Вольф Мессинг - Я – пророк без Отечества. Личный дневник телепата Сталина
Я мало что понял из его слов, да и комиссия не сочла себя вправе делать выводы на основе метода энцефалографии – он, дескать, не получил пока широкого распространения.
Тем более что сам профессор Бергер, рассматривая возможности электроволновой модели для объяснения феномена экстрасенсорного восприятия[19], счел их недостаточными.
В общем, я покинул дом на Фридрихштрассе разочарованным. Ученые ничего не объяснили, только все запутали. А главный вывод таков: если бы способность к телепатии исследовалась хотя бы у десятка человек, то можно было провести анализ, сравнить результаты и вообще – говорить о повторяемости эксперимента. Но когда «испытуемый» находится в единственном числе, применять научные методы не представляется возможным.
Хорошенькое дело!
25 мая
Попробую, хотя бы примерно, описать свои впечатления от опытов. Вдруг потом это пригодится каким-нибудь ученым.
Не знаю, зачем профессор Адлер запускал генераторы Ван-Граафа[20] и чего он хотел этим добиться, но работа этих аппаратов вызывала у меня болезненные ощущения в районе позвоночника, хоть и в легкой степени.
Вообще, должен заметить, что во время сосредоточения, когда я отстраиваюсь от внешних помех, легкие боли в позвоночнике случаются едва ли не в половине случаев. При этом слегка размывается зрение. Знаю, что глаза и спинной мозг составляют единое целое с головным, но уж какая тут связь, мне не ведомо.
Помимо того, электроразряды генераторов создавали помехи концентрации внимания – они будто разжижали мои усилия. Так бывает со мной в сильную грозу.
Когда я двигал спички, то чувствовал прилив тепла к ладоням. Обычно я такими «фокусами» не балуюсь и на своих выступлениях не демонстрирую ничего телекинетического – от подобных упражнений сильно утомляешься.
Что касается чтения мыслей, то скажу прямо: у меня нет никакого желания чувствовать себя уникумом.
Считаю, что едва ли не большинство людей способно «брать» чужие мысли, просто не все одинаково развили в себе это умение. Далеко не все могут играть на скрипке, и лишь единицы достигают в этом виртуозного мастерства.
Я ведь тоже далеко не сразу научился разбирать чужие мысли – это сложно. Мысли человека наслаиваются друг на друга, сливаются, перемежаются цветовыми пятнами, полосами (похоже на помехи зрению, создаваемые старой, затертой кинопленкой).
И выделить в этой мешанине прерывистый, извилистый «поток сознания» весьма непросто. Мне это удается лишь потому, что я хороший «скрипач».
5 сентября 1931 года, Париж
Еще летом, когда я гастролировал в Париже, то свел знакомство с Эженом Ости, директором Парижского метапсихологического института. Месье Ости с таким жаром зазывал меня к себе, что я просто не мог ему отказать, пообещав, что приеду осенью.
Долго уговаривать Леона не пришлось, мой импресарио питает слабость к Большим бульварам, поэтому в самом начале сентября я уже покидал купе на Гар-дю-Нор[21].
Месье Ости встретил меня и подвез к отелю на потрепанном «Ситроене». Пока Кобак устраивал свои делишки (имевшие некоторое отношение и к моим делишкам), я отправился в лабораторию института, легко поддавшись уговорам директора.
В лаборатории нас уже ждали: сын профессора Марсель и двое помощников – Дюваль и Дюбуа.
«Моя главная цель, – рассказывал Ости, бурно жестикулируя, чем напоминал итальянца, – обнаружить ту невидимую субстанцию, которая излучается человеком во время гипноза или телепатии. Я называю ее психодинамическим или психофизическим полем. Никто в мире понятия не имеет, что именно вырабатывает энергия мозга, однако верить в то, будто бы гипнотизер способен вам внушить что угодно, всего лишь произнося слова и делая пассы, означало бы признать реальностью колдовство и заклинания. Я, однако, материалист и считаю, что все метапсихологические – или паранормальные – способности человека имеют под собою определенную физическую основу. «Разоблачить» ее – вот моя задача! Я часто сравниваю наш мозг с сердечником, вырабатывающим электромагнитное поле, стоит подключить к нему ток. Немножко изменив схему, мы превращаем наш сердечник в примитивный радиопередатчик – не так ли действует и наш мозг? Получается, что все мы – передатчики и шлем вокруг себя волны биосвязи, но лишь такие, как вы, господин Мессинг, способны принимать излученные нами мысли. А что касается гипноза… Вы знаете, господин Мессинг, я однажды наблюдал за радиоуправляемой игрушкой – это был автомобильчик. Я следил за ним, как завороженный, и думал: вот она, модель гипноза! Человек, одаренный силой внушения, не просто принимает чьи-то мысли, а направляет вовне свои собственные, направляет свою волю, свой приказ, подавляя более слабый мозг, подчиняя его себе!
