Анна Борисова - Там
Но когда блюдце было вылизано досуха, Запах накатил новой волной.
Он был хорошо знаком Кузе. Вещи, от которых так пахло, были не похожи одна на другую, но Запах от них почему-то исходил один и тот же, от него хотелось поджать хвост и попятиться.
Например, так пахла штука, которую Хозяин иногда вешал себе на пояс.
Так пахло из-под колес машин, когда они проносились по дороге на бешеной скорости.
Так пахло от дохлой крысы на помойке.
Он, этот Страшный Запах, отчасти был похож на аромат опасности, нередко они возникали одновременно. И все же он был другой, не спутаешь. Аромат опасности был будоражащий, даже приятный. От Запаха же в Кузе все будто сжималось.
Обычно Самый Страшный Запах шел из какого-то определенного, понятного места. Можно было отвернуться, отойти, и тогда тревога ослабевала. Сейчас же ужас был словно разлит повсюду, с каждой минутой он ощущался все сильней.
– Ты что? – тихонько спросил Хозяин. – Ты меня не пугай. Заболел?
Тухлый тоже что-то сказал. Злое, с подрыкиванием. Тухлый не любит Хозяина. И Кузю не любит.
Была у Кузи сладкая, неосуществимая мечта. Вцепиться Тухлому клыками в ляжку. Долго не отпускать, а потом хорошенько рвануть, с вывертом. Но кусать людей нельзя. Совсем нельзя.
Иногда Кузе снилось, как он гонится за каким-нибудь Врагом и сначала долго не может догнать, потому что лапы не слушаются, но потом все-таки догоняет и впивается зубами в мягкое. Просыпался – становилось стыдно.
Когда Кузя был молодой и глупый, с ним случилось Приключение. Он сошел с ума, сбежал на Запах Любви и провел два незабываемых дня вне Дома. Было три победоносных драки, от которых пасть наполнялась горячей кровью. Кузя стал в стае главным. Сначала у них была одна сука на всех, потом отбили у чужой стаи вторую. Он залезал на сучек, когда хотел, а остальные кобели должны были ждать.
Но появился Хозяин, посмотрел в глаза. "Никогда так больше не делай", сказал Хозяин, взяв Кузю за ухо.
Было невыносимо стыдно. Драки драками и суки суками, но главное Кузино дело было защищать Хозяина. Их ведь на свете только двое, им друг без друга нельзя. Особенно Хозяину без Кузи. Пропадет. Он же неповоротливый, ничего вокруг не видит.
И потом, кто будет защищать Дом?
Дом у Кузи был очень большой и беспокойный.
В нем было много хороших мест, где пахло кожей, или вкусной едой, или опилками, очень славный запах. Много было и плохих мест, откуда несло ржавчиной, духами (вот уж гадость) или мазутом, бр-р-р.
Страшным Запахом чаще всего веяло с поля, на котором взлетали и садились огромные шумные птицы, но туда, на Кузино счастье, выходить запрещалось.
– Кузнечик, ты почему не пьешь? – не мог понять Хозяин.
Он взял Кузю за шею, будто несмышленого щенка, ткнул мордой в блюдце. Но Кузе было не до Пузырящейся Воды.
Он вдруг понял, откуда тянет Запахом.
За столиком сидели двое.
Один узкий, серый. Неприятный. Смердит духами, гуталином, еще какой-то щекотной дрянью.
Другой поменьше, черный. Запахи неплохие: пот, говяжья сосиска, что-то клеенчатое. Но Смертью тянуло именно от черного. Никаких сомнений!
Ужасный Запах набухал и ширился, будто расползающееся сизое облако. Времени оставалось совсем мало. Оно уже почти кончилось.
Кузе неудержимо захотелось броситься вон из этого пропащего места. Но не бросать же Хозяина. Да и не успеть тому на двух нескладных лапах.
Рыжий боксер, подбадривая себя, зарычал. Ощерил зубы и ринулся на Запах.
Акт I
В баре полумрак.
По радио поет группа "Тату": "Я сошла сума, я сошла сума, я сошла сума…"
Рыжая собака с рычанием бросается к столику, за которым сидят Муса и Ястреб. Муса испуганно вскакивает. Стул, на котором он сидел, падает.
Ястреб оборачивается к охранникам и сердито кричит что-то по-английски, но пес переходит на лай, и слов не слышно.
Губкин и Колыванов сами изумлены, ничего не понимают.
Муса расстегивает пиджак. У него дрожат пальцы, глаза выпучены от ужаса, губы что-то беззвучно шепчут. Кузя громко лает, брызгается слюной.
"Ля иляха илля-Ллаху!" – истошно выкрикивает Муса.
