякую мелочь. Ты можешь найти что-то полезное для городской жизни, но тащить такие расстояния неразумно.

— Есть оружие, боеприпасы?

— Раньше оружие не оставляли на неохраняемом объекте.

— Возьму что-нибудь легкое на память.

— Думаю, что твоя городская квартира и так забита хламом.

— Да. Откуда ты знаешь?

— Ты годами таскаешь «что-нибудь на память», и, наверное, это уже мешает тебе жить.

— Не нужно ничего брать?

— Бери то, что нужно. А «на память» приучай работать память.

— Но предмет может вызвать воспоминания и «оживить» их. Студентов учим, что предмет — внешняя опора воспоминаний.

— Воспоминания могут «забить» твое сознание, как хлам квартиру.

— Люди дорожат своими воспоминаниями.

— Я говорю не о том, что само запомнилось, а о том, чтобы ты не наращивал объем воспоминаний искусственно.

— Есть целая культура организации воспоминаний: фотографии, видео, сувениры…

— Куда, зачем и какой багаж впечатлений тащит твое сознание?

— В каком смысле?

— Память нужна человеку не для прошлого, а для будущего. Не заполняй ее искусственно, это может помешать продвигаться в будущее.

Издали огромное летное поле казалось сплошь покрытым цветами, но под ногами лежали поржавевшие железные полосы с выдавленными круглыми отверстиями. Трава и росла в этих отверстиях. В основном, полосы сохранились такими же ровными, как и более полувека назад, хотя местами были изогнуты и даже скручены от перемены температур и влажности. При ходьбе иногда попадались «всплывшие» за полвека из мерзлоты валуны, окруженные кусками порванного и покореженного железа.

Снег сошел уже недели четыре, и летное поле цвело поверх буйной молодой зелени ковром синей незабудки, белой пастушьей сумки, неизвестных мне сиреневых, красных и желтых цветов. Тонкий запах цветов, ярко-синее до фиолетового оттенка небо, полукольцо черно-синих гор со сверкающими снегом вершинами, мирное жужжание шмелей и порхание бабочек в сочетании с железной взлетной полосой, сохранившей какой-то дух тех суровых лет, подействовали на меня особым образом: день был так прекрасен и так трагичен, что любое действие было бы бессмысленным лукавством. Я просто лег на нагретые солнцем травы и полосы, положив руки под голову. Шаман глянул на меня и молча удалился к невысоким строениям на краю аэродрома. Очень высоко, наверное, уже в тропосфере, парила одинокая белая птица, и я «ушел» за ней. Не спал и не бодрствовал, а как-то «впитывал» красоту и трагичность, бесконечность и мимолетность этого мира. Через несколько часов спокойствие и ясность Шамана стали понятны мне.

— Теперь я понял про бесполезность «предметов на память».

— (Шаман кивнул).

— Спасибо тебе.

— Не за что. В городе нельзя постоянно находиться в этом состоянии.

— Почему?

— Многие окружающие будут неосознанно пытаться взбаламутить тебя.

— ???

— Это также естественно, как кинуть камень в спокойную воду. Большинству городских необходимо везде обозначать свое присутствие.

— У себя в квартире я могу это практиковать?

— Конечно. Но потом, чтобы заняться городскими проблемами, тебе будет необходимо волевое усилие.

— Зачем вообще людям нужна эта социальная суета?

— А где же человек может развиться до уровня контроля над собой?

— Мне кажется иногда, что социальные связи мешают развиваться, расти.

— В чем-то мешают расти, в чем-то — опуститься. Неустойчивому социальные связи необходимы.

Шаман льет дробь из аккумуляторных пластин. Технология проста: свинец стекает от костра по стальному желобку и капает в ямку с водой. Иногда капли застывают «с носиком», поэтому мы с Шаманом оббиваем дробь в каком-то железном баллоне. Меняя наклон желобка и температуру, Шаман меняет «номер» дроби. Оказывается, сланцы не набирают влагу и горят жарче, чем дрова.

Трудно придумать занятие скучнее. В отличие от меня Шаман сосредоточен и спокоен, ему не скучно, но и поговорить он не против.

— Ты тратишь большую часть бодрствования на всякие работы, и у тебя остается часа три-четыре на местные практики.

— Да, примерно так.

— Но в городе ты мог бы иметь больше времени.

— Нет, примерно так же. И там нет местных практик.

— Тебе не скучно столько часов лить дробь? Мне это капание действует на нервы.

— За день делаю годовой запас. А от скуки у меня есть аэродромы подскока.

— Есть недалеко еще аэродромы?

— Я говорю про внутренние аэродромы.

— Что это?

— Любому человеку со временем надоедает чем-либо заниматься.

— При чем здесь аэродромы?

— Человек как самолет. (Смеется.) Летит-летит, потом ему нужно сесть и заправиться.

— Человеку нужно поесть? (Смеемся вместе.)

— Когда тебе надоедает заниматься каким-либо делом, ты или бросаешь его, или делаешь волевое усилие для продолжения.

— Естественно.

—  Беда в том, что ты и бросаешь дело, и делаешь усилие неосознанно.

— Обычно я заставляю себя осознанно.

— Ты когда-нибудь делал выбор: «Бросить или сделать волевое усилие?»

— Нет, но я понимал необходимость продолжения.

— Необходимость — не выбор. Даже не совсем волевое усилие. Выбор делается без необходимости. Ты делал такой выбор?

— Трудно сказать.

— Выбор без необходимости сделать волевое усилие и есть аэродром подскока в твоих делах. Без него твой «самолет» не улетит дальше обычного радиуса.

— Чтобы развиваться нужны волевые усилия?

— Для дел. При развитии человека волевые усилия бывают и вредны?