Как в этом разобраться, я не знаю – у нас нет аппаратов, способных улавливать мысль… Нет, не так я сказал. Что такое мысль? Это череда, допустим, слабых электросигналов, которые снуют между серыми клеточками мозга. Те же сигналы излучаются вовне, как азбука Морзе, переданная с помощью радиоволн. И тут вся загадка в том, что за поле задействовано в передаче мыслей? Как его «поймать»? Будем пытаться, хотя я не уверен, что у нас получится… Начнем?»
«Начнем!» – бодро ответил я. И мы начали.
В наших опытах в качестве контроля для регистрации невидимой субстанции (психодинамического или психофизического поля), которая якобы излучается человеком, использовались инфракрасные лучи. В схему был включен гальванометр, присоединенный к прибору, трансформирующему инфракрасные лучи в электрический ток.
Суть эксперимента заключалась в том, что я, сидя спиной к столу, на котором лежал носовой платок, силой мысли сдвигал его на край стола и сбрасывал на пол. Во время сеанса, проводившегося в темноте, в ультрафиолетовых невидимых лучах производилось фотографирование.
Снимки подтверждали: я с места не сходил, руками не действовал, а платок тем не менее сдвигался.
На многочисленных электрограммах, регистрировавших сигнал от гальванометра, фиксировалось прохождение (вблизи от установленного на столе предмета) инфракрасного луча.
Когда пучок инфракрасных лучей, направленный на объект, пересекался с тянущейся к тому же объекту невидимой субстанцией, кривая на электрограмме делала резкий изгиб в виде двойного зубца.
Это могло означать, что невидимая субстанция частично поглощает инфракрасные лучи. Таким образом, явилась возможность по объективным электрографическим данным следить за поведением той самой субстанции, и эти данные совпадали с моими словесными показаниями о ее перемещениях в пространстве, вернее, о ее воздействии на объект.
Месье Ости очень радовался, когда сделал такое открытие. Он был очень возбужден, но на другой день его вновь настигло уныние.
«Вы такой один, господин Мессинг, – вздыхал профессор. – Вполне может случиться, что мое открытие вовсе не является таковым, поскольку касается лишь вас одного. А повторить опыт с кем-то другим я просто не в состоянии – других-то нет!»
После двухчасового перерыва часть опытов была повторена. При этом я подвергался длительному воздействию гостя института – ламы Норбу Римпоче, настоятеля буддистского монастыря, что в Тибете.
Около часа его высокопреподобие ходил вокруг, осеняя меня руками, касаясь пальцами моей головы и бормоча странные молитвы, которые буддисты зовут мантрами.
По уверениям ламы, тем самым мои душа и разум «выйдут за пределы черепа, объемля вселенную и познавая семь счастливых драгоценностей…».
От ламы исходила большая психическая сила, и я видел, как Норбу Римпоче кивал одобрительно, шаря в воздухе вокруг моей головы и бормоча, как перевел толмач: «Очень хорошая аура, светлая…»
Пара музыкантов, прибывших с ламой, молчаливых и диковатых, сидели в углу, прямо на ковре, и тихонько наигрывали – один на дудке и крошечном барабанчике, а другой меланхолично ударял маленькими металлическими тарелочками, звон которых не гас целыми минутами.
С жаровни – еще одного инструмента ламы – тянуло ароматным дымком, и я, постепенно цепенея, впал в транс. Может, то состояние, которое я испытывал, будет неверно называть трансом, но других слов не подберу.
Я и был и не был одновременно, ощущая очень странное, скорее неприятное чувство нервного взрыва. Я будто бы покинул телесную оболочку и моя душа заполнила весь мир – я видел свое тело, бритоголовых музыкантов в оранжевых накидках, сухонького ламу в смешной шапке с гребнем, профессора Ости.
Я видел весь Париж, одновременно зрением человека, гуляющего по бульварам, и с птичьего полета. Я видел весь мир, я мог греть руки, катая в ладонях далекую звезду, и отряхивать с волос туманность.
Я все понимал, вот только перевести открывшиеся мне истины на человеческий язык не получалось – речь не могла вместить их. Это было все равно что описать радугу, пользуясь черным и белым цветами.