Дернувшись, Ястреб поворачивается к нему, шипит что-то по-арабски, протягивает руку, но поздно. Пальцы Мусы уже в кармашке жилета.
Яркая вспышка.
Оглушительный грохот.
Крики, треск, звон стекла.
Песня обрывается на словах "Папа-мама, прости-и!"
Сцену заволакивает черный дым.
Больше ничего не видно.
События, описанные в первых одиннадцати картинах, происходят одновременно.
Двенадцатая картина начинается секунду спустя.
1.1
Картина первая
Кузя
«Беги! Ты в опасности! Все в опасности!" – кричал Кузя черному человеку, от которого остро пахло Смертью.
Но тот не понимал. Люди за исключением Хозяина никогда ничего не понимают. Да и Хозяин не всегда.
От черного человека кисло запахло страхом. Но испугался человек не Смерти, а Кузи. Вот глупый! Как будто Кузя его укусит.
Боксер перешел на лай.
"Скорей! Скорей! Времени больше нет!"
Черный человек схватил себя за бок и сделался огненным облаком, превратив Кузю в комочки разодранной плоти.
1.2
Картина вторая
Муса
С того момента, как в бар вошли охранники, Муса был сам не свой. Стеснялся выказать страх, даже отхлебнул чаю, но руки мелко дрожали, а на лбу выступила холодная испарина.
Один из кафиров нашептывал что-то своему мерзкому бульдогу. Второй, не скрываясь, впился в Мусу ненавидящими поросячьими глазками и отвел взгляд не сразу.
Знают! Они все знают!
Спокойно, сказал себе Муса. Просто эти неверные не любят мусульман. И вообще теперь, когда на мне жилет, бояться нечего.
Он даже улыбнулся Связному, показать, что нисколько не встревожен.
Но проклятая собака вела себя странно. Раздувала ноздри на своем жабьем рыле, смотрела только на Мусу, начинала порыкивать.
Среди учеников мадраса ходили слухи, что у кафиров есть псы, специально натасканные вынюхивать шахидов. Будто бы есть какой-то хитрый химикат, называемый эссенция. Это зелье еврейские ученые добыли в своих лабораториях из крови мучеников, отдавших свою жизнь за Правое Дело.
Не может этого быть, сказал себе Муса, храбрясь. Глупые выдумки.
Но в ту же секунду жабопес сорвался с места и рыча кинулся на него!
Все было кончено…
В первый миг Мусу охватил парализующий страх. Зато Связного мужество не оставило. Он обернулся к врагам и крикнул им что-то грозное.
Это придало Мусе сил.
– Нет Бога, кроме Аллаха! – провозгласил он, нащупывая заветный клапан.
Связной сказал что-то еще, уже не кафирам, а Мусе. Наверное, подбодрил или просто попрощался. Слов Муса не разобрал.
Собрав всю свою волю, он зажмурился и нажатием пальца вверил душу Аллаху.
1.3
Картина третья
Ястреб
От рычания за спиной он вздрогнул. Разозлился жутко, в первую очередь на собственную нервозность. Ну и на болванов, которые не могут уследить за собакой.
Черт знает что! Главное, сидят, пялятся, уроды.
– Take away that fucking dog!
(Уберите эту хренову собаку! (англ.))
В этом и была его ошибка. Смотреть надо было не на охранников, а на верблюда. Услышав молитву, которую правоверные произносят, расставаясь с жизнью, Ястреб повернулся, прошипел по-арабски:
– Не смей, идиот, ты что!!!
Но мир превратился в белый-пребелый шар и лопнул черными брызгами.
Ястреба не стало.
1.4
Картина четвертая
Шин Вада
Вада сидел и протирал очки, поэтому разглядел своими близорукими глазами лишь какое-то движение, услышал собачий лай, чей-то возглас.
Всему этому он не придал значения, потому что уже несколько минут внутри него происходило что-то очень важное и непонятное. В сердце нарастал звенящий трепет, наполнявший дух старика радостью и волнением. Вада жадно внимал этой вибрации и боялся верить счастью, которое она, возможно, сулила.
Неужели он ошибался? Неужели освобождение принесет не падение самолета, а тривиальный, долгожданный инфаркт? Если так, то это милостивая награда Судьбы за победу над демоном Марой.
Когда разорвалась бомба, Вада не понял, в чем дело. Он решил, что это разорвалось его сердце.
В самый последний миг жизни зрение старого летчика вдруг прояснилось и стало таким же острым, как 18 августа 1945 года, перед ранением.
Вада увидел бар; всех, кто сидел в баре; рыжую собаку; стоящего перед ней юношу, который был не юноша, а пылающий куст вроде того, что увидел перед собой ветхозаветный бодхисатва Моисей.